Лия вздрогнула во сне, перекатившись на руку Марка. Ее дыхание снова стало неровным, и она беспокойно взбила ногами одеяло, словно убегала от кого-то. Марк в тысячный раз пожалел о том, что его не было рядом с ней, когда это все началось…
Какая же тогда была выставка? Он напрягся, пытаясь вспомнить название, но оно ускользало из памяти. Перед глазами возникало серое питерское небо, бесконечный поток людей в огромном и помпезном деловом центре и ее, почти прозрачная, фигура.
Наверное, он бы и не заметил ее тогда, если бы не тот молочный туман, который обвивался возле ее ног. Грязно — серый, комковатый, липкий. И она как будто пыталась не утонуть в нем. Но что-то в ее взгляде — испуганно затравленном, или в ее походке, неуверенной и осторожной, сложилось в единое целое с этим эфемерным сгустком. И он тогда мгновенно понял, что ей осталось не долго.
Также быстро он пересек небольшой зал, в углу которого она стояла, потерянно перебирая рекламные буклеты. Точно! Как же он мог забыть! Это была туристическая выставка и Лия подбирала себе туры на лето. Он подошел совсем близко, казалось размазывая по полу эти струящиеся серые хлопья. И почувствовал легкий озноб. Но это потом. Чуть позже. Когда они уже начали говорить. А тогда он лишь смог поймать кусочек ее внимания и ужаснуться тому, что увидел в ее глазах. Она и правда уже была словно не здесь.
Раньше он никогда не пытался понять — почему для одних приходит время уходить, а другие остаются еще долго коптить это небо, хотя, может быть, уже бы и не стоило. В этом не усматривалось часто никакой логики или справедливости. Скорее наоборот: те, кто был нужнее всего, словно отправлялись в бессрочный отпуск без права вернуться. Марк не задумывался, можно ли с этим спорить, да и есть ли смысл. Трудно играть, когда не знаешь правил. А эта игра казалось ему шахматами, где все мы были фигурами, которые перебирают неизвестно откуда появляющиеся руки. И все, что нам остается, — это делать вид, что мы ходим по доске сами.
Но в этот раз он поймал себя на мысли, что хочет играть по своим правилам. Поэтому он вел милую светскую беседу, в то время, как все его внимание было приковано к тому, что было за Лией. К тому, что никто не видел, но что он так явно чувствовал. Он пытался понять — сколько? Месяц, два, три? И что можно изменить, да и можно ли.
Ответ, однако, был не утешителен. И причина этого крылась в самой Лие, в чем-то, находящемся глубоко внутри нее…
Марк вдруг понял, что жена не спит. Он почувствовал ее взгляд, поймал изменившийся ритм дыхания. Ему показалось, что она снова плачет. Он протянул руку к светильнику.
— Не нужно. — Лия говорила тихим шепотом. — Не включай, пожалуйста.
— Хорошо. — Он лег на бок, повернувшись к ней.
Наверное, он тогда еще не понимал, что уже в первую минуту их знакомства сделал выбор. Выбор, который превращает лоботряса в мужчину: это ответственность за чужую жизнь. Совершенно интуитивно он чувствовал, что берет на поруки ребенка, которого надо поставить на ноги и пустить в жизнь. Иногда ему казалось, что тяжелое детство Лии затянулось. Но он плюнул бы в лицо тому, кто сказал бы, что пройти через такие истории было просто. Он там был. Он помнит.
— Почему ты не спишь? Уже давно пора. — Он вглядывался в ее лицо в темноте, пытаясь угадать, о чем она сейчас думает.
— Знаешь, это словно проклятие.
— Какое проклятие?
— Катя… Она однажды сказала: если ты захочешь, ты все вспомнишь. И кто ты, и откуда и зачем сюда пришла. «Вспоминай. Вспоминай. Вспоминай…» — все время твердила она. Я пыжилась, пыталась что-то найти у себя в голове, напрячься и думала, что вот — вот, прямо сейчас оно случится. В голове я, кстати, нашла много интересного. С этого, собственно говоря, все и началось. Но это потом. Не сейчас. В общем я тогда толком ничего не могла вспомнить. А сегодня вспомнила. Это так странно. Почему именно сегодня?..
Лия замолчала.
— Так всегда бывает. Когда ты мучительно пытаешься что-то решить, ответ ускользает от тебя. И чем больше ты напрягаешься, тем больше он ускользает. Тогда нужен яблочный пирог.
— Яблочный пирог? — он почувствовал, как Лия улыбнулась уголками губ.
— Да. В одном из фильмов герой так назвал умение полностью переключиться на что-то другое, чтобы позволить мозгу самому найти решение. Это может быть что угодно. Как вариант — можно сходить в кондитерскую и заказать там яблочный пирог.
— Пожалуй, я знаю, что бывает после пирога. — Лия улыбнулась еще шире. Это очень странно ощущение, как будто в твоей голове появляется не твоя мысль. Хотя люди часто называют это инсайтом или озарением.
— Ты что-то вспомнила? То, что хотела вспомнить очень давно?
— Нет… Лия закрыла глаза и провела кончиком языка по губам. Я вспомнила то, что я хотела бы забыть. Но мне надо рассказать тебе об этом. Это все так странно…
Мне было 19, — продолжила она, не дожидаясь, когда Марк задаст очередной вопрос. — Совсем глупый возраст, но в каком возрасте мы считаем себя глупыми? Наверное, такого и нет. Мне тогда виделось все совершенно иначе, а наглости, упорства и скорости жизни было не занимать. Слово «планирование» было мне не знакомо совершенно — жизнь случалась со мной и делала это стремительно, а я лишь успевала реагировать на нее, иногда недоумевая «за что», а иногда «почему».
Беременность была совсем не кстати. И по сути ее не должно было быть — все -таки какие-то понятия о том, к чему я готова, а к чему еще нет, у меня были. Но тем не менее она случилась.
Я напилась каких-то горошинок, которые должны были дать внеплановые месячные. Потом гормональных таблеток, потом противозачаточных. В общем все это затянулось и не было понятно- что же все- таки происходит внутри меня. При этом не могу сказать, что это меня особенно беспокоило. Я зачитывалась Томасом Манном и прекрасно проводила время, отдыхая на природе после сессии.
В одну из ночей мне приснился неприятный сон. Из тех липких снов, которые окутывают тебя, как вяжущая жижа, не давая вырваться; когда ты почти ничего не можешь делать, а страх парализует тебя буквально до кончиков пальцев. Я стояла в темной комнате у окна. На подоконнике вдруг появился золотисто-прозрачный мальчик. Ему было лет девять. Он спросил: «Зачем ты меня убила?» Я испугалась, стала мотать головой, искренне не понимая, о чем он говорит. Пятясь назад я плюхнулась во сне на свою кровать, укрылась с головой одеялом. Фраза, которая прозвучала после, запомнилась мною надолго, хотя и не имела тогда никакого смысла: «Ночь самая темная перед рассветом».
Лия замолчала. Потом глубоко вздохнула и продолжила:
— Я не связала этот сон тогда ни с чем. Совершенно. Понимаешь? — она подняла глаза на Марка — Почему то, что было таким очевидным, дошло до меня через двадцать лет? Я вдруг вспомнила. Но вместе с этим и все поняла. Те золотые шары, которые я видела недавно во сне и этот мальчик…. — Лия всхлипнула и уткнулась Марку в плечо. — Почему сейчас?.. — прошептала она снова.
— Почему тебя расстраивает то, что могло быть дать совершенно другое измерение твоей жизни? — наконец проговорил Марк. Ты только сейчас начинаешь находить ответы на все свои вопросы. Вернее, — не так. У тебя всегда были эти ответы. Но это какая-то внешняя истина, которой мы не верим до конца. Когда же эти знания приходят в нашу жизнь как наш личный опыт, нам уже ничего не остается, как только принять его.
Он в эту минуту ловил себя на том, что его тон слишком спокоен и рассудителен, но почему-то ему казалось, что жалость только добавит ощущения безысходности. Здесь ничего уже было нельзя вернуть. И это и было самое страшное в этой истории. Поэтому он сделал так, как делал всегда — постарался увести супругу в дебри философских рассуждений, чтобы смягчить ее боль от осознания произошедшего.
— Скажи, почему мы не видим, не замечаем, не понимаем этого сразу? Одно событие идет за другим, как цепная реакция, как линия выстрелов, и не может быть так, чтобы одно в этом танце не цеплялось за другое. А нам все время кажется, что наша жизнь — это нелепое собрание случайностей, паноптикум, Вавилонская башня из ежедневных потуг. И что было бы, если бы мы были хотя бы на один миллиметр внимательнее? Если бы научились думать, смотреть, пытаться понять?
— Ну вот, теперь ты можешь учить людей тому, что такое осознанность, — Марк картинно поднял указательный палец и улыбнулся.
— Но это значит, что жизнь, и весь мир, и вообще все, что мы знаем — это словно плоская картинка по сравнению с тем, какой является реальность на самом деле, — продолжала Лия, не обратив внимания на легкую иронию мужа. — Платоновский миф о пещере… — прошептала она, снова уютно устраиваясь на его плече.
Это глава из книги "Гаудеамус игитур". Если вы не хотите ждать, вся книга целиком находится тут: https://ridero.ru/books/gaudeamus_igitur/
Или подписывайтесь на мой Дзен, чтобы прочитать следующие главы в ближайшее время ;)
А еще я жду вас на своем канале Youtube