Началось всё так неожиданно, как зима для коммунальщиков. Хотя, может быть, ещё более внезапно и нелогично.
Ничего не нарушало спокойствие летнего выходного дня. Родители с полчаса как уехали на дачу на всю неделю – обычное времяпрепровождение пенсионеров. Даже соседи словно вымерли – ни сверху, ни за стенами ни звука. Мужчина вышел из туалета и, открыв дверь в ванную комнату… истошно заорал.
***
Бабочек было много. Как всегда, на хуторе. Он стоял весь худой и высокий со своим энтомолога сачком в тощей руке. И смотрел в даль, где уже разливалось по всему колхоза «Красный путь» полю летнего утра солнечное тепло. Он думал о своей одинокой судьбе. Его, программиста высшей категории, как уже не раз бывало в его не сложившейся холостяка жизни, снова забросило. Теперь на этот хутор. С этим странным и, на первый взгляд опытного специалиста, совершенно невыполнимым заданием.
Он чуял своей программиста задницей, что это именно то место. Что было описано в той самиздата книжечке. Которую читать было трудно и неинтересно. Особенно она бесила его старшую сестру. Закройщицу Зину. Которая читать не любила по своему бабьему ограниченного интеллекта свойству. Любительница сериалов, сестра часто с ненавистью швыряла эту книжку в огонь очага. Того на стенке нарисованного из ЖЕКА маляром по кличке Джузеппе.
Но сейчас на хуторе ему было не до сестры. И не только не до неё. Ещё не до семерых братьев двоюродных, двух тётушек и стольких же дядей и племянников из Екатеринбурга. И даже не до мамы с папой. Оставшихся там, на даче. Что была за тридцать километров от их трёхкомнатной квартиры в Житомире. Где сквозь стену ванной он и прошёл. Испугавшись крокодила. На новой, купленной в магазине «Всё по 10» мамой шторке. И попал сюда. На этот далёкий хутор.
Почему это был именно хутор Степан Блюменкевич – по старому паспорту, а по новому – Степан Козявкин – понять не мог. Но точно знал, что это не село. Не то село, где обычно бывает много на полях коров. И много маленьких домиков вдали. Которые он уже мог бы увидеть за этим, пшеницей колосящимся на ветру, полем. Если б их там было много, а ни совсем не было ни одного.
Степан не был из робкого десятка. Может и мог бы в сотне боязливых своё почётное место занять. Но восемьдесят пятое с конца. Не ниже. И то, после Зинки. Он, теперь сорока шестилетний программист, а по легенде энтомолог, стоял посреди колосящегося пшеницы поля. В невнятного цвета футболке, таких же джинсах и соломенной шляпе. И в ещё прадедовских хромовых сапогах, тех самых, прошедших войну. Совсем один. Даже без Зины. Которую он не раз в детсаду бил пластмассовой в песочнице лопаткой по её уже тогда бестолковой голове с голубеньким бантиком. И ему было страшно. И зябко. Мурашки побежали по его липового энтомолога тощей спине. От чего он поёжился и понял, что именно мурашек он, теперь энтомолог, и должен будет ловить. Для этого и был в его энтомолога правой руке сачок. А в левой пусто.
Степан щурился от солнца, одинокой каланчой стоя посреди пшеницы. И вглядывался в горизонт под надвинутой на глаза шляпой карих глаз взглядом. Вдалеке за полем в июльского утра мареве он всё же разглядел своим сфокусированным с помощью оттянутого пальцем века правым глазом, домишки.
- Туда! – сказал он сам себе, тыча тем же длинным противно-тонким пальцем точно на юго-восток.
И побежал. Распугивая бабочек, что на полевых цветах кормились уже созревшей тычинок сладкой пыльцой. Ещё не пуганные его для прикрытия взятым сачком.
***
А где-то там, на краю косогора, за полями колхозными и было то самое неизведанное запретное место. Где по ночам, в одинокой луны белом свете, бродил он. Таинственный и свирепый Че. Наводивший ужас. На кого – Степану было пока неизвестно.
Ему, энтомологу теперь, нужно было найти эту беспардонную в кровожадном своём цинизме и беспринципную тварь мохнорылую. И обезвредить. Не жалея своей, шизофренически вялотекущей программиста или уже энтомолога жизни.
Степан не знал, кто дал ему такое сверхопасное и в своей непостижимости нелепое задание. Как и не знал, попадёт ли он хоть когда-нибудь обратно. В Житомир. Из этого странного, может и не такого далёкого, хутора. Но Степан, теперь Козявкин, принял решение. И уже шёл своей твёрдой, теперь энтомолога по легенде поступью в прадеда хромовых сапогах.
Степан Козявкин знал, или даже скорее чувствовал, что теперь и здесь это не тогда и не там, откуда он сюда попал. Здесь время не то, и течёт не по своим времени законам. Там, в Житомире, это был две тысячи девятнадцатый год. А здесь не тогда. И уже совсем не Житомир.
Указатель у края поля на грунтовке громогласно заявил и пришиб своим деревянным откровением: «хутор Кукуев, 5 км». Именно там, куда тыкал указатель бесстрастно своей белой направления стрелкой, в дрожащего воздуха летнем мареве виднелись те красного кирпича домишки с серого шифера крышами. И там над ними уже серели и клубились дождевые тучи на голубом ещё по-утреннему небе.
- Успеть бы до ливня! – сказал Степан кузнечику, что прыгал в дороги серой пыли.
И побежал нелепой своей походкой несуразной худощавой фигуры далеко неспортивного вида.
- Успеешь, энтомолог липовый! – словно донёсся до его под соломенной шляпой ушей тонкий кузнечика голосок.
***
Хутора семь домов красного кирпича с серым шифера крышами встретили Степана семикратно неприветливо.
В дождя холодных струях после в хромовых сапогах пробежки по грунтовки скользкому камню хотелось чая. Энтомолог прошлёпал пару раз туда-сюда вдоль заборов по лужам. В низких кружевом занавешенных оконцах домиков явно проскальзывали людей силуэты. Собаки глядели молча и злобно, не выходя из своих от дождя укрытий во дворах. Суровое место – понял Козявкин сразу и также молча.
Однако повезло ему при пятом мимо заборов проходе. Из калитки вышел в серой фуфайке худощавый низенький седой мужичонка с зонтом в горошек, по виду древний. Лет за семьдесят, как решил почему-то сразу же Степан.
- Ну и? – вопросительно вскинул бровь дедок на нежданного гостя.
- И… здрасте! – кивнул тот.
- И тебе не хворать!
- А я вот тут… – замялся Степан.
- Грибы что ль собираешь? – хитро прищурился хуторянин, пряча в седых уже усах добрую усмешку.
- Дык, нет – повёл плечами энтомолог.
- Странно. Сачок есть, а грибов нет. Проходимец?
- Дык, нет – повторил Степан.
- А чё ж тогда всё проходишь мимо, а в дом не просишься? Заходи уж, коль пришёл – и дедок провёл через калитку гостя на резное деревянное крыльцо – Видел я таких. Невесть отколишних. Сапоги вот тут сымай – не украдут, не боись! Кондырик – самый лучший сторож на всю округу!
Он ткнул заскорузлым крестьянина пальцем в то ли оскалившуюся, то ли улыбающуюся небольшую чёрную псину с любопытными глазками, выглянувшую из будки под лестницей. Вынул из кармана кусок хлеба:
- На, закуси – и швырнул Кондырику.
Тот поймал горбушку на лету голодной собаки пастью и прогундосил, жуя:
- Благодарствую, хозяин. Антиквариат гостя сберегу в лучшем виде!
Хуторянин снял и свои, на босу ногу надетые галоши, и переобулся в настоящие, из соломы плетёные лапти.
- Тебя-то как зовут? – прищурился старичок, обернувшись к гостю, и тут же добавил – Только не спрашивай, куда! – и зашёлся смехом, на карканье походившим.
- Степан я. Фамилия Козявкин. Вот тут…
Он было сунул руку в карман штанов, но хуторянин одёрнул его:
- Чё ты?! Думаешь, мне разница какая есть? Назвался Стёпкой – Стёпкой и запишем.
- Где запишите?
- Знамо где. На табличке – дед скривился и хмыкнул.
Степан широко распахнутыми в ужасе глазами уставился на хуторянина:
- На какой табличке?!
- На какой надо, на такой и запишем – буркнул старик – А я, если чё, Дормидонт Пафнутьич – он пожал руку Степану – И, если ничё, тоже Дормидонт Пафнутьич – и вновь засмеялся – Ну, чё застыл? – пнул дед в плечо гостя – Иди в дом, чаёвничать будем да про …ентого, на кого охотиться приехал, расскажу.
***
Внутри хатка ярко отличалась от наружной её убогости древне-посеревшей. Бревенчатая основа снаружи обложена красным кирпичом была. Светлая горница походила на ту сказочную, что Степан видел когда-то в своём ещё советском детстве в фильмах-сказках. Уютно здесь было, волшебно.
Степан, сидя на лавке у дубового стола, наблюдал с неподдельным теперь энтомолога интересом, как Дормидонт Пафнутьич по старинному обычаю, самовара раздувает жар голенищем сапога потрескавшегося кирзового. Управившись с самоваром и в ожидании кипятка, дед обернулся к незваному своему гостю. Достал из кармана фуфайки своей латаной-перелатаной конфетку и протянул Степану:
- На вот, съешь пока.
- Спасибо – Степан повертел длинными программиста пальцами конфету, название прочитав вслух – «Противокосноязыкиус». Производится на Кукуевской камфетной фабрике» – мелкий шрифт о составе не позволяло прочесть тусклое засаленной лампочки Ильича под потолком освещение. И немного испорченное уже к сорока шести годам компьютером его программиста зрение.
- Ты ешь – кивнул Дормидонт Пафнутьич – Не сумливайси. Бяки-каки не предложу! Ибо душу свою человеческую дурным недостойным поступком не оскверню никогда!
Степан развернул бумажку и аккуратно своими тонкими теперь Козявкина пальцами положил коричневый параллелепипед в свой, не имевший с утра маковой росинки, рот. По вкусу конфетка напоминала давно забытый «Батончик», хоть и по форме не соответствовала. И просто таяла на языке.
- Ммм! – умильно протянул Степан – Вкуснотища-то какая!
- Угу – довольно кивнул дедок и, сняв фуфайку, присел напротив за стол, оставшись в белоснежной косоворотке и таких же льняных штанах, подпоясанный верёвочным поясом – Вот как раз пока самовар вскипит да чаёк настоится, она и подействует.
- Что подействует?! – уже проглотив конфету, занервничал энтомолог.
- Противокосноязыкиус – выпалил хуторянин; чуть сконфузился и махнул рукой – А может и не подействует. Ты, на вот, закуси – он снял полотенце с тарелки, стоявшей тут же на столе, и протянул Степану румяный пирожок – Держи! Это просто пирожок «без никто» - и хмыкнул – Нет, конечно с начинкой. Но она не бегала, не летала, а на кустике росла. С брусничкой.
Степан недоверчиво взял пирожок и аккуратно надкусил. Вкус был тоже как в детстве. Как у прабабушкиных пирожков из той муки да масла, каких теперь днём с огнём не сыщешь. С удовольствием жуя, он спросил:
- А как этот Противокосноязыкиус действует? И мне-то он зачем?
- Ты, мил человек, прислушайся к себе, мыслям своим, да установи связь с ноосферой…
- Лучше б у вас тут вай-фай был – пробубнил себе под нос Степан.
- Так вот – старик, не реагируя на бубнёж, поднял палец вверх – Неужто ты не слышишь, как косноязычно вписывается в летопись бытия страница твоей… «твоей энтомолога жизни»?! – съязвил, передразнивая Дормидонт Пафнутьич – Неужто не внимаешь божественному перезвону тончайших вибраций, подобных пению цикад в июньскую ночь?
Степан недоумённо вскинул бровь. Дедок вздохнул:
– Дык конечно! Куда уж нам заморачиваться подобным, если у нас поважнее дела есть?! – он развёл руками – А потом кому-то читать всё это приходится! Вот посиди в тишине и прислушайся…
Степан не стал возражать. Дожевал пирожок, закрыл глаза и постарался расслабиться, сосредоточившись на самом себе.
Поначалу мужчина слышал только шум самовара, да какие-то посторонние звуки с улицы. Потом внешнее как бы отошло на второй план. И в голове, словно зазвучала едва уловимая, божественной красоты мелодия. А на её фоне послышался тихий девичий голос, будто пела речная нимфа. Сначала наслаждение тембром не давало внимать словам и кружило голову сказочным перезвоном лесных колокольчиков, шуршанием крыльев эльфов в лепестках роз…
И вдруг мужчина разобрал:
«Бабочек было много. Как всегда, на хуторе. Он стоял весь худой и высокий со своим энтомолога сачком в тощей руке. И смотрел в даль, где уже разливалось по всему колхоза «Красный путь» полю летнего утра солнечное тепло. Он думал о своей одинокой судьбе. Его, программиста высшей категории, как уже не раз бывало в его не сложившейся холостяка жизни, снова забросило. Теперь на этот хутор. С этим странным и, на первый взгляд опытного специалиста, совершенно невыполнимым заданием…»
Степан аж подпрыгнул от услышанного.
- Вижу, действует конфетка-то! – морщинистое лицо деда расплылось в блаженной улыбке.
Степан многозначительно кивнул.
- Вначале-то было Слово - Дормидонт Пафнутьич вздел указательный палец к небу – Вот оно-то и ведёт нас от начала, по жизни и в самом конце венчать будет. Уж так всё устроено. Ты вот не отвернулся от Слова. Значит, внимать Ему умеешь. Вот и уважишь Чтеца опосля.
- Так, значит, конфетка сработала… – в дивном блаженстве от внезапного чудесного откровения проговорил Степан.
- Ещё как! – воскликнул дедок, ставя на стол вскипевший самовар и суетясь с чашками да блюдцами.
- А что, бывает, что не действует?
- Конечно бывает! – отмахнулся хозяин – Не действует на тех, у кого, как у вас говорят, «файлы пустые». То бишь, базовых знаний совсем нет. Таким не книга нужна, где Слово писано, а яркая картинка на обложке да красивые фразки, не пойми про что. Такие-то бо-о-ольно разговорчивые. А Слово… или как там иные говорят, Знание, оно тишины требует. Ибо, знающий, он же ж молчит, а говорящий… - старик подмигнул и расплылся в улыбке.
- А говорящий не знает – тихо закончил Степан.
***
Под ароматный травяной чай с пирожками «без никто» не хотелось говорить о деле. Однако без этого никак.
- Дормидонт Пафнутьич!
- Ау! – всполошился дедок, выходя из эйфорического забытья, разморенный горячим чаем.
- Расскажите мне про этого вашего таинственного и свирепого Че – Степан многозначительно кивнул.
- Ить ты! А я – блаженный – надеялся, что не вспомнишь – дед крякнул, разворачиваясь к гостю – Ишь, как ты его величаешь! Прям по-сказочному! – он отхлебнул из чашки остатки чая – А чего рассказывать? Вон как стемнеет, пойдём на их бесовское капище – сам всё и увидишь.
- Их? – удивился Степан – Я думал, там он один.
Дед махнул рукой:
- Он думал! Тебя кто сюда посылал? Кто сачком снаряжал? Он тебе что говорил? Какое задание давал? Шляпу эту соломенную на пустую башку надевал?!
Степан пожал плечами.
- Вот! Присылают тут всяких убогоньких, а мне расхлёбывай! – дед перевёл дух – Да, поперву он один зверствовал. А теперь их много стало… – он прищурился – Ты сачком что ли эту нечисть обезвреживать будешь, Козявкин? – рассмеялся Дормидонт Пафнутьич.
- А чем? И какую нечисть-то, конкретно?
- Чем! Какую! – передразнил хуторянин - Вот уже вечереет. Пора собираться. Пойдём, там всё поймёшь.
Старичок вдруг поморщился, окинув взглядом Степана с ног до головы:
– Только и вправду тебе в этом нельзя. Надо фуфайку надеть да на голову кепку какую, менее приметную, чтоб, коль без шляпы, то хоть плешь в лунном сиянии не отсвечивала – хмыкнул Дормидонт Пафнутьич – И кстати, тебя, окромя меня видел кто?
- Вроде да. В окнах домов точно было движение – развёл руками энтомолог – А что, нельзя?
- Ай! – махнул с досадой хуторянин – Эти местные… - стал он рассказывать, по ходу переоблачаясь в серое неприметное одеяние – Вернее, такие же как ты, но прибывшие в затогдашние времена… Кто ж их разберёт, они просто колхозники, али из «етих» – он подмигнул – Я с ними не «вась-вась», так: «здрасьте-до свидания». Может, оборотни они и есть – поди разбери! Мутные все. И бабы их мутные. И дети, хоть и с красными галстуками ходют. Это они под пионеров только косят, а так – никакой сознательности! Тьфу! – скривился дед, потом заговорчески добавил – Они ж, мелкие эти, когда никто не видит, «Битлов» в кустах поют, гады! Морально разлагаются.
- А на «етих» много ходило?
- Хватает – кивнул старик.
- И что, все уже …под табличками? – боязливо произнёс энтомолог.
- Угу. В гостях у Кащенко. Там на «нумерах» им таблички крепят, тем, кто туда отсель угодил – дед отмахнулся – Шут с ними! Главное, что их отсель не видать.
Степан нервно хмыкнул:
- А кстати, что это за место здесь у вас?
- Место? А то самое! – старик многозначительно и с ухмылкой подмигнул – Надо ж ему где-то быть ентому месту-то, всем известному! Ты это – он постучал себя пальцем по темечку – думай, коль есть чем, смекай: хутор, сачок, бабочки.
- Ах, вот оно что! – воскликнул Степан – «Уж послала - так послала!» - и вспомнил что как раз накануне был отшит очередной пассией за нежелание жениться – Ну, с местом я вроде понял. А время? Вот ты говоришь: «колхоз», «пионеры», «Битлы».… Какой год-то здесь сейчас?
- Год? Это смотря отколь считать – хихикнул дедок – Ежели от сотворения мира, то… - он прищурился, глядя в потолок, и стал загибать пальцы – Семьдесят миллиардов, четыреста сорок три тысячи миллионов… триста пятьдесят восемь тысяч четыреста двадцать восьмой! А тебе откудова надобно?
- От рождества Христова – засмеялся Степан.
- Тогда одна тысяча девятьсот семьдесят пятый – он снова стал загибать пальцы и что-то бубнеть под нос – в пятом пятилетнем повторяющемся цикле!
- То-то я смотрю, не моё это время! А цикл - это что ещё за…
- Даже не думай сквернословить здесь! Место, как ты уж понял, сакральное – пресёк резко Дормидонт Пафнутьич – А цикл – это, как день сурка. Только не каждый день один и тот же, а пятилетка. То есть, следующий год будет снова одна тысяча девятьсот семидесятый.
У Степана на миг отнялся дар речи. Хуторянин, увидев его лицо, рассмеялся:
- Вот «Чупачабру» эту одолеем с товарищами его – глядишь, и время дальше побежит – старичок помолчал и вдруг заговорил мечтательно и как-то устало – Хотя, как по мне, пущай бы и не одолеть. Колхоз работает: всё своё, настоящее. Мы молодеем каждые пять лет, кроме деток, рождённых здесь – они взрослеют, своих детей заводят. Бежит себе жизнь. Хорошо же как! – он улыбнулся, видя недоумение Степана – А ты это, может, передумаешь да останешься просто в колхозе? Хош – козявок своих лови, хош – переквалифицируйся в зоотехника или там в механика какого! Работа есть всегда! А там мы тебе бабёнку сочную сосватаем да дом поставим, а? Соглашайся!
- А как же эти?
- «Ети?» - передразнил дед – А что «етим» сделается-то?! Ну, беснуются на горе, и чаво? Да шут с ними!
- Ох ты, дедок непростой, однако! – прищурился Степан – Искушать меня удумал! Нет уж! Я теперь понял, что не просто я здесь. И одолеть их – это и есть моё предназначение.
Дормидонт Пафнутьич расплылся в добродушной улыбке:
- Эх! Сколько ни живи, а помирать придётся! – он оценивающе взглянул на энтомолога в фуфайке и кепке – Сгодится для хуторской местности. Пошли. Только через тыльный выход, чтоб соседи не прознали. А то мало ли...
Хуторянин метнулся в веранду, тихо кликнул Кондырика. И вывел свою команду из дома через дверь за шторкой.
***
Кондырик бежал впереди, словно указывая и так знакомую хуторянину к капищу дорогу.
По наущению Дормидонта Пафнутьича Степан раскорячисто скакал по высокой лугов траве, размахивая сачком с собой прихваченным для поддержания его энтомолога легенды и отвода глаз местных. Мол, вдруг кто увит, а он вот – Козявкин – ловит «однофамильцев» его шестилапых. Кузнечики, стрекозы и бабочки шарахались от Степана во все стороны. И уже поодаль на травинках уцепившись, крутили пальцами своими насекомскими у малюсеньких головок висков. Когда хутора крыши скрылись из виду, Дормидонт Пафнутьич попросил прекратить гостя «показательные выступления». Забрал сачок и припрятал в кустах у дороги. Дескать, им там он без надобности, а потом, глядишь, и сгодится на что. «По грибы ходить» - решил Степан, но промолчал, лишь хмыкнул.
Дальше шли они мимо колхоза «Красный путь» полей, где паслись пятнистых стадо коров. Мимо свинарника и единственного на хуторе трактора «Белорус» и молотилок, стоявших поодаль, дожидавшихся сбора урожая времени.
- Дормидонт Пафнутьич, а что, конфетка перестала действовать? – спросил Степан, давно уже учуявший налёт косноязычия в ноосфере.
- Нет! Это Зинка – свинарка – поросятам дать пошла. Сколько б конфеток ни съел, её дурь ничем не забьёшь! На два километра фонит, будь оно не ладно! – каркающе засмеялся старик.
- Зинка?! – воскликнул Степан – Сеструха моя?! Это что, и она здесь?
- Ой, мало ли Зинок что ль? Не она это. Но Зинка! Такая же – хмыкнул Дормидонт Пафнутьич – Хорошая баба, крепкая. Был бы за ней ты, как за каменной стеной! Подумай, может зря отказался? – обернулся старик и пристально посмотрел в глаза Степану.
- Да ну… - сконфузился тот – Да и решение принято. А кроме того – он хитро улыбнулся – Больно уж косноязычная!
- Эх, зря! – вздохнул хуторянин.
- Дык, всю гармонию тишины нарушает – поддержал Степана Кондырик.
- Кстати, а как же коровы, свиньи там… вот ты, собака? – сменил быстро тему Степан – от вас же тоже в эту самую ноосферу импульсы идут?
- Мил человек! – повернув голову, заговорил пёс – Если б не наши импульсы бессловесные, загнулась бы эта Вселенная на корню с такими, как вы, трепачами.
- Бессловесные? – переспросил Степан – Но ты ж болтаешь вон по-русски без умолку! А собака вроде. Лаять должен!
- Лай-лай…. – пропел Кандырик припев песни «Прощай».
- Тихо! – осадил рассмеявшихся попутчиков резко Дормидонт Пафнутьич – Ишь, темнеет. Эти тоже где-то рядом. Учуять могут.
***
Сидя за кустами в лунной ночи тишине, Дормидонту Пафнутьичу, Кондырику и Степану открывался на плоский пригорок хороший обзор. Там, в самом центре вокруг священного обряда кострища толпились они. Дети Великого Че. Взявшись за руки, они в такт качались песне. Священной древней. Той самой, с которой всегда и начинался инициации обряд. Седьмой вступал в их ряды сегодня.
В свете священного огня Степану удалось своим уже не стопроцентным программиста зрением разглядеть странные и ужасные их фигуры. Мохнатые, они походили на медведей, вставших на две свои задние лапы, словно в валенки одетые. «Людянячи ноги» - вдруг Степану вспомнились слова прабабки, когда та с недоверчивым скептицизмом смотрела по телевизору «цирк с медведЯми». Но «ети» – как их называл хуторянин – были не с медведя мордами. Зато с огромными ушами. Пучеглазые с нелепыми от уха до уха улыбками, кого-то они напоминали Степану. Но эти были явно злее.
И от этого становилось очень страшно. Холодный пот и мурашки смешались на его липового энтомолога спине в вязкое мерзкое месиво. Темнота, луна, незнакомые леса дремучего звуки. Сумасшествие огромных деревьев теней и теней, пляшущих в отблесках костра казалось невыносимой пыткой для хрупкой городского человека психики. Степан сжимал тощими программиста руками свои гудящие виски. И стискивал до боли челюсти, чтобы не заорать. То и дело скрежеща порядком изношенными уже, побитыми кариесом ни раз запломбированными сорока шестилетнего человека зубами.
А инициация набирала обороты, как и жертва, которую вращал, видимо, гуру, на вертеле над священным костром. Это было что-то продолговатое, тёмное и ужасное. Но тоже что-то очень Степану знакомое, от чего его стало знобить и трясти. Новый посвящаемый стоял около самого огня и тоже раскачивался вместе с другими в такт священной песне. Скрестив свои лапы на жёлтом живота круге. А пение становилось всё громче, голоса звучали надрывно и пронзительно, напоминая «Мерлина Менсона!» - как вдруг понял уже совсем морально смятый Степан. Но мелодия…
- Рррр! – нервно зарычал Кондырик – Сейчас начнётся самое страшное!
- Тссс! – усмирил собаку Дормидонт Пафнутьич – Не хватало, чтоб ещё нас засекли!
- А что начнётся? – шепнул Степан, еле унимая стук зубов.
- Кто не смотрит, тот и не увидит! Гляди! – ткнул пальцем в сторону действа старик – Выдержишь если, узришь, как они – оборотни эти – будут облик человеков принимать. Там и есть разгадка! Узришь – сможешь обезвредить! Нет…
- Т-т-табличка? – уже заикаясь, выдавил мужчина.
- Она самая – кивнул хуторянин – Вот сейчас, если со страху не сконфузишься! Смотри и слушай в четыре!
- Погодь, Дормидонт Пафнутьич! – вдруг спохватился Степан, почти обмякая, прислонясь спиной к дереву – А чем их теперь?! Мы же сачок оставили!
- Сачок всё равно не базука! А ты и с базукой не Командо – дедок пошарил рукой в траве и поднёс к носу Степана шишку – Вот! Шишками забросаем, дурья твоя башка! Под дубами ж сидим – хмыкнул в ладошку он – Сам поймёшь, чем. Или не поймёшь.
- И табличка…
- Угу – буркнул Кондырик – Тихо!
Край неба стал сереть над капищем. Поющие и качающиеся в экстазе дошли до точки накала. Новопосвящённый схватил с костра жертву и стал её рвать руками и зубами, в стороны расшвыривая куски. На которые тут же набрасывались собратья его ушастые желтопузые. И мельчили, расшвыривая останки по кустам окрестным священного их капища территории.
- Как Тузик грелку – шепнул то ли со злобой, то ли с чисто собачьим восхищением Кондырик, едва порыкивая и еле сдерживаясь.
Сосредоточившись и навострив уши, Степан вдруг таки стал различать слова священной песни. Под горловое пение «собратьев» скрежещущие голоса Детей Че выводили до боли знакомы слова…
«Оборотни» разрывали на себе шкуры и «превращались» в односельчан Дормидонта Пафнутьича. Который, узнавая их, брезгливо сплёвывал и всё повторял:
- Тьфу ты, нечисть проклятая!
А Степан уже не мог сдерживаться и, разобрав, наконец, слова священной песни… Расхохотался: «Я был когда-то странной игрушкой безымянной…».
Смех Степана и уже несдерживаемый собачий лай Кондырика перепугал Детей Че. И они разбежались по лесу с криками ужаса. А на месте капища, подбежавшие туда Степан, хуторянин и пёс увидели подгоревшие части разорванного плюшевого крокодила Гены и семь карнавальных костюмов Чебурашки.
- Смотри-ка – сказал с улыбкой старичок, дружески хлопая Степана по плечу – хлипкий, а не испужалси! Домой тебе пора, Козявкин!
***
Степан проснулся от собственного смеха. Он был в своей постели в квартире, в родном Житомире. С кухни доносились запахи обеда, а из гостиной лилась песенка про Чебурашку – отец всегда смотрел этот мультик, если натыкался на него, переключая каналы.
- Приснится же такое! – бурчал себе под нос Степан, встряхивая головой и посмеиваясь.
- Проснулся наконец! – улыбнулась мама, когда он вышел на кухню – Ну иди, смой сон да поешь. Я обед приготовила. Да, кстати, там зацени обновку!
Мужчина, слегка холодея открыл дверь в ванную, уже предполагая, что там узрит…
Но на шторке были просто герои того самого мультика - Чебурашка и крокодил Гена.
Автор: Елена Глущенко
Источник: https://litclubbs.ru/articles/19359-hutor-zaslannyh.html
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
#хутор #бабочки #энтомолог #старик #фантастика
