1946
— Юля, а на обед ты мужа чем собралась кормить? Стихами? — соседка тетя Марина ловко качала в одной руке Лену, а другой помешивала кипящий на плите суп, — и как Николай тебя терпит, такую непутевую?
Я не обиделась на ее слова. Склонившись над обшарпанным подоконником, я записывала на обрывке газеты четверостишие. Если сразу не записать, потом его уже не вспомнить. Перед моими глазами сейчас была не старая кухня коммуналки, а синее небо, сливающееся на горизонте с темным лесом. И мы - выжившие, девять человек из всего батальона. В грязных шинелях, с измученными лицами, мы уже много дней пытаемся выйти из окружения...
Сунув обрывок газеты в карман халата, я поблагодарила тетю Марину и взяла Лену на руки. Оказавшись у меня на руках, девочка принялась плакать. Тетя Марина укоризненно посмотрела на меня, покачала головой.
В нашей коммуналке было невозможно что-то скрыть от тети Марины. Она знала все обо всех жильцах - даже то, чего ей никто не рассказывал. Но точно так же, первая, она приходила на помощь всем нуждающимся. Вот как сейчас мне: Николай болел, а она сидела с Леной в то время, когда я уходила на работу.
В нашей маленькой комнатушке я уложила Лену спать, потрогала лоб спящего мужа, который уже несколько дней температурил, а потом подошла к окну и стала смотреть на снег.
Обед... Какой обед, когда тут такой снег за окном? Такой белый, пушистый снег: густой-густой, и каждая снежинка особенной, неповторимой формы.
Я, оказывается, так давно не смотрела на снег. Это ведь очень красиво. В последний раз такой снег я видела в военном госпитале, у меня тогда было много свободного времени...
1943
— Юлька, а в тебя Надька-повариха влюбилась, — сказал во время обеда молодой парень с соседней койки, с которым я поделилась хлебом.
— Как влюбилась? Что ты выдумываешь, Саша? — я строго взглянула на него, откусывая кусок от своего ломтя.
— А вот так! Самые толстые ломти хлеба тебе неспроста выбирает. Глаз с тебя не сводит, когда тарелки разносит. Думает, что ты у нас тоже молоденький солдатик. Самый симпатичный в палате.
Парни на соседних койках засмеялись, а я покраснела, как спелый помидор.
— Серьезно, Юль, ей Алешка вчера сказал, что ты пехотинец и звать тебя Юрой.
По палате снова разнесся громкий смех.
— Юль, если она махорки тебе принесет, поделишься по-братски? — донеслось с другого конца палаты.
— Да ну вас, дураков! — я отвернулась к окну, бросив быстрый взгляд на Кирилла.
Молодой раненый летчик был единственным, кто не смеялся общей шутке.
Вот тогда я и смотрела на снег, точно так же падающий с неба большими хлопьями. Долго смотрела, потому что не хотела ни с кем разговаривать.
А потом я уснула, и мне снова снился тот самый бой, и голубоглазый комбат тоже снился...
1946
— Возьми, Юля, Николая накормишь. Жаль мне вас, помрете ведь с голоду, такие молодые. Война-то закончилась, а жизнь легче не стала.
Тетя Марина поставила тарелку супа на стол, взяла Лену на руки.
— Ну что вы, теть Марин, — сказал смущенный Николай, — Мне уже гораздо лучше. Завтра, может, и на работу смогу пойти. А Юленька у меня молодец, справляется, как может.
— Ага, справляется. Юленька твоя даже суп сварить не может. Все только о стихах думает. А поэзией, знаешь ли, сыт не будешь, — бубнила соседка, косо поглядывая на меня.
— Поэты, они такие, теть Марин. Обычным людям этого не понять.
Пока тетя Марина ходила взад и вперед по комнате, то ругая меня, то сюсюкая с ребенком, я взяла со стола тарелку супа и начала кормить Николая с ложки.
— О работе пока забудь, Коля. Врач же сказал - воспаление легких. Это очень серьезно. Нужно пить лекарства и соблюдать постельный режим. Поправишься, тогда и будешь работать.
— Ох, студенты вы мои! Фронтовики! Голодные, бедные, больные. Как жалко мне вас обоих! — начала было причитать тетя Марина.
— А вы не жалейте, — резко прервала я ее, — как бы трудно не было, с войной все равно не сравнить. Побыстрей бы отучиться, а там справимся.
В тот день я еще не сказала мужу, что мне пришлось бросить институт и пойти работать, чтобы кормить семью вместо него...
1943
Сколько себя помню, мне всегда хотелось зарифмовать что-то важное. Уложить мысли в поэтические строчки. Мой отец тоже неплохо писал, но, когда я, будучи девочкой-подростком, заикнулась ему о том, что хочу посвятить свою жизнь поэзии, он грустно улыбнулся и сказал, что на стихотворный "олимп" попадают лишь единицы, и я вряд ли смогу пробиться в их число.
Я тогда сильно расстроилась, но мечтать о поэзии не перестала. Сложно погубить мечту в юной, романтичной душе. Ее можно жестоко растоптать, а она все равно прорастет и зацветет пышным цветом. Вопреки всему.
Свои первые стихотворения о войне я написала, лежа после ранения в госпитале, долгие часы смотря в окно, долгие часы вспоминая пережитое на фронте.
Как же отличались эти правдивые, честные, а порой жёсткие стихи от тех возвышенных, романтичных баллад, которые я писала в школе! Стихи поменялись. А я сама? И я сама тоже.
Лежа в мужской палате (женских палат в госпитале просто-напросто не было), одетая в мужскую рубаху, я настолько свыклась с мужским обществом, что скоро и сами раненые бойцы стали воспринимать меня, как "свою".
Но не обижали, относились с уважением: отворачивались, когда сестра приходила сделать мне перевязку, старались не выражаться в моем присутствии.
Только вот подшучивали иногда, как тогда, с молоденькой поварихой Надей, которая приняла меня, бритоголовую и худую, за мальчишку.
Я тогда обиделась на них, ведь в глубине души я по-прежнему оставалась той романтичной барышней, тонкой натурой, которая, неожиданно для себя сменила школьное платье на солдатскую шинель и отправилась на фронт...
— Юр, а я тебе картошечку в мундире припасла, — сказала ласково повариха Надя, присев ко мне на койку, — тебе поправляться надо, а то вон какой худой!
Я увидела как все мужские взгляды устремились на нас с Надей, и снова покраснела.
— Надя, знаешь, мне нужно сказать тебе кое-что... — начала было я.
— Ешь сначала, Юра. А то я только уйду, а они снова у тебя все выпросят. Я ведь знаю их, — Надя искоса взглянула на Сашу, который лежал от меня через проход и изо всех сил пытался сдержать смех.
— Надя, послушай. Это была шутка, — осторожно, чтобы не обидеть девушку, сказала я, — Я никакой не пехотинец, и вообще, я не парень! Я девушка, Юля, санинструктор.
Лицо молоденькой поварихи вытянулось от удивления.
— Прости, пожалуйста, ребят за их глупую шутку, — я укоризненно посмотрела на бойцов.
А потом вздрогнула от удара. Надя залепила мне звонкую пощёчину, как будто это я ее обманула!
Так стыдно мне никогда в жизни не было...
С Надей мы потом подружились. Сидели порой вечерами и рассказывали друг другу о своей жизни до войны.
— Мамка моя учительницей работала. Я ее всю жизнь из-за этого не мамой, а Людмилой Петровной звала, — Надя несколько раз затянулась папиросой, а потом передала половину мне, — и так мне было обидно всегда, когда она мне оценки занижала... А дома извинялась, говорила: "Прости, Надюша, это чтоб другие не подумали, что я тебя, как свою дочку, выделяю". Я ее ненавидела за это. А потом война началась, в наш дом снаряд попал. Убило ее тогда, мамку мою... Знаешь, Юль, наверное, если бы она заранее знала, как жизнь сложится, не боялась бы любить меня в открытую...
1946
— Я собираюсь свои стихи отнести завтра в парочку журналов, — сказал Костя, прикурив сигарету и блаженно прикрыв веки.
Мы с Колей жили бедно, но бывшие сокурсники из литинститута не забывали нас. Каждую субботу в нашей тесной комнатушке проходили "капустники". Коля включал торшер, накрывал его красной тряпкой и комната наполнялась тусклым кровавым светом, который, якобы, усиливал творческую атмосферу.
Мы читали друг другу стихи и прозу, пели песни под гитару, обсуждали новые выпуски литературных журналов и новых поэтов, которым повезло попасть на страницы этих журналов.
А Лена в это время спала...
— Кость, ты и Юлины стихи с собой захвати, — Коля хлопнул товарища по плечу, — будь другом, не чужие же люди. А то она сама никогда туда не дойдет.
Я сидела на полу возле батареи, завернувшись в шерстяную шаль, красная от стыда. Стихи... Мне неделю назад бывшая преподавательница сказала, что стихи мои, хоть и душевные, но незрелые.
Дома я плакала, а Николай утешал меня, подбадривал. Он всегда в меня верил, больше, чем я сама в себя верила.
— Почему нет? Давай, Юля, стихи, вдруг повезет! — Костя смотрел на меня внимательно.
— Не надо, Костя, спасибо, я сама потом как-нибудь отнесу...
Конечно, сама я никуда свои стихи не отнесла. Слово "незрелые " еще долго преследовало меня.
А в военном госпитале я ведь считала себя чуть ли не гением. Не одну тетрадь исписала рифмованными строчками о войне. О войне, которую увидела своими глазами, прочувствовала собственным телом, о которой хотела рассказать детям и внукам.
1943
Перед тем роковым боем мы отдыхали на привале в лесу. Я сидела под высокой елью, заплетала косы. Знать бы тогда, что я свои светлые косы заплетаю в последний раз...
Косы были моей самой большой гордостью. Я ими очень дорожила. Всегда думала, что только косы делают меня, худого, угловатого "гадкого утенка" похожей на девушку...
Он сидел неподалеку. Время от времени мы обменивались взглядами. Я уже давно была влюблена в него. Он был самым решительным, самым смелым человеком, которого я знала, а я на войне много смелых парней повстречала.
Он мог найти выход из самой сложной передряги и даже в сложнейшей обстановке подбадривал боевой дух солдат. Он уже тогда был для меня героем.
Наш комбат. Мой комбат... Улыбка его согревала меня по утрам в самую промозглую погоду: в дождь и слякоть. Рядом с ним без сомнения верилось в то, что мы все преодолеем, переживем, отвоюем и обязательно победим.
Как-то он рассказал мне о своей довоенной жизни, в которой был простым учителем. А потом признался, что жил и даже не догадывался, что в его характере есть такая сила и решимость.
Я смотрела на него с восторгом. Война преобразила многих мужчин, заставила их быть в тысячу раз сильнее, смелее, выносливее.
В него, молодого голубоглазого комбата, невозможно было не влюбиться.
У меня, 19летней медсестры, просто не было шансов, я влюбилась по уши. Это была первая любовь: чистая, безответная. Я пронесла ее сквозь года, несмотря на то, что потом в моей жизни была и другая, более земная, любовь.
Он поцеловал меня всего лишь раз, перед тем последним боем. Или мне это только приснилось?...
1946
— Спасибо, дорогие за то, что собрались сегодня здесь! За то, что радуетесь вместе со мной. Давайте выпьем за то, чтобы муза всегда была рядом!
Со всех сторон раздались крики "ура", тосты и поздравления. Я держала в руках поэтический сборник молоденькой поэтессы и понимала, что вот она - моя самая большая мечта, моя цель, моя жизнь.
Молодые поэты и писатели по очереди подходили, чтобы расцеловать и поздравить ту, чье имя было напечатано на обложке сборника стихов. Николай незаметно подошел сзади, взял меня за руку:
— Юль, что с тобой? Ты не заболела? Бледная вся... Нехорошо тебе?
— Нехорошо. Я пойду выйду в коридор, слишком тут тесно и накурено.
Я вышла в пустой коридор коммуналки, подошла к окну и распахнула настежь форточку. Весенний воздух ласково коснулся пылающих щек. Я закрыла глаза, вдохнула в себя свежесть улицы.
Что это? Зависть? Обида? Нехорошее, злое чувство разъедало меня изнутри. Я достала из кармана гимнастерки, надетой поверх черного шелкового платья, сигарету и закурила.
Внезапно сзади ко мне кто-то подошел, и я почувствовала на своей талии чью-то горячую ладонь. Я обернулась. Ну, конечно! Петр. Я уже давно заметила неоднозначные взгляды и подмигивания с его стороны, но старалась не придавать этому значения.
Петр увивался за каждой молоденькой поэтессой и соблазнял девушек сладкими обещаниями помочь им с публикациями в журналах и даже с изданием собственных поэтических сборников.
— Почему такая красивая и талантливая девушка скучает в одиночестве? — слащаво спросил он, обдав меня запахом дешевого вина, которое сегодня лилось рекой.
Я не ответила, затушила сигарету и направилась обратно в комнату, но Петр схватил меня за запястье.
— Вы хотите казаться неприступной, Юленька, но незачем так вести себя со мной. Я, знаете ли, читал ваши стихи. Они весьма недурны. Я могу и вам помочь "пробиться в люди", так сказать, — Петр довольно ухмылялся, его пьяный взгляд скользил по мне, и от этого было неприятно, — Только представьте, что в ближайшем будущем все эти неудачники будут поздравлять вас с выходом первого поэтического сборника!
Он был мне противен. А еще противнее была мысль о том, чем я должна буду оплатить его столь важную и дорогую услугу.
Я попыталась выдернуть руку, но у меня ничего не вышло. Такая неслыханная дерзость разозлила его, и он потащил меня за собой к ванной.
— Мерзкая девчонка. Вздумала брыкаться! Да ты хоть знаешь, кто я такой, и что я могу для тебя сделать?
Я закричала, но в этот момент из комнаты донеслись взрывы смеха, и мой голос заглушили десятки других голосов.
Петр силой пытался затолкать меня в ванную, на пороге я схватилась за ручку двери, не давай закрыть ее. Меня охватила паника. Как назло в коридоре никого не было!
— Оставь меня в покое, ублюдок! Мне не нужна твоя помощь. Иди к черту со своим поэтическим сборником!
— Овечка подала голос, это уже интересно! — Петр впился губами в мою шею, придавив меня всем своим весом к двери, — ты думаешь я не знаю, чем занимались на фронте такие смазливые медсестрички, как ты? Думаешь, я не знаю, какие там к вам выстраивались очереди?
Внезапно кто-то схватил Петра за пиджак и оттащил от меня, а потом я услышала глухие удары. Коля. Это был Коля, который вышел проверить, все ли со мной в порядке. Коля, который всегда оказывался рядом, когда мне нужна была помощь.
Я поправила платье, вытерла слезы, накинула свою шинель и выбежала вон...
Коля догнал меня на улице, взял за руку.
— Я не знаю, что мне делать. Не знаю. Я стараюсь, очень стараюсь найти свое место в жизни, свое призвание, а выходит, все делаю не так, все неправильно — всхлипывала я, — ничего у меня не получается...
Я села на парапет, закрыв мокрое от слез руками, пытаясь сдержать слезы. Но они все текли и текли из глаз. А ведь на войне я ни разу не заплакала. А бывало и больно, и горько, и так страшно, что только садись и реви. Так нет же, на войне я была сильной, это потом все мои силы куда-то ушли, уступив место слабости.
Я подняла заплаканные глаза на Николая, который грустно и задумчиво смотрел вдаль. Он понимал, что меня не нужно сейчас жалеть, нужно просто выслушать.
— На войне я всегда чувствовала, что я нужна, осознавала свою значимость и незаменимость. Меня уважали, несмотря на возраст и пол. А сейчас... Какие только слова и оскорбления не летят мне в спину из-за того, что я была на фронте вместе с мужчинами. А я горжусь этим. Горжусь, что не испугалась, не отсиделась, как некоторые, в тыловых госпиталях, — я резко встала и принялась ходить туда-сюда, потом замерла на месте, — вот только сейчас почему-то это стало постыдным. Может, поэтому мои стихи никому не нужны... И сегодня я завидовала. Да, Коля, признаюсь тебе честно. Я завидовала, что она смогла, а я нет. Чем ее стихи лучше? Не жизнь, а какая-то пустота, Коля... И жены хорошей из меня не получилось, и как мать я плоха, и поэт никчемный.
Тут Коля подошел и обхватил меня руками, сжал в крепких объятиях.
— Ты хорошая жена. И мама хорошая. И поэт талантливый. Я в тебя все равно верю, Юль. И ты верь. Вера, знаешь ли, делает невозможное возможным!
Потом мы шли домой в ночной темноте, держась за руки, - оба худые, высокие, похожие на подростков. Коля в пальто, а я в своей военной шинели, с которой еще много лет потом не могла расстаться. Она была для меня красивее и ценнее любых дорогих мехов.
Я смотрела в темное небо и думала о том, что жизнь уходит сквозь пальцы, а ведь когда-то я пообещала себе беречь каждое ее мгновение. Это было в военном госпитале, когда пожилой хирург со строгим взглядом сказал мне очень важные слова...
1943
— Два миллиметра отделили тебя от смерти, сестричка. Береги свою жизнь, второй тебе никто не выделит... — сказал врач, смотря на меня в упор строгим взглядом.
Я тогда впервые за себя испугалась. Это был запоздалый страх, но он все равно оставил осадок в душе.
Когда во время сражения меня ранило осколком в шею, я наспех замотала ее бинтами и продолжила выносить раненых.
Тогда некогда было бояться за себя - я боялась за других. И иначе не могла - я была единственной, кто мог спасти от смерти этих больших, сильных мужчин. Таскала я их до тех пор, пока сама не упала без чувств...
Потом оказалось, что своего возлюбленного, храброго комбата я вынести не успела - он погиб в том бою от вражеских пуль.
Очнулась я на больничной койке, под строгим и внимательным взглядом врача.
— Из-за кос только не реви, — добавил хирург на прощание и улыбнулся мне, — волосы не ноги. Отрастут, голубушка!
Я не сразу решилась потрогать рукой свою бритую голову, а потрогав - заревела, как девчонка. Только не из-за кос, а из-за голубоглазого комбата...
Длинных кос я с тех пор не ношу.
1946
— Юленька, с первой зарплаты купим тебе пальто, сапоги и новое платье, — Коля обнял меня, уткнулся носом в затылок.
— Не нужны мне пальто, и, уж тем более, платья, — мягко отстранилась я, — Лучше Леночке шапку и валенки на следующую зиму купим, пусть лежат.
Муж засмеялся, подхватил с пола ползающую Лену и подбросил ее в воздух, отчего девочка тоже залилась звонким смехом.
— Мамка твоя, Ленка, - одна на миллион. У всех мужчин жены просят шубы да украшения, а у меня от пальто и сапог отказывается. Юль! — Коля с Леной посмотрели на меня, — ну сколько, в конце концов, можно ходить в солдатской шинели и кирзовых сапогах?
Я не знала, как ответить Коле на этот вопрос. Не знала, поймет ли он меня. Должен понять, всегда понимал.
— Это пока очень важно для меня, Коля. И моя шинель, и гимнастерка... И даже кирзачи! — я улыбнулась мужу, обняла их с дочкой, — я в них живая, настоящая.
— Все воюешь, Юль? — по-доброму улыбнулся Коля.
— Моя война, похоже, никогда не кончится, — тихо ответила я и вышла на кухню ставить чайник.
На самом деле я боялась потерять себя окончательно, спрятав в шкафу свое прошлое - старую солдатскую шинель, в которой я прошла столько дорог.
1944
Когда после ранения меня комиссовали, я приехала в Москву. Помню, первое, что увидела на вокзале - толпу молоденьких девушек. Я подошла к ним из чисто женского любопытства - посмотреть, что такое интересное они рассматривают, сбившись в кучку.
А это был журнал мод. Журнал мод! Помню, я громко захохотала, а они обернулись и испуганно отпрянули от меня. Наверное, подумали, что перед ними худой мальчишка, молоденький солдатик с бледным лицом и тенями под глазами.
До сих пор не могу объяснить, что меня тогда насмешило. Просто слишком далек был тот мир, из которого я только что вернулась, от моды.
И сколько бы я ни пыталась потом, не могла пробудить в себе интереса к нарядам и украшениям. Все это казалось лишним, ненастоящим, вычурным.
Но тогда, с первой пенсии по инвалидности, я все же купила себе черное шелковое платье. Ходила в нем на все встречи, капустники и выступления, надевая по двое шерстяных чулок, чтобы ноги не казались такими худыми, а поверх платья - родную гимнастерку.
Когда мы познакомились с Николаем, на мне было это черное платье. Поэтому его тоже можно считать особенным, судьбоносным. Зачем мне какие-то другие вещи, если есть эти - дорогие сердцу, особенные и судьбоносные?
1964
— Поздравляю! — это слово звучало для меня со всех сторон.
В те мгновения я чувствовала себя сильной, одухотворенной и ... нужной. Как на войне.
Тот смысл своего мирного существования, который я так долго, как мне казалось, искала, наконец стал реальным. Меня признали поэтом, я даже стала членом союза писателей. И сейчас, в очередной раз, я держала дрожащими от волнения руками свой поэтический сборник.
Стихи под обложкой были разными, но были там и мои фронтовые дороги, бои и сражения, моя любовь и юношеская, почти детская романтичность. Там были даже мои длинные, девичьи косы и голубые глаза молодого комбата.
— Ты счастлива, Юленька? — спросил Алексей.
Я улыбнулась мужу и крепко пожала его руку. Был на презентации и Николай, с которым мы не так давно развелись, но все же до сих пор были хорошими друзьями. Николай навсегда остался человеком, который меня поддерживал в любой ситуации. Звучит странно: я его никогда не любила, но при этом всегда дорожила им, как самым лучшим другом.
Позже на вечере ко мне подошел молодой журналист и спросил, как мне, хрупкой и нежной женщине, удалось пройти такой непростой военный путь.
Я не знала, что ответить ему. Это сложный вопрос. Наверное, в тех условиях именно это и было главным - защитить, отстоять эту свою хрупкость и нежность.
1943
— У меня в жизни была одна мечта - стать летчиком. Я рад тому, что она исполнилась в полной мере. А у тебя какая мечта, Юля?
— А я мечтаю стать поэтом, — сказала я и улыбнулась.
Мы разговорились с Кириллом накануне моей выписки из госпиталя. Я уже давно заметила, что он выделяется из всей нашей палаты своей серьезностью.
А потом мой сосед Саша рассказал, что немцы расстреляли всю его семью: отца, мать, трех младших сестер. После этого мне стала понятна грусть в его взгляде, которая никуда не исчезала даже тогда, когда он улыбался.
— Только одного я сильно боюсь. Одновременно жду и боюсь этого.
— Чего? — спросила я.
— Конца войны.
Кирилл подошел к окну, закурил. Я все еще вопросительно смотрела на него.
— Боюсь, что не смогу найти себя в мирной жизни, так я отвык от нее. Да и не осталось у меня никого там - за пределами фронта. Даже страшно возвращаться.
— А ты не бойся! Вернешься героем, встретишь самую лучшую девушку, полюбишь ее и создашь семью. В этом ведь и заключается жизнь, ничего сложного. А про войну мы забудем. И ты, и я... — наивно говорила я Кириллу, сидя рядом с ним на холодном подоконнике.
— Не забудем, Юля. Не забудем... Для таких, как мы, проживающих ее день за днем, война никогда не закончится. Она всегда будет в нас.
1984
Он был прав, тот молоденький летчик с грустными глазами. Моя война никогда не закончится. Столько лет прошло, столько жизней прожито, а она до сих пор в моих глазах, в моих бессонницах и ночных кошмарах, в моей душе и в моей памяти.
И, конечно же, в моих стихах...
Спасибо большое всем читателям!
Буду счастлива, если вы поделитесь своим мнением о рассказе.
Ставьте лайки, подписывайтесь на мой канал и делитесь рассказом с друзьями. Все это очень важно для меня.
Всем добра и хорошего настроения!
Ссылка для добровольного доната на развитие канала:
https://yoomoney.ru/to/410014617104481/100
#война #великая отечественная война #воспоминания о войне #поэты #история жизни #женские судьбы #женщины на войне #сильная женщина #женское счастье