Ученица знахаря. Окончание истории.
Сколько я спала – не знаю, но то, что больше обычного, поняла по виду знахаря: он был явно рад моему пробуждению. А его усталое, осунувшееся лицо говорило о переживаниях за меня.
- Ну, слава Богу, спасена, - услышала я его необыкновенно радостный голос.
- Что со мной? – пробормотала я, пытаясь оторвать голову от подушки.
У меня тут же закружилась голова, и я, обмякшая, рухнула на постель.
- Тише, тише, лежи, не вставай, - приказал знахарь. - А то опять упадёшь.
- А что я падала? – удивилась я этому обстоятельству.
- Падала? Да нет, ты не падала. Тебя тут по всей комнате раскидывало. Ты посмотри: у тебя левый бок весь синий, - ошарашил меня Николай Петрович.
Я не могла видеть цвет своего левого бока, но боль почувствовала отчётливо, когда снова попыталась приподняться.
Ведун подробно рассказал мне все мои перипетии во время болезни:
- Мы уже почитай третьи сутки не спим с Таисьей, возле тебя сидим в пересменок: отбиваем тебя у черноты, отчитываем.
Ты же в ту ночь чуть не померла. А всё из-за чего? Защиту себе не поставила, вот и перетянула на себя порчу с того шофёра, которого от верной гибели спасла. А порча-то сильная была, потому что колдун тот силой обладал немереной. Говорил я тебе в прошлый раз: встречались мы с ним при жизни, многих мне лечить после его чёрных дел пришлось. Вот и после смерти его довелось встретиться.
Лег я, значит, спать в ту ночь, слышу: в твоей комнате шум, вроде даже борьба. Захожу – ты на полу лежишь лицом вниз. Силишься подняться – не можешь. Вдруг тебя сила какая-то подняла над полом да как ударит об стену, словно мощной струёй из брандспойта прибило тебя к стене, аккурат левым боком. Ты опять ничком упала. Но смотрю - не сдаёшься, снова встать пытаешься.
А тебя опять невидимая струя подымает прям к потолку, а потом, как хрясь тебя об пол да опять левой стороной.
Подбежал я к тебе, а ты почти бездыханная лежишь. Дотащил я тебя до кровати, а поднять не могу – сил нет. Стащил тогда с кровати покрывало, подпихнул под тебя, подушку под голову подложил, да одеялом накрыл. Так мы с тобой рассвет и встретили: ты - лёжа на полу, я – сидя у тебя в изголовье на табурете.
Я сразу тогда всё понял: хватанула ты порчи на смерть. Спасать тебя срочно надо было. Долго я читал над тобой, пока ты не очнулась. А как очнулась да стала всякую ересь плести, понял я что он, колдун-то тот, уже тебя на смертную дорожку «поставил», и теперь по-другому тебя отчитывать надо. Утром, когда Таисья пришла, мы вдвоём тебя подняли да на кровать положили. И уже в «два голоса» читать стали: я заговоры, она молитвы.
- И что, отчитали? – задала я знахарю интересующий меня вопрос.
- Отчитать-то отчитали, а порчу так с тебя и не сняли.
Возможно, он рассказал бы ещё что-нибудь интересное или страшное, но, видя испуг в моих глазах, замолчал.
- Ты не бойся, детонька, - увидев мой испуг, попытался приободрить меня Николай Петрович. - Одолею я колдуна: он был хитрым, да только я хитрее.
Его слова придали мне сил, и я попыталась подняться на локтях, но не смогла.
- Потерпи ещё немного, детонька. Скоро встанешь на ноги, - заверил он меня.
Я отвернулась к стене и заплакала. Я заливалась беззвучными слезами, потому что поняла, что была на волосок от смерти. Я не рассказывала Николаю Петровичу про свои видения, но он, словно считывая мои мысли, спросил:
- Кто за тобой приходил-то? Кого ОНИ прислали?
- Дедушка, мамин отец! – выпалила я, уже не удивляясь ничему: ни откуда старый знахарь знает всё, что я видела по ту сторону света, ни тому, кто присылал дедушку за мной.
- Не понял я, как его звали Степан или Иван? – спросил Николай Петрович о чём-то само собой разумеющимся.
- Степан, - снова выпалила я.
- А ты поняла, что он за тобой пришёл?
- Не сразу, - ответила я, и пугающая картина всплыла в моей памяти. – Я сначала подумала, что это сон, что я сплю. Потом поняла, что это явь, и очень испугалась. Но больше всего меня пугало то, что он ничего не говорил. Придёт, сядет вроде как на какой-то пень и молчит. В тулупе своём овчинном нараспашку. И не старый, каким я его помню, а молодой, красивый, каким я видела его на фотографиях в мамином альбоме. А главное глаз его я не вижу, и по выражению лица не могу понять, чего он хочет. Приходит три дня подряд, вроде как в одно и то же время. Пытаюсь понять, что это за место? Где это он сидит на этом пне? Не понимаю. Кругом всё будто бы белым бело, но это не снег. Словно пустота вокруг, вакуум. И тихо очень, тихо. А на третий день его прихода меня вдруг осенило, за чем он приходит – это он меня сидит, ждёт! А раз он уже покойник, зачем он меня ждёт? Значит, я тоже умереть должна? Я эти мысли в моей голове помню очень отчётливо. Но как только я поняла, что он пришёл за мной и ждёт моей смерти, я от страха словно проснулась и увидела Ваше лицо…
Я плакала уже не беззвучно, а громко, истерично, содрогаясь всем телом.
- Ну, полно, девонька, полно, -успокаивал меня Николай Петрович, по-отечески обняв за плечи и как-то по-стариковски гладя по голове.
- Почему он хотел меня забрать? Почему смерти моей хотел, ведь он так меня любил в детстве? – не унималась я.
- Так это не сами они за нами приходят. Их посылают. И отказаться они от этой миссии не могут, - ответил мне ведун. – Только знаешь, что меня смутило?
- Что?
- По моим ощущениям, это должен был быть не дед твой, а скорее прадед - смерть эта давняя, вот что, - задумчиво произнёс он. – Но ты говоришь, деда Степаном звали? Вот я и не могу понять, как так.
И тут меня вдруг осенило. Я закричала так громко, словно подавилась своим криком, чем напугала старого ведуна:
- Степан Степанович! Дед мой - Степан Степанович! Значит, прадеда тоже Степаном звали!
- Вот теперь всё стало на свои места! – обрадовался старик. – Просто я отчётливо его имя слышал, когда спрашивал ИХ, кто за тобой пришёл? Вернее, окончание имени слышал: то ли «ван», то ли «фан». Вот и подумал, что «Иван».
- Стефан! Стефан! – снова заорала я. – Мама в поминальной записочке в церкви пишет имя дедушки «Стефан», по-церковному.
- Вот всё и объяснилось, - снова обрадовался мой учитель. – Я был уверен, что отправил твоего деда обратно, но никак не мог понять, кто же остался в этом мире, чтобы забрать тебя. Оказывается, прадед. Ничего, теперь-то я точно знаю, что надо делать, чтобы он не ждал тебя больше на краю этого мира.
Он так пафосно и в то же время так естественно произнёс эти слова, что мне очень чётко и явственно представилась граница, полоса, черта, разделяющая тот и этот свет.
Эти слова ведуна вселили в меня уверенность в том, что я скоро непременно встану, обязательно поправлюсь.
Оставалось лишь одно обстоятельство, которое угнетало меня на тот момент. Это Таисья.
- Николай Петрович! – обратилась я к своему уважаемому учителя, до конца не понимая, надо ли начинать этот разговор. – Николай Петрович, я хотела у Вас кое-что спросить…Вернее рассказать…Или нет, наверное, всё-таки спросить…
Я мучилась, подбирая нужные слова, чтоб не обидеть ни в чём не повинного старика-отца.
- Про Таисью? – с грустью спросил он.
- Да, - молниеносно ответила я.
Глубоко вздохнув, он начал открывать мне одну за другой житейские тайны обыкновенного советского человека, каковым он и являлся, несмотря на всю свою магическую силу.
- Таисья после той ночи, когда ты чуть не умерла, мне всё рассказала. Про ту стычку вашу. Про то, как ты ей зло и дерзко ответила.
- Она мне реально мешала, Николай Петрович. Я же почувствовала, что она мне всю информацию закрывает. А мне дело надо было сделать, которое Вы поручили, вот и ответила ей резко, - объяснила я своё поведение.
- А я не в обиде, дочка, не в обиде, - он опять произнес это тёплое, родное слово, и я поняла, что в этом нашем с Таисьей споре он на моей стороне, а не на стороне своей дочери.
- Здесь всё просто объясняется: ревнует она тебя ко мне, вот что. Ревнует и боится. Боится, что любить тебя буду больше, чем её.
- Ну, она уже взрослая тётка, что за глупости? Почему Вы, её родной отец, будете любить её меньше, чем абсолютно постороннего вам человека - меня? – я пыталась рассуждать здраво, без обид и без эмоций.
Ответ старца меня просто убил:
- Таисья мне не родная дочь!
Повисла зловещая тишина, нарушить которую я не смела, а старик похоже не хотел.
Мы долго молчали. Потом Иван Николаевич продолжил свою исповедь:
- Она дочь моего боевого товарища.
Опять пауза.
- Я ведь не родился знахарем и ведуном. Я обычный советский человек: и комсомольцем был, и коммунистом. И против фашистов воевал. И ранен был. Один осколок от мины так и сидит в ноге до сих пор. А по второму ранению – в живот, комиссовали меня в сорок третьем. Бумагу дали – инвалид войны. И награды имею.
Он перечислял эти этапы своей жизни, и в моём воображении никак не складывалась эта картинка: ну, не могла я представить его, старого ведуна, своего магического учителя комсомольцем, солдатом, обычным человеком.
- А Таисью мы с женой удочерили. Я тогда уже вернулся в деревню после ранения. А друга моего, Митьку Прохорова, убило незадолго до Победы. А жена у него хоть и молодая, а какая-то малахольная была: взяла да удавилась. И про детей не подумала. Две девочки у них было. Вот мы с женой их и удочерили. Не знали тогда ещё, что своих детей у нас с ней не будет…
Он замолчал.
Это было откровение человека, редко изливающего кому-то свою душу.
Из горестных воспоминаний я вернула Николая Петровича своим вопросом:
- А где же вторая девочка, сестра Таисьи?
- Умерла маленькой. Застудила почки. Не доглядела за ней тёща. Мы девочек на неё оставили, а сами на заработки в город ездили. Голодно было в послевоенное время.
Казалось, воспоминания эти ему не столько в тягость, сколько в радость: он вспоминал то время, когда был молод, силён, когда любимые люди были рядом, когда они с женой были счастливы, несмотря на все тяготы военной и послевоенной жизни.
- Ты думаешь, я не пытался учить Таисью нашему колдовскому искусству? Пытался. И жена пыталась. Только верно говорят: рождённый ползать, летать не может.
А Таисья знает, что она не родная? – спросила я.
Николай Петрович кивнул головой.
Забегая вперед, скажу, что была безмерно удивлена, когда спустя лет двадцать – двадцать пять, когда уже не было в живых старого знахаря, услышала от соседей своих, что в деревне Хрулёво есть сильная бабушка, потомственная знахарка – Таисья.
Вдруг он встрепенулся, глаз его загорелся:
- Она не может, а ты можешь! Слышишь, ты можешь! Тебе это дано! Я ведь, деточка, тоже не сразу к этому пришёл, долго сопротивлялся. Мне с детства твердили, что бабка моя - ведьма, ведьма, ведьма. Видишь, какой интересный случай: хоть и потомственный я ведьмак, а пришло мне всё это от жены моей – жена этим занималась: людей лечила, порчи снимала.
- А почему она так рано умерла?
- Да вот так же, как и ты «хватанула» от кого-то колдовскую порчу да уже сбросить её с себя не смогла…
В этот день мы с Николаем Петровичем не могли наговориться. Я чувствовала особенную теплоту, исходящую от него, и нерастраченную отцовскую нежность. Что чувствовал он, я не знаю. Может быть, счастье от спасения ещё одной жизни? А может быть, боль от неизведанного чувства отцовства? Кто знает?
КОНЕЦ ИСТОРИИ