Ну, в общем, раскололся чувак. А дело было так…
Молодой друганец. Пять лет назад вернулся с армии (всего год службы). И все эти годы, сколько б и до каких соплей ни пили, он молчал как сыч. Ну, типа гостайна-блин. Пытай не пытай, фашЫст, не скажу-на, — хранил молчание Кибальчиш.
И вот под этот 22-й Новый год прошёл срок хранения, как водится. Ну, и выезд соответственно в загранку и ещё хрен знает какие жизненные блага ему открылись. Не суть…
Бухнули, значит. Поздравили весь белый свет с праздником. Сижу жду, значит.
«Ладно, — говорит, — слушай-на».
Я напрягся.
Box number 346, — начал он почему-то по-английски.
В этом боксе — ещё бокс. Уже без номера. Секретный.
В секретном боксе…
«Секретно-космическая аппаратура», — подумал я. Не к месту вспомнив о вышедшем недавно у «этих», иноагентов-блин, ФЗ по гостайне. Глянув на всякий случай в окно — не стоит ли кто в чёрном пальто на улице.
«В секретном боксе, — перешёл на шёпот друганец. — Хранилась новая зимне-летняя резина. Комплектов сто, сто двадцать. Сп.жженных прапорщиком СкоропадьскЫм за десять лет беззаветной службы Отечеству. И ещё… — он шептал мне прямо в ухо, чтобы те, из-под окна, не слышали: — Пара бочек п.жженного дизеля. И с десяток канистр машинного масла».
Я так и не понял — смеяться или плакать. Ведь Советская армия для нас — верных её солдат — нечто сакральное, вечное. Святое.
И святость эту не выбить ничем — никогда. И ни за какие коврижки.
«Я подпись давал». — Рассказав, друганец облегчённо выдохнул. Въяве избавившись от тяжёлого груза державной обязанности хранить нерушимую государственно-военную тайну любимого Отечества. Огромной Империи. Родины родной нерушимой.
Немедленно выпив, я подумал, сколько же тайн, мистерий и шарад хранят в неведении от нас «эти», иноагенты-блин с Охотного, в натуре. Если даже прапорщик СкоропадьскЫй обладает властью засекретить труды всей своей героически-преданной жизни. Блин…
Игорь ФУНТ