- Я тебе обратно говорю – тута никто не присядет! Ненавидят все друг дружку, как псы! Хуже – как собаки!
Говоривший это мужик, вернее говоря, мужичок, был щуплого вида, в телогрейке, несмотря на теплую еще погоду. Для убедительности он размахивал правой рукой с защемленным в ней картузом, что издалека могло напомнить выступление Ленина на митинге какого-то завода. В данном случае митинг состоял из двоих – «Ленина» и второго мужика, помясистей и покряжестей.
- Петро, чего разоряешься,тютя?
- А вот такой народ. Дикий народ. Родня – не родня, а часу не пройдет, как перегрызутся! И чего это мне зазря скамейку тута ставить?
Тот, кто покряжистей, был и поспокойней, слов тратил меньше.
- А присядет кто? Вона – и тень, тютя!
Петро – хозяин дома и осины, облокотившейся на жидкий забор, замотал головой и рубанул картузом.
- Не буду я ничего ставить. Кто присядет-то? Ты – и так ко мне зайдешь, а кто чужой – мимо пройдет. И неча задерживаться. Чего задерживаться тута? А бабы сядут – начнут языки чесать, как белье полоскать. Мне же первому кости промоют – Петро там выпил, с той прошелся, с тем погавкался. Еще мою Варьку вовлекут, не… . И так бабский язык как репей, так ты что хошь – чтоб я этот репей под своей калиткой развел?
Кряжистый пожал плечами.
- От тютя. Так на радость же. Кто с сельпо идет с пакетами – присядет, доброе слово к тебе скажет.
Петро громко усмехнулся – мол, ему ли людей не знать.
- Доброе слово ныне только за деньги скажут. А задарма – только Капка рыжая – и обратно бабам же. Давеча отпускала – так очередь с улицы выстроилась – не могла с какой-то товаркой набрехаться. И потом - чего такого в нашем чипке можно набрать, чтобы передыхать? Крупы или спичек? А чтоб водка руки оттягивала – ты когда такой праздник видал? Даже пельмени – и то кончились давеча. Варьке своей обещал, да не принес. Я Капке – вылаживай, мол, из закромов, шо осталось. А эта рыжая су… щность только руками разводит, грит, только яйца остались. Я обратно – вылаживай яйца! А она мне – я тебе то же самое хотела предложить. И бабы гогочут вокруг, чисто гуси!
Спокойный кивнул - язык продавщицы их сельпо Капитолины цветистостью не уступал вулканически-огненным волосам.
- А с церквы кто пойдет? Вот с Пасхи пойдет, да и присядет здесь. Церква тоже по дороге, небось.
Петро постучал себе картузом по лбу.
- После Пасхи разговляться надобно, а не по скамейкам рассиживаться. Чужим тем более. И до Пасхи – знашь, вона зима еще. И кто на твоей скамейке будет зимой ж..пу холонить, а Рябой?
Если приглядеться, то, действительно, на широком лице второго можно было заметить старые почти зажившие вмятинки, словно от маленьких дробинок. Видимо, прозвище заменило имя в незапамятные времена. Рябой пожал налитыми плечами.
- Ну, как хошь. Я чё? Я зайду, если чё.
- Заходь, заходь, завсегда. Вот кстати, что сейчас зашел. Дело есть.
- Дело? Какое дело, тютя?
- А вот важное! – Петро потряс картузом перед своим носом. – У тебя, к примеру, пельмени дома есть?
Рябой пожал плечами.
- Нема.
- Вот! И у меня нема. Даже у Капы в чипке теперь нема. А мужики позавчера в Лихой балке за старой фермой во-о-от такого русака видели, - Петро развел руками, как делают обычно рыбаки, а не охотники.
- И шо?
- Не постигашь, Рябой? Мы этого русака с тобой завтра самотопом возьмем, пока кто-то другой не позарился, так пельменей и наготовим. До Новогодья хватит, если мужики не врут. А если и привирают малехо, так до зимнего Николы. Так шо – тесто за тобой.
Рябой хмыкнул.
- А как не возьмем, тютя?
- Как это – не возьмем? Ишь, маловер… Ишо как возьмем. Лёжка у него там. Как не взять. Тепленького. С зайчихой, - Петро озорно подмигнул, - снимем с бабы евойной, так он в полоумии все свои петли, да сметки позабудет. Или тебе чего – тесто лень делать?
Рябой, еще заметно сомневаясь, пробурчал, что, мол, не лень, но мука последняя.
- Ну, тем более, - окончательно рубанул картузом Петро, - на дело пойдет, чего зря последнему лежать. Ты вот шо – ты сегодня сделай, завтра с рассветом и наладимся. С собой возьми, там прямо на ферме и скатаем.
- А варить, тютя? Тоже там?
Петро одел картуз, показывая, что недалекие вопросы собеседника его утомили и митинг окончен.
- Ну, а то как же? Пока найдем, пока сгоним, пока шкуру снимем… что ж нам голодными целый день шастать? Там сварим, там и съедим часть. Ключ там недалеко, хвороста завались. Половину зайца –то легче нести, небось? Постигашь уже?
Рябой улыбнулся – дескать, постиг.
- А шо останется – Капке отдадим. На продажу. Такая что хошь продаст. А нам – магарыч. Умей жить, Рябой! – Для верности усмехнулся. – Не тютей.
Бутылка, венчавшая всю операцию, убедила Рябого окончательно.
- Ладно, тютя. Я завтра до петухов постучусь.
На том разошлись. А на следующее утро, еще затемно, Рябой подходил к Петровой хате. В правой руке он нес ведро с тестом – оттягивавшее руку даже такому ражему детине, каким был Рябой. Окинув глазами место у забора, где шел давешний спор о скамейке, и куда сейчас удобно было бы поставить ведро, Рябой взялся за калитку. Но заходить не пришлось – Петро словно ждал за штакетником – вышел бодро, перекидывая с плеча на плечо старомодную «Белочку» * - единственную фамильную реликвию. На свежем воздухе сразу стал слышен перегар – видимо Петро решил перед охотой погреться изнутри. Как Варвара, обычно зоркая на партизанскую рюмку, не углядела, было не ясно. Рябой укоризненно покачал головой, но ничего не сказал. Петро не замечая этих тонкостей, накинул на калитку проволочную петлю и пошел первым.
На жухлой траве уже посверкивал первый иней – будто зима прислала вперед себя некий задаток. Шли поэтому с похрустом, но нужды осторожничать не было – до Лихой балки раньше рассвета не добрались бы, а случайная добыча друзей не интересовала. Вообще, Петро слыл знатным охотником – брал и зайца, и лису, и кабана и без зверя с охоты не возвращался. Была у него когда-то и собака – красавица лайка по кличке Берта. Берта поднимала за сезон до 70 зайцев – на зависть любой гончей. Петро ходил с ней и на лису, и куницу, и на кабана, и не мог нарадоваться. С ней часами мог разговаривать, гладил так, как жену не гладил. Варвара то ли в шутку, то ли всерьез даже ревновала мужа к ней. Но на 8-м году собачьей жизни – в самую зрелость – Берта была кем-то отравлена. Из зависти или из ревности – Петро допытываться не стал, ушел в запой. На всякий случай побил жену, хотя та божилась и клялась детьми – что ни при чем. Из запоя вышел через неделю, неожиданно и даже резко. Сходил в баню, парился всю ночь, потом спал до вечера и больше в этом году к бутылке не притрагивался. Новую собаку заводить не стал – боялся, если повторится подобное, запоем не ограничится. Знал наверняка – кого-нибудь пристрелит. Тюрьмы Петро не боялся, боялся, пристрелит не того, кого надо, не разобравшись. Потом, когда отпустило, стал понемногу выпивать, но не взахлеб, а исключительно по душевному желанию. Жена Варя такие желания чуяла задолго и, как могла, предотвращала. В среднем, жизнь получалась малопьющая. По русской мере, конечно.
Рябой, в отличие от своего спутника, был убежденным холостяком. С женой Петро Варей он был связан дальним родством и родство это было у него единственным. Родители умерли еще молодыми. Отца заразили в районной больнице, когда он единственный раз в жизни обратился к врачам. Поехал лечить зубы, а вернулся с неизлечимым гепатитом. Через него заразилась и мать. Когда выяснилось в чем дело, было уже поздно. Рябой был тогда еще не рябой, а подростком по имени Проша, братьев и сестер не было. Варя помогала заместо старшей сестры, как-то выдюжили. Петро ездил потом в ту больницу, искал зубоправа. Но к тому моменту докторша из больницы уже уволилась, главврач сменился, спрашивать было не с кого. И ведь надо же – проклята та лечебница была, что ли, но вернулся оттуда Прохор тоже с «подарочком» - ветряной оспой, ветрянкой, проще говоря. От нее и оспинки на лице остались, оттуда и кличка привязалась. С тех пор Рябой никаким докторам не верил, считал за врагов и, может, оттого и не болел вовсе. Не болел, но здоровье на других не тратил, на баб тем более. Смотрел, как в деревне мужиков хомутали, да ездили – так не хотел. Для хозяйства баба нужна, понятное дело, но пока сам управлялся. Потому никогда не выходил из равновесия и дружелюбия к соседям не терял.
Переложив в десятый раз ведро с тестом из руки в руку, Рябой собрался спросить – далеко ли ещё. Хотя и сам еще мальчишкой на ту старую ферму бегал, но для облегчения ноши другого, как спросить, не оставалось. Прохор протерпел еще метров двести.
- Петро, долго еще топать? Замотался нести, тютя!
Петро даже не обернулся – поднял руку с растопыренными пальцами. Что это означало - пять минут, пять часов или пять километров – было непонятно. Прохор решил про себя, что если через пять минут они придут на место, он потребует привала. Но требовать ничего не пришлось – через несколько шагов Петро остановился сам.
- Так, Рябой. Ща курнем, и начнем поднимать нашего русака. Он, подлец, в затишье лежит, за фермой где-нибудь, мордой к ветру. Так что ты возьмешь правее по склону, против ветра будешь заходить**. Малик*** увидишь, не смотри, все равно запутает, просто окружай со своей стороны. Поднимешь на меня, я его и достану. Постиг?
- Ну а чё. Понятно, тютя. Только ведро тут оставлю?
- Не, Рябой. – Петро достал «Приму». – Заяц далеко увести может. Потом ищи твое ведро. Так что с собой тащи.
Прохор, не скрывая удовольствия, втянул сизый дымок. Небо незаметно посветлело и стало как раз такого же цвета – сизым. Петро зачем-то снял крышку, потопал пальцем по тесту и неопределенно крякнул. Нужно было понимать, что претензий к тесту нет. Первая сигаретка самая короткая, скоро мужики втоптали окурки в примерзшую землю, Петро снял с плеча легендарную «Белочку», Прохор зацепил ведро и пошел по верху балки в указанную сторону. И ведь прав оказался Петро: не успела показаться заброшенная ферма, как шагах в ста от Прохора что-то в траве шорхнуло, и помчался вперед крупный - не обманули те мужики - заяц размером с лисицу, не меньше. Матерый русак, русачище! Прохор хотел крикнуть, да в горле что-то запершило. Размахивая ведром, как огромным кадилом, он бросился за зайцем и тут же громыхнул выстрел. Прохор остановился, чтоб не попасть ненароком под огонь, и тут же ухнуло снова. Русак прыгнул в сторону и почесал в высокую траву за логом. Когда снизу балки показался Петро, на ходу перезаряжавший ружье, Прохор окончательно понял, что заяц ушел. Ушел, так и не перейдя в следующее положенное ему агрегатное состояние – пельмени. Петро не стал ничего говорить, развел руками и достал «Приму». Прохор тоже не стал ничего говорить, - как следует раскрутив ведро с тестом, отчего стал похож на олимпийского метателя молота, забросил его далеко в заиндевевшую траву.
- Ты чего, Рябой?
Прохор молча повернулся и пошел крупным шагом обратно в село. Петро курил и вслед не смотрел. Рябой потом не заворачивал в сторону Петровой хаты больше недели. А когда все-таки зашел по соседскому делу, то первое, что бросилось в глаза – небольшая крепкая скамейка, срубленная из дубового комля. Прохор сбросил рукавицей тонкий снег, присел, осмотрелся и улыбнулся во все рябое лицо:
- Другое дело… тютя!
©Дмитрий Дарин, 2014
* Двуствольное пуле-дробовое ружье ИЖ - 56 «Белочка» Ижевского механического завода. Выпускалось с 1956 г. до середины 60-х годов прошлого века.
**При ветре заяц ложится обязательно где - нибудь в затишье, мордой к ветру (ветер, дующий по шерсти, не так холодит зверька). Поскольку же заяц лежит мордой к ветру, подходить к нему следует сзади, против ветра, чтобы зверек не заметил охотника.
*** Заячий след (охотн.)
Из книги СИНДРОМ БАБОЧКИ
Приобрести по цене издательства
Приобрести в ТД "Библио-Глобус"
Приобрести в сети "Читай-город"
#пельмени #синдром бабочки #охота на зайца #охота #рассказ #литература #русская литература #дмитрий дарин