Приветствую вас, дорогие мои читатели, и всех, заглянувших на огонёк!
Сегодня хочу рассказать ещё одну историю про неугомонного деда Митрофана. Эта история требует некоторого вступления, относящегося не столько к деду Митрофану, сколько к другим двум не менее интересным персонажам – бабке Маше, которую в селе прозвали Пистимеей, и деду Григорию, её благоверному.
Дед Григорий – не первый муж бабки Маши, первый не вернулся с Великой Отечественной войны, вот так она и овдовела. А дед Григорий и до войны жил холостяком, а в июле 1941 его мобилизовали, как и многих мужчин в деревне, включая и деда Митрофана. Но в отличие от бабы Машиного мужа, им удалось вернуться живыми.
Вернувшись с войны, Григорий опять не спешил жениться, хотя и молодых девок, и молодых вдовушек было предостаточно. Шло время, Григорий схоронил мать и вот тут-то понял, что одному – не сахар. Хозяйства особого у него не было, так, несколько кур, утки да стайка гусей. Тем не менее, хозяйка в доме нужна.
Бабка Маша, в то время ещё просто Маша, положила на Григория глаз и, как-то так получилось, что окрутила мужика. Характер Марии был скверный, настолько скверный, что вся деревня Григорию у виска крутила, но он только рукой махал, мол, я на войне и не такое видел. Ну, видать, судьба у него такая.
Первое время вся деревня над ними хохотала. У Марии дом был побольше, чем у Григория, вот и решили они жить у неё. Григорий собрал все свои пожитки: кур, утей, гусей и перебрался к жене, но не долго они жили мирно. Вскоре начались у них скандалы на ровном месте.
Доходило до того, что Григорий по два раза на неделе от неё уходил. Соберёт вещи, выгонит утей с гусями и идут они такой компанией домой. Так натренировал птицу, что, как только супруги орать начинали, ути с гусями в стайки сами уже у калитки собирались, мол, сейчас домой пойдём. Вот и скажи – глупая птица!
Так туда-сюда и ходили, пока у Григория дом не забрали, мол, нечего на одну семью два дома. Так и остался Григорий с Марией. Жили плохо – ругались страшно, гуляли оба, детьми не обзавелись – возраст уже не тот был, да и слава Богу.
За много лет такой жизни они так друг друга достали, что к старости до драк доходило, никак не могли договориться, кто из них первый помрёт, и кто потом поживёт спокойно. Развлекались старички. Так и в этот раз. Началось с того, что бабка Маша, в очередной раз встав не с той ноги, отчитала деда за то, что он шаркает ногами так, что аж все половички посбивал. Дед ответил и пошло-поехало!
– Да када ты посд&охнешь, усю кровь из мине повыпил! – Орала бабка Маша на деда.
– Ага, чичас! Ни дождёшси, стара ведьма! Уж как-нибудь тибе переживу, ещё и молодуху у дом привяду! – Отвечал дед.
– Я те привяду, я те привяду, я те скалкой чичас так привяду, кабель старай! – Грозилась бабка.
– Да тьфу на тибе, ведьма! – Сказал дед и вышел, хлопнув дверью.
Пошёл в огород, накопал червей, сорвал с грядки два помидора, зашёл в летнюю кухню, отрезал ломоть хлеба, взял в катухе удочку, ведро, свою заначку в стеклянной таре и пошёл со двора. Лучше день провести на пруду, чем с этой язвой сибирской, которая ему уже все печёнки проела!
И деревенские мужики, и бабы были на стороне деда Григория, но слабо верили в то, что он переживёт свою Пистимею, и, кстати, были правы.
Бабка Маша, делая дела, всё больше себя распаляла, и, когда злость и желчь уже зашкаливали, решила пойти излить душу своей подруге, бабке Дуне, которую в селе называли Дунька – Триалон. Так и сделала, не забыв захватить с собой бутылочку рябиновой настойки, которую они с подругой уж очень уважали.
Для тех, кто впервые читает истории про деда Митрофана, поясню: бабку Дуню так прозвали за неуёмную страсть совать свой нос в чужие дела после фильма "ТАСС уполномочен заявить", там шпиона звали ТРИАНОН. Только постепенно ТРИАНОН поменялся на более привычный всем в то время Триалон.
Пока солнышко не стало сильно припекать, дед Григорий натаскал на удочку штук десять карасей, после чего клёв остановился.
Несмотря на наличие увеселительного, дед Григорий заскучал. Прилёг вздремнуть, но было слишком жарко. Поворочался – поворочался и решил идти в деревню. Авось кого по пути из мужиков встретит, там и перетопчется до вечера.
Когда дед Григорий появился в пределах видимости, дед Митрофан сидел на своей лавочке вместе со своим давнишним приятелем, Михалычем, который заглянул на минутку по делу, да так что–то языками и зацепились.
– О, гляди, Михалыч, кавалер Пистимеин идёть, рыбки наловил, видать опять с утра поцапалися, э-э-э-х, такова мужика загубила, злыдня!
– Чаво-то с ногами у него не так, – констатировал Михалыч.
– Да чаво не так, понятно, не на сухую же сходил. Нервы, понимашь! Нервы сами не восстановюца. Ты вот чаво, Михалыч, чаво буду говорить – поддакивай, хоть повеселимси.
Михалыча уговаривать никогда не приходилось, знал, что веселье при таких делах обеспечено. Тут уже и дед Григорий на подходе. Увидал мужиков, обрадовался, лучше компании и не придумаешь.
– Здорово, мужики, чаво без делу сидити? Али не знаити, чем мужики себе занять могуть? – Начал разговор дед Григорий, доставая из ведра ополовиненную стеклотару.
– Ты енто вот чаво, Гриша, спрячь пока что, – говорит дед Митрофан и такими печальными глазами смотрит на него, – ты сядь лучша, сядь на лавочку.
– Чаво? Вы чаво, мужики, случилася что, чи не?
– Случилася, случилася, ты садися давай, да чаво ты жмёшси, на усю жо&пу садися, чтобы не упасть, – советует товарищу дед Митрофан.
– Да чаво тако случилася? – Спрашивает дед Григорий, пересаживаясь с края лавочки на её середину.
– Ой, Гриша, вот мы с Михалычем пряма ни знаем, праздравлять тибе, али жалеть? Пока ты по прудам шляишси, твая Пистимея-то померла. О как. Таки дяла, Гриша.
Дед Григорий примолк, обдумывая услышанное, покрепче к себе прижав своё лекарство от нервов, помолчал с минуту, а потом выдал.
– Вот зараза, такой день спортила! С утра скандал закатила, говорить, скалкой прибью, а чичас вообще учудила – померла! А чаво я вам, мужики, говорил – спляшу я ещё на её могилке, а вы мине – в энтом месте не кругло, в энтом месте не кругло! Накоси, выкуси, – и свёрнутой фигой погрозил в сторону своего дома. – И иде она чичас?
– Иде, иде, – подключился Михалыч, – ясно иде – дома. Бабы обмыли, ляжить, ждёт тибе.
–Ч-а-а-а-в-о?
– Ну не у том смысле, а ждёть, говорю, када ты домой придёшь.
Дед Григорий задумался и принял решение.
– Да и хр&ен с ней, ей типерича торопица-то шибко некуда, пущай подождёть! – Ершился хмельной дед. – Пошли, мужики, помянём, а то как-то не по-человечески.
Дед Митрофан с Михалычем переглянулись, еле сдерживая смех, кивнули друг другу, соглашаясь с таким раскладом дел, и подвели итог:
– Энто можна!
Поминали долго, дед Григорий то смеялся, то притихал, задумавшись ненадолго, один раз даже слезу пустил, но, в целом, по нему было видно, что такой расклад его вполне устраивает, может, впервые в жизни он взял верх над своей неуёмной жёнушкой, а, может, просто хмель не давал ему до конца осознать, что померла – это навсегда, что не будет бабки рядом с ним уже никогда. Но не суть.
Тем временем бабка Маша с бабкой Дуней дружили в бабки Дуниной летней кухне, в помощь им была рябиновая настойка, принесённая бабкой Машей, а потом и бабки Дунина вишнёвка.
– Представляшь, подруга, говорить: "Ты помрёшь, молодуху у дом привяду"! Вот старай ко&зёл! Откуда тольки взялси на мою голову? – Жалуется бабка Дуня.
– А я всегда тибе говорила, что непутёвай он у тибе! Не-пу-тё-вай!
– Зато, как мужик харош, не то, что твой Федька!
– Ой, прям, хорош, прям хорош! Обычнай мужик!
– А ты, откудава знашь, что обычнай?
– А ты откудава, какой мой Федька? Всё-таки кувыркаласи с им?
– Да отчипися ты от мине со сваим Федькай!
И пошло – поехало, впрочем, этим почти всегда заканчивалась их дружба, когда при ней присутствовало горячительное.
– И иди отседова со сваим Гришкай!
– А и пойду, и чтоб я, хоть када-нибудь, хоть ногой на твой порог, Дунька! Да ни в жисть!
На том и распрощались. Бабка Маша, придя домой, в чём была, улеглась на неразобранную кровать и, удовлетворённая ссорой, уснула сном младенца.
Тем временем и мужики надумали закругляться – скоро Михалычу надо было встречать корову. Дед Григорий пошёл домой, забыв о своей бабке. До дома дошёл без приключений, а зайдя в хату, увидел её, лежащую на кровати полностью одетой, и вспомнил, что она у него померла.
Решил идти ночевать в летнюю кухню, но перед этим в его пьяном мозгу мелькнула мысль, что надо бабке хоть руки на груди сложить, да в руки хоть свечку с иконкой всунуть. Он полез в бабкины закрома "на сме&рть", достал всё необходимое, подумав, прихватил ещё и венец, который надевают на лоб в таких случаях, обрядил бабку – чин-чинарём, зажёг свечку с дуру ума, потом что-то решил прихватить из соседней комнаты, забыл зачем пришёл, махнул рукой, бухнулся в чём был на диван и захрапел.
Через некоторое время со свечки начал капать горячий воск на руки бабке Маше, от чего та и проснулась. Она долго пыталась осмыслить, где находится и что у неё в руках, а когда осмыслила – испугалась. Испуг придал бабке ускорение, и она резво вскочила с кровати, включила свет и уставилась на своё отражение в большом старом трюмо, стоящем у стены между двумя окнами, занавешенными тяжёлыми шторами, чтобы днём жара не проникала в хату, и тут же услышала раскатистый храп своей второй половинки.
– Ах ты, старый ду&рак! Ну я чичас тибе покажу, я тибе чичас покажу, – грозилась бабка, ища глазами тряпку поувесистей, найдя, кинулась в комнату к сладко спящему деду, – на тибе, зараза така, на тибе, – приговаривала бабка, шлёпая деда по физиономии тряпкой, – я тибе покажу, как мине хоронить!
Дед Григорий приоткрыл глаза:
– Чур мине, чур, сгинь! – И неумело перекрестившись, снова заснул уже до утра.
Не знаю, что почувствовал утром дед Григорий, осознав, что бабка его живая – радость или разочарование, но в этот день соседи не слышали криков и ругани неугомонной парочки.
Вот такая история.
Спасибо, что прочитали.
Буду рада лайкам, подпискам и комментариям.
Другие материалы канала можно почитать здесь.
Все истории про деда Митрофана здесь.