Слово «приспособленец» было оскорблением, но сейчас мир скатился в приспособление к фашизму
Азамат Уалиев
Введение, Часть 1, Часть 2, Часть 3, Часть 4, Часть 5, Часть 6, Часть 7, Часть 8, Часть 9, Часть 10, Часть 11, Часть 12, Часть 13, Часть 14, Часть 15, Часть 16, Часть 17
Если формирование когнитариата — стоящего на собственных ногах класса — является условием преодоления разделения труда на управленческий и производственный, то есть условием устранения в обществе самого фундаментального противоречия, то это является самым, самым главным.
Соответственно, весь путь или все петляние постсоветского общества и всего Человечества в последние 30 лет нет возможности «полноценно оценить», если не использовать указанный главный критерий. В предшествующих частях статьи была предпринята попытка показать, что отказ от коммунизма — пробуждения и раскрепощения высших творческих способностей в каждом человеке — сталкивает Человечество в язычество и свойственные ему иррациональные формы мирочувствования за счет подавления рациональных способностей человека.
Человек при этом фактически согласился быть объектом манипуляций, ради иллюзорного мещанского самообмана с его глупенькой и наивной надеждой осуществить свое земное бытие по принципу «моя хата с краю». Что не исключает бездеятельное брюзжание по поводу «власти» и каких-нибудь внешних сил, могущество которых языческое мирочувствование ставит выше скромненьких силенок индивидов. В этом смысле в пантеоне господствующих над современными язычниками стихий яркое место занимает «коррупция» — повод разнообразного бухтения и ворчания.
Предшествующая часть статьи завершилась констатацией, что ни одна политическая сила на постсоветском пространстве не являет обществу в качестве ключевого элемента своей политической позиции программу образования и просвещения этого общества, программу воспитания Нового Человека. Давайте посмотрим на российском материале, как в этих условиях складываются ожидания и представления наших сограждан относительно роли образования. Прежде всего в отношении цифровизации не только образования, но и общественного бытия, в мозаике которой проступает лик «цифрового фашизма», предреченного миру Клаусом Швабом, Зигмундом Бжезинским и их подельниками (их российскую часть мы разберем персонально в последующих частях статьи).
Дезориентированные приспособленцы
Всмотреться в понимание согражданами трансформации сферы образования и роли цифровизации нам помогут результаты недавнего социологического опроса, осуществленного Агентством культурных и социальных исследований общества (АКСИО) «Цели и задачи системы образования». Забегая вперед изложения результатов соцопроса, можно изложить «впечатление»: более безопасно во всех смыслах, если бы целью системы образования было научить человека менять мир под себя, стоять на своих ногах, но, вероятно, это настолько страшно звучит для власть предержащих, что они даже подумать об этом боятся.
В декабре 2020 г. правительство затеяло в России эксперимент по внедрению цифровой образовательной среды (ЦОС). В рамках эксперимента для подготовки необходимой инфраструктуры «технотронного общества» в 1700 школах страны выделены средства, включая обеспечение высокоскоростным доступом в Интернет, компьютерами, программным обеспечением. Дистанционное образование, которого общество «наелось» в период организованной «под шумок» пандемии «самоизоляции», обещают осуществлять умеренно. Но многие граждане опасаются ЦОС, и для этого есть множество оснований. Введение ЦОС действительно ставит немало вопросов: об отношениях между государством и гражданами, о последствиях цифровизации школы для детей, их родителей, общества и государства. Однако не совсем понятно, чего именно боятся граждане в связи с ЦОС, что именно вызывает у них наибольшую тревогу и что можно было бы сделать, чтобы разрешить наметившееся непонимание между властью и обществом по вопросам цифрового реформирования образования и соответствующей цифровизации общества.
Первым «содержательным» вопросом социологической анкеты АКСИО был вопрос № 10 о том, является ли на самом деле Российская Федерация «социальным государством», как это написано в ее Конституции. Не будем переоценивать способность «общественного мнения» определить степень «социальности» государства: получаемые ответы свидетельствуют не о фактической сущности государства, а об ожиданиях людей по поводу него. Те, кто считает Россию социальным государством, очевидно, ждут от государства каких-то действий, направленных на улучшение их жизни, те же, кто не считают РФ социальным государством, — ничего «социального» от государства не ждут. Соответственно, приходится интерпретировать ответы на указанный вопрос таким образом: он дает нам возможность выделить группы граждан с различной готовностью к активности для улучшения своей жизни (см. рис. 1).
Распределение ответов на вопрос на рис. 1 свидетельствует, что почти половина опрошенных совершенно не понимает, социальное у них государство или нет, и, следовательно, не понимает, как должны себя вести — то ли сидеть спокойно и ждать чего-то от государства, то ли плюнуть на него и пытаться активничать самостоятельно. Как подсказывает жизненный опыт, такие люди чаще склоняются к тому, чтобы сидеть и ждать, а не к тому, чтобы что-то делать.
Усматривается, что 45% граждан России ничего не понимают насчет «социальности» государства, но при этом, скорее всего, ничего не делают, а ждут у моря погоды. Еще 35%, хоть и имеет какое-то подозрение насчет «социальности» государства, но весьма неустойчивое: то ли оно социальное, то ли нет, не разберешь. Скорее всего, эти люди также не склонны занимать активную позицию, а склонны сидеть и ждать. Только 7% респондентов твердо уверены, что Россия — социальное государство, и только 12% твердо считают, что Россия социальным государством не является.
Поскольку уверенность в социальности государства совсем не способствует самостоятельной активности человека, то у нас остается только 12% граждан, относительно которых мы можем подозревать (или надеяться), что они более или менее активны. Возможно, этот анализ покажется кому-то натянутым, однако, оглянувшись вокруг себя, мы сразу же заметим, что доля граждан с активной жизненной позицией вряд ли превышает эти 12%, а скорее, гораздо ниже.
Еще 10, а тем более 20 лет назад, все опросы свидетельствовали о почти тотальной патерналистичности российского общества, то теперь картина вроде бы немного изменилась: патернализма на словах стало меньше, однако большинство теперь просто не понимает, в каком государстве оно живет. Но предполагать, что со снижением «формального» патернализма будет расти активность граждан во взаимодействии с государством, особых оснований нет: в смысле мотивации к гражданской активности растерянность ничем не лучше патернализма. Она может приводить к чувству обреченности и порождать то, что называют пассивным суицидом части общества, явление, которое было показано в 15-й части статьи (см. «Томскую НЕДЕЛЮ» от 28.05.2021 г. № 22).
При этом носителями наиболее мифологичного, соответствующего языческой структурой, сознания, представления о «социальном государстве» оказываются дети и подростки до 17 лет. Они чаще склонны думать, что «Россия — социальное государство» (31%) — в отличие от взрослых всех возрастов, среди которых так склонны считать только 21% (рис. 2). И наоборот: среди взрослых треть устойчиво считают, что РФ не социальное государство, а среди детей и подростков таких меньше четверти.
Повышенный «идеализм» молодежи вполне понятен: с государством они сталкиваются в основном как «получатели», в реальное взаимодействие с ним в большинстве своем, к их счастью, не вступали. Но как только они начинают контактировать с государством поближе, патернализм тут же становится близким к «взрослой» норме.
В целом картина с «социальным государством» получается грустная (рис. 3): что бы там ни писали в Конституции, большинство граждан России — 78% — социального государства в России не наблюдают. И только 22% видят какие-то признаки социального государства, хотя в чем они — дело темное. То есть государство Российское либо нарушает Конституцию и не желает быть социальным ни за что, либо, если Конституция соблюдается, хранит «социальное государство» в глубокой тайне от населения — а то, не дай бог, узнают и потребуют себе кусочек. Хотя страхи не обоснованы: большинство населения, судя по всему, — и по опросам, и по реальному поведению — находится в пассивном состоянии, видимо, размышляет, какое же у нас государство. И пока процесс размышлений не завершится, оно с дивана не поднимется.
Следующий вопрос анкеты АКСИО (вопрос № 11) был посвящен желательным целям образования. Результаты приведены в таблице № 2 опубликованных результатов исследования:
Почти 20% вообще не смогли определиться с ответом на этот вопрос! Но и остальные граждане не имеют внятного представления о том, каковы должны быть цели образования: они за все хорошее и против всего плохого. По сути, совокупный ответ опрошенных на вопрос о целях образования таков: хотим сдать дите в систему образования и получить обратно «правильно образованного, хорошего и потенциально успешного человека». То есть граждане, если можно так выразиться, не являются сознательными «заказчиками» для системы образования, соответственно, оценить результат ее работы не имеют никакой возможности. Точно так же они не могут и оценить частные методики работы системы образования, так как их эффективность надо сопоставлять с целями, а цели туманны.
Результаты опроса, возможно, показывают главный дефект взаимодействия граждан с системой образования, и главная задача для всех, кто хочет эту систему как-то улучшить: для начала нужно добиться от общества внятного понимания желаемого результата образования для каждого ребенка в России, а уж потом… Без такого понимания сдвинуться с места будет тяжело, по-настоящему оценить действия власти будет затруднительно, и организовать какое бы то ни было давление на власть будет невозможно. Что мы, собственно, и наблюдаем в последние годы. А поскольку проблема формирования когнитариата как базового класса общества находится вне сознания масс, идеализирующих буржуазную успешность, то не приходится ожидать, что определение задач образования поднимется над мещанскими иллюзиями личной благоустроенности на базе образованности, позволяющей продавать свою способность к труду власть предержащим.
Такие мещанские иллюзии, как более или менее осмысленные, представлены на рис. 4: большинство хочет от системы образования именно образования — то есть того, что сами граждане в полном объеме своим детям предоставить не могут (в силу недостаточности и односторонности собственного образования). Что же касается подготовки человека к социальной жизни — того, что принято называть воспитанием, — то это в целом обязанность семьи, а не системы образования, что, судя по результатам опроса, граждане России понимают. Именно семья должна воспитывать человека — и потому, что неизвестно на каких принципах построенная система образования воспитывает, а если и воспитывает, то неизвестно кого. И потому, что обычно всем родителям хочется, чтобы дети были им «созвучны», верили бы в то же, что и они, имели те же ценности, взгляды и пр. Странно ожидать, что такой результат получится от «воспитания» в системе образования, где чужие дяди и тети будут вкладывать в детей свои — часто чуждые для семьи — взгляды и ценности.
Если отвлечься от общих результатов, так сказать, «средней температуры по больнице», то можно увидеть (рис. 5), что разные социальные группы по-разному представляют себе цели образования и, соответственно, желаемые жизненные цели.
Очевидно, что старшие поколения, в отличие от тех, что младше, настаивают на важности двух целей, созвучных задаче формирования когнитариата: формировании гармонично развитого и творческого человека и воспитании гражданских качеств.
Для средних поколений относительно большее значение имеет максимально широкое образование и владение практическими навыками. Что касается молодежи, которую мы позволили пропустить через «мясорубку» так называемых «личностно-ориентированных» методик образования и воспитания в детских садах и в школах, то для нее значительно больше, чем для всех остальных, имеет значение развитие неких природных «индивидуальных способностей», а также иллюзорная надежда на успешную продажу своей способности к труду в современном обществе. Иллюзорность состоит в том, что личностно-ориентированные методики, скрыто работающие на культивирование у молодежи психоза избранности и исключительности, а также синхронизированные со смыслом фашизма — доктриной о неравенстве людей в силу мнимого различия в природе людей, формируют общество «нарциссов», не способных к монотонности и тяжести конкретного производственного труда, где развитость личности востребована только на уровне способности в правильной последовательности нажимать кнопки.
В сущности, мы имеем дело с разными представлениями о человеке: если старшие поколения продолжают верить в то, что «поэтом можешь ты не быть, а гражданином быть обязан», при этом думая, что творческий и гармонично развитый человек всегда найдет себе применение, то молодежь про «гражданина» вообще ничего не думает, а мечтает только об «успехе», который будет не вознаграждением за тяжелый труд, а ожидаемой данью, подтверждающей мнимую природную уникальность молодой особи.
Особо любопытны полученные АКСИО ответы на вопрос № 12, который был посвящен исследованию представлений граждан о том, чему должен научиться человек в школе: быстрому приспособлению к меняющимся условиям жизни или же умению менять жизнь соответственно своим представлениям о лучшем и должном. Результаты представлены на рис. 6.
Если по правилам социологических исследований половину ответов тех, кто затруднился сформулировать свою оценку, распределить поровну между «приспособленцами» и «творцами», то очевидна грустная картина. За 30 лет постсоветской деградации общество созидателей и покорителей природы опустилось до того, что большинство его членов (58%) опустились в языческое смирение перед силами якобы неподвластной социальной, читай — природной, стихии. Еще одно подтверждение того, что гипертрофированное капитализмом отчуждение (см. «Томскую НЕДЕЛЮ» от 30.04.2021 г. № 18) уничтожает творческие способности человека.
В советские времена слово «приспособленец» имело ярко выраженную негативную коннотацию: «приспособленцы» были людьми нехорошими и неправильными. Обозвать кого-то приспособленцем — значило оскорбить. Толковый словарь Ушакова определял приспособленца так: «Человек, меняющий свои взгляды, привычки в зависимости от обстоятельств, к которым он приспособляется, двурушник, приспособляющийся к обстоятельствам с целью замаскировать свои истинные взгляды, склонности и привычки». Толковый словарь Ожегова более краток: «Человек, который беспринципно приспосабливается к обстоятельствам, маскируя свои истинные взгляды», но суть от этого не меняется. Наконец, очень красноречив «Словарь синонимов русского языка», изданный совсем недавно — в 2011 г., — синонимы слова «приспособленец»: «конъюнктурщик, хамелеон, соглашатель, конформист, хвостист, оппортунист». Согласитесь, «хамелеон» здесь самое нейтральное слово. Таким образом, отрицательные коннотации все на месте (ну, были как минимум 10 лет назад), а приспособленчество как цель школьного воспитания ныне выдвигается как главная половиной населения.
Причем чем моложе граждане, тем более они убеждены, что именно умение приспосабливаться к чему угодно — тот ценный актив, который они должны приобрести за «школьные годы чудесные», что показано на рис. 7. А старшее поколение, хоть и ценит приспособленчество меньше молодежи, тем не менее считает его желаемой целью школьного образования чаще, чем умение менять жизнь согласно своим убеждениям.
Скоро мы получим общество приспособленцев к «цифровому фашизму», когда безвольные люди будут непрерывно приспосабливаться к требованиям, задаваемым властью и капиталом в широком смысле. Собственно, оно уже такое и есть. В этой связи примерно понятно, как будут развиваться события в связи с цифровизацией образования. Поскольку цифровизация образования — это, безусловно, важное изменение среды, то к ней нужно активно приспосабливаться. Конечно, какая-то часть могла бы и попробовать изменить ситуацию в соответствии со своими представлениями о правильном и должном… если бы эти представления были в наличии. Но с этим тоже негусто. И ситуация становится не только угрожающей, но и безнадежной. Поэтому главной задачей в отношении цифровизации представляется внятное формулирование альтернативных задач системы образования и доведение их до граждан — без этого шага никакое сопротивление вообще немыслимо, хотя и это может не помочь: приспосабливаться не только легче, но почетнее и выгоднее.
Слабую надежду сохранения в обществе устремления к творчеству как результату образования дает анализ результатов опроса, показанный на рис. 8, 9. Данные свидетельствуют, что чем к более высокому социальному слою относит себя респондент, и чем выше его доходы (по самооценке), тем чаще он считает главной целью школьного образования овладение искусством приспособленчества. Зато чем респондент беднее (по самооценке) и чем ниже его социальный статус, тем больше он ценит умение менять мир. Тут важен такой момент: если уже богатые и уже высокостатусные люди считают главной целью образования умение приспосабливаться, то это в том числе означает, что их богатство и статус как-то с этим связаны — сознательно или подсознательно люди оценивают свой личный успех как результат умения приспосабливаться.