Продолжу рассказ об истории психиатрии. В частности о том, как теория Мореля о дегенерации повлияла на отношение к некоторым болезням. Возьмём, к примеру, алкоголизм и опийную зависимость... Хотя как раз к ним надо сделать небольшую преамбулу. Вплоть до XIX века злоупотребление алкоголем вообще не рассматривалось, как что-то болезненное. Нет, определённые закономерности, конечно, были замечены давно и стали частью народного фольклора. Но трактовать пагубное пристрастие к чарке привыкли больше с точки зрения нравственности, морали и, конечно же, греховности.
Да что там говорить — ту же белую горячку все знали давно, но её более или менее детальное описание появляется впервые в 1813 году в работе Сеттона, а напрямую связал её с пьянством уже другой врач, Райе, пятью годами позже, в 1818 году. Что касается самого алкоголизма — общее мнение озвучил Фридрих Нассе, немецкий психиатр, приверженец школы соматиков: мол, нет оснований «без дальнейших рассуждений признать каждого пьяницу психически больным человеком». Мол, тут больше работы для святых отцов и законников, доктора-то тут причём, дурдом не резиновый.
И лишь к безудержному запойному пьянству стали нехотя присматриваться. Так, ведя практику в далёкой Москве, итальянский врач Сальватори в своей работе «Commentatio pathologica et therapeutica de ebrietate continua, remittente et intermittente» в 1817 году описал болезнь, которую назвал ойномания, или furor bibendi: мол, вот такая есть болячка, когда человек всё пьёт и пьёт, как сумасшедший — впрочем, и пьёт-то до полного изумления. А причиной тому, поясняет Сальваторе, служит раздражение кишечных нервных узлов, отчего и стремление возникает залить пожар в нутре.
Годом позже немецкий доктор Брюль Крамер (тоже, между прочим, практикующий в Москве) издаёт монографию, посвящённую описанию подобного же неодолимого влечения к вину, приводящего к жестоким запоям. Монография, может, и позабылась бы, но предисловие к ней написал сам Кристоф Вильгельм Гуфеланд, лейб-медик короля Пруссии Фридриха Вильгельма III. И именно Гуфеланд предложил назвать такое неодолимое влечение дипсоманией. Мол, нимфоманию все знают, пироманию тоже, так давай же, друг Крамер, станем отцами нового термина! Идея, что называется, выстрелила. Да так, что сам Эскироль, не глядя, отнёс оную к классу мономаний. Да и другие доктора стали пользоваться уже устоявшимся диагнозом — правда, клали его всяк на свою полочку: Гризингер, к примеру, почитал её одним из проявлений периодического психоза, а Витт относил её же к проявлениям эпилепсии.
Что же касается обычного регулярного злоупотребления спиртными напитками, то тут всё обстояло сложнее: в конце концов, логика у таких пьяниц особо не страдала, в буйство они впадали только по пьянке, да и то не все, белую горячку выдавали единицы — ну и с чего бы их, собственно считать больными? И лишь в 1849 году Магнус Гусс написал обширную монографию, в которой не только заострил внимание на проблеме, но и первым предложил сам термин — хронический алкоголизм.
Потом вспоминают, что ещё отец френологии, Франц Йозеф Галль, писал что-то такое о наследственном пьянстве и даже приводил примеры клинических наблюдений.
Забегая вперёд, скажу, что наиболее решительными в плане признания алкоголизма болезнью оказались американцы. 29 ноября 1870 года прошёл первый съезд Американской ассоциации по борьбе с пьянством. И на этом съезде была принята такая резолюция:
1)Пьянство — болезнь.
2)Болезнь эта — такая же излечимая, как и другие болезни.
3)Влечение к вину может быть приобретенным или унаследованным
4)Как внутреннее медицинское средство, алкоголь следует отнести к ядам.
5)В каждом большом городе должны быть лечебницы для алкоголиков
6)Заведующему такой лечебницей должно быть предоставлено законом право насильственного удержания больного, пока он не вылечится.
Примерно к тем же семидесятым годам успевает накопиться и пласт клинических наблюдений о действии опия и морфия — и не только лечебном, но и пагубном. Так вышло, что в 1853 году Шарль-Габриель Правас, хирург из Лиона, предлагает чудо-машинку для введения лекарственных средств в сосуды и ткани организма: стеклянный цилиндр, оправленный металлом с канюлей, на которую можно было надевать трубочку-иглу из серебра или даже золота. В цилиндре плотно ходил надетый на градуированный шток поршень из резины, дурита или асбеста. Узнали в этой машинке шприц? И так докторам понравился этот агрегат, что колоть им стали всех подряд — впрочем, увлечение новыми методами и первое очарование от новизны всегда было и всегда будет.
Морфий тоже стали впрыскивать. И удивились, насколько эффект от процедуры сильнее, нежели приём внутрь. Ну а поскольку увлечение впрыскиваниями, как я уже сказал, было повальным, то довольно быстро накопились и клинические наблюдения. И в 1871 году доктор Лэр сделал в Берлине свой доклад «О злоупотреблении впрыскиваниями морфия». Но тщетно: все были слишком очарован перспективами инъекций, чтобы обратить внимание на какого-то брюзгу. Через два года Фидлер, доктор из Дрездена, описывает несколько случаев зависимости от морфия и впервые применяет термин «морфинизм». А ещё через два года, в 1875 году, доктору Девинштейну на съезде естествоиспытателей в Граце всё-таки удаётся вызвать настоящий интерес к проблеме морфинизма. И многие тут же вспоминают собственные случаи из практики, кивают и соглашаются: йа-йа, это проблема, натюрлих!
И вот, пока европейские и американские психиатры честно описывают феноменологию алкогольной и опийной (хорошо, в более узком смысле — морфинной) зависимости, на психиатрической арене (барабанная дробь, литавры, эпиприпадок в партере) появляется Жак-Жозеф-Валантен Маньян из Перпиньяна.
Нет, к тому времени родной Перпиньян он уже давно покинул и, отучившись в Монпелье, Лионе и Париже, работал психиатром в Сент-Анн, убежище Святой Анны для душевнобольных, которое из психколонии по велению Наполеона III не так давно было реорганизовано в психиатрическую больницу. Маньян был практиком, но практиком наблюдательным и умеющим делать выводы и обобщать. Поэтому, пусть официально он ни на одной кафедре не преподавал, у него учились многие из французских коллег.
Маньян, познакомившись с трудами Мореля и все душой приняв его теорию, делает неожиданный вывод: господа, всякий алкоголик — да, да, дипсоман, как вы их величаете — это дегенерант. И нет, я не обзываюсь. Вот смотрите сами: любой запой — это, по сути, такой же приступ, как у того же полового извращенца, у клептомана, у агорафоба или пироманьяка. Что все эти приступы объединяет? Правильно, импульсивное, неодолимое влечение. Причём при совершенно ясном сознании. И морфинистов, пожалуйста, тоже в дегенеранты запишите. Спасибо.
Алкоголизму Маньян посвятил несколько работ. Одна из них весьма подробна и обширна — это «De L'Alcoolisme. Des diverses formes du délire alcoolique et de leur traitment», или «Об алкоголизме. Различные формы алкогольного делирия и его лечение», написанная в 1874 году. Другая, опубликованная тремя годами ранее, более лаконична - «Étude Expérimentale et Clinique sur l’Alcoolisme — Alcool et Absinthe, Épilepsie Absinthique», или «Экспериментальное и клиническое исследование по алкоголизму. Алкоголь и абсент. Абсентная эпилепсия» - но зато впервые затрагивает проблему абсентизма. А учитывая, что увлечение абсентом было в то время отнюдь не редкостью, то насчёт актуальности и говорить нечего.
Ученик Маньяна, Поль Морис Легрен, в 1889 году пишет монографию «Наследственность и алкоголизм», в которой повторяет ключевую идею учителя: алкоголик — это дегенерант.
Исключительно оригинально воспринял идеи Мореля один итальянский профессор психиатрии, преподающий на кафедрах в Павии и Турине... но давайте по порядку.
***
P.S. Мой проект «Найди своего психиатра» работает в штатном режиме.
P.P.S. На площадке Sponsr (Тыц) — мною пишется книга о неврозах. И здесь же есть возможность получить автограф на мои книги.