На душу легла тень, и захотелось стонать. Странно: уже много лет не было такого щемящего чувства одиночества и этой неясной потери, как сейчас. А всего-то облако накинуло вуаль на солнце.
— Время. Ты слышишь? Тебе пора вставать, — резкий голос матери вернул меня в реальность, и я понял, что всё это было во сне. Грудь сдавило, стало трудно дышать. Не открывая глаз, я нехотя поднялся и пошёл в ванную. Тёплая вода, пахнущая тиной, вызвала тошноту. Я посмотрел на мыльную пену, она была серой.
За спиной опять вздохнула мать. Значит, встал отец, и ему нужен туалет, а мне пора завтракать.
На столе стояла тарелка овсянки и хлебница, в которой — я это знал наверняка — лежали шесть кусочков хлеба: три белого и три чёрного. Каждому по два. «А что, если я сейчас съем весь белый хлеб, интересно, что будет?»
Я осторожно выдвинул из-под стола табурет отца и сел. Мать поставила отцовскую чашку на угол и посмотрела на меня. В её глазах не было ничего, и мне захотелось подняться и посмотреть в них ближе: я был уверен, что в их чёрной глубине я сидел на своём месте — у окна, напротив круга спалённой клеёнки. Когда-то, когда я ещё только учился ходить и споткнулся у стола, мать, чтобы поймать меня, опустила на клеёнку горячую сковороду. С тех пор двадцать лет я сижу напротив чёрного пятна и жалею, что сковорода не была размером со стол. Мгновение мать о чём-то думала, потом поставила на привычное место отцовскую чашку, достала его тарелку и вилку. Казалось, она не замечает того, что я занял чужое место.
В ванной заурчал сливной бачок, и в двери появился отец. Он молча направился к своему месту. Его глаза смотрели сквозь меня, и непонятно было, видит ли он, что я сижу на его табуретке. Когда рукав его рубашки коснулся моей щеки, я поспешно отодвинулся на своё место. Он сел, и мать поставила передо мной мою чашку.
Когда кончился хлеб, мы все встали, и я понял, что принял твёрдое решение. Я тщательно побрился, надел свежую рубашку, синий в крапинку галстук и вышел из дома, чтобы никогда сюда не возвращаться.
Пели птицы, невидимый в траве кузнечик пиликал на своей скрипочке. Чистое голубое небо улыбалось всему миру. Я слушал хруст песка под подошвами туфель и чувствовал себя счастливым. На самой окраине города, на конечной остановке стоял пустой маленький зелёненький автобус.
— Куда? — спросил я.
— Туда, — водитель, не оборачиваясь, махнул рукой в пространство. Едва я сел на переднее сидение, как он тронул машину, и мы поехали.
Дорога поднималась в горы, спускалась в долины. Время от времени какие-то люди наполняли салон, о чём-то говорили смутными голосами; временами автобус ехал совершенно пустой. Село солнце. Мне было так хорошо, что не хотелось ни яркого света, ни людского шума. И водитель, похоже, разделял моё состояние. Сочащиеся зеленью лампочки приборной доски сделали из него почти прозрачный силуэт. Я то дремал, то просыпался и не всегда понимал, едем мы или стоим. На горизонте стало светлеть, постепенно вспыхнул солнечный свет. Автобусик ещё несколько раз взлетел на холмах и остановился. Потом водитель открыл дверь и, не ответив на мой вопрос, неопределённо махнул рукой.
Яркая трава пахла юной свежестью. Росинки весело перемигивались солнечными зайчиками, которые прятались в листве. В кроне ветвистого дерева чирикнула невидимая птица, из травы ей подыграл кузнечик. Набухший влагой песок глухо хрустел под подошвами. Я шёл по тенистым улицам, и мне всё время чудилось, что я всё это уже видел.
«Сейчас тротуар должен сделать поворот и упереться в жёлтую трансформаторную будку...»
И действительно, он вильнул, и я остановился перед растрескавшейся и потерявшей штукатурку будкой. Её проржавелая дверь висела на одной петле, через которую проросла тонкая берёзка. На чистое утреннее небо набежала тучка, и холодное волнение коснулось моей груди. Теперь я шёл медленно и внимательно смотрел по сторонам. Всё напоминало мой родной город, только постаревший лет на десять и более.
«Такого просто не бывает. Любой город каждую весну белят, красят, прихорашивают».
Дорога привела меня к покосившемуся домику, когда-то огороженному деревянным штакетником. Из-под густой травы местами проглядывал битый кирпич. Всё вчерашнее воскресенье мы с отцом толкли кирпичи и засыпали ими дорожки нашего сада. Похоже, здешние хозяева давным-давно делали то же самое. Я с опаской ступил на шаткие ступени крыльца, и скрипучие половицы привели меня на маленькую кухоньку. Около низкого окна стоял стол, накрытый пожелтевшей от времени клеёнкой с чёрным кругом — следом от раскалённой сковороды. Сзади скрипнула дверь, я оглянулся. На пороге стояла опрятно одетая старуха. Мелкая дрожь трогала её голову. Тёмные глаза с неподвижными зрачками были мне знакомы.
— Извините...
— Сын.
— Что?!..
Она протянула руку, и я чуть не вскрикнул — холод её мягкой ладони коснулся моей щеки, замер над шрамом, в десять лет перечеркнувшим левую бровь.
— Сын, долго же тебя не было дома.
— Мама?
Я нащупал табурет, сел и понял, что это действительно мой дом. Она достала из шкафа знакомую чашку, тарелку и вилку, поставила на стол хлебницу с шестью кусочками хлеба — тремя чёрными и тремя белыми. Я, не чувствуя голода, съел свою порцию и встал. У самой двери я оглянулся. Она смотрела на мой табурет и что-то шептала. Мне показалось, что я расслышал её последние слова:
— Отец умер через десять лет после твоего исчезновения...
Я осторожно спустился по трухлявым ступеням. Под ногами захрустел тяжёлый песок. Чистое голубое небо укрывало дряхлеющий город. Пели птицы, и в яркой траве солировал крохотный скрипач. Густая тень упала на дорогу, я поднял голову. Крыша речного пакгауза козырьком закрывала от меня солнце. У пристани стоял маленький беленький пароходик, из чёрной трубы которого вился дым. Едва я ступил на палубу, как негромкий гудок ударил в небо султаном пара, и кораблик тронулся. Я оглянулся — на капитанском мостике стоял огромный седобородый мужчина в фуражке с крабом.
— Куда?
— Туда, — он неопределённо махнул рукой.
Я спустился на пассажирскую палубу. По обеим сторонам стояли деревянные скамейки, выкрашенные в зелёный цвет. На одной из них сидела девушка и смотрела в иллюминатор на проплывающий берег. Я сел напротив неё и уставился на маслянистую воду. Мимо плыли щепки, пустые бутылки и полуразбитые ящики. Один раз я увидел лоскут яркой ткани. Мне показалось, что это женская косынка, я поднял голову, чтобы спросить об этом девушку, но её не было... Мне было хорошо и спокойно. Может быть, я спал, а может, и нет. Пароходик стукнулся бортом о какой-то причал, и я встал. Около трапа никого не было. Я спустился на берег и пошёл по долгой дороге.
Дорожный асфальт растрескался, порос чахлой травой и сизыми грибами. Я шёл тенистыми улицами мимо полуразвалившихся домов. Тропинка вильнула и упёрлась в кучу хлама, из которого торчали кирпичи. Чтобы не испачкать туфли, я обошёл кучу по краю. Под ногами хлюпала грязь, смешанная с прошлогодними листьями и прелой травой. Всё вокруг было незнакомо и напоминало заброшенное кладбище. Тропинка привела к невысокому кустарнику, за которым виднелся маленький покосившийся домик. Я с трудом пробрался через заросли и подошёл к строению: ступени деревянного крыльца провалились, дверь была цела, но провисла и протёрла канавку на полу. Скрипящие половицы привели меня в маленькую, с паутиной в углах комнату. У низенького окна стоял стол, покрытый жёлтой и покоробившейся от времени клеёнкой с чёрным пятном. Я прислушался. За окном посвистывал ветер, и сухая берёзовая ветка чуть слышно билась о стекло. Я сел на табурет и понял, что это мой дом. И я в нём был один.
Редактор Полина Шарафутдинова
Другая современная литература: chtivo.spb.ru