Предыдущая часть
Обоз благополучно преодолел перевал. Горная тропа повернула резко влево, оказавшись над крутым склоном, высота которого была таковой, что корова внизу выглядела меньше спичечной головки. Свистунов шел впереди, держа за удила навьюченную оружием лошадь, за ним двигались еще две, каждая была привязана к луке седла впереди идущей небольшой веревкой. Затем прямой как македонское копье в седле находился штаб-ротмистр. Ему было больно сидеть, не говоря о том, чтобы идти самому, поэтому ему выделили самую спокойную и самую опытную кобылу. После Вихляева, снова две лошади. Дальше Зымаев, а замыкал колонну Карманов.
- Ну ты ж глянь, страсть какая, вашбродь! – Свистунов пальцем показывал на появившуюся где-то далеко внизу долину.
- Будьте осторожнее, хорунжий! – Вихляев все же решил спустится на землю и идти по тропе пешим. Ноги слушались неохотно. Каждый шаг болью отзывался в спине.
- А, вот послухай, об чем я хочу поразговаривать, вашбродь. Давно хотел спросить, да как-то стеснялся, покаместь этот обрыв не увидел.
- Валяйте! – улыбнулся Вихляев.
- Вот вы как думаете, но только без смешков, чья гулянка греховная хуже: мужика аль бабы? Я вота как-то размышлял об ентом и понял, что бабья она намного хуже. Баба, ведь она как устроена, все в дом тащит, стало быть и грех свой блудливый на себе несет. А мужик он, - нога хорунжего поехала, - Ты ж меня кривого, а! - он удержался, резко откинувшись в другую сторону. Выровнялся, потопал ногами на месте и пошел дальше. – А чего я тама? Ну да, вашбродь, мужик он в дом грех свой не тянет, а снаружи оставляет. Оно, знамо, тоже не шибко хорошо, но все ж. Побегает где-то, свиным рылом из чужого корыта пожрет, а домой повинный, и самого себя казнит на чем свет. Али не так? Вот у вас благородий, ведь то ж самое, ну только слова красивые.
- То же самое, Федор. У всех все то же самое. – подтвердил Вихляев.
- А вот вы женат? – Свистунов говорил не оборачиваясь, но спиной своей, словно просверливал.
- Женат. – отозвался Вихляев. – Две дочери.
Несмотря на доверительность, возникшую между штаб-ротмистром и казаками, он все же решил промолчать, что дочери не его. У его супруги, Аглаи Федоровны, до него уже был брак.
Чуткий Свистунов заметил смущенность Вихляева, но виду не подал.
- Эк ты бракодел бракоделыч, вашбродь. Ну тоды тем паче живым ворочаться надо. А как без сына-то. Хозяйство на чужих не бросишь. Ну да эт ладно. Молодой еще. Заделаешь, да не по разу.
- Говорят, дочь – ювелирная работа! – Вихляеву нравилась такая беседа, без сложных, надуманных выражений, где не надо подбирать каждое слово.
- Ювелырная може и есть, только проку от их! – махнул рукой Свистунов. – Поначалу растишь, пылинку сдуваешь – вдруг заболеет, аль другое. Потом вырастает – давай одевай, а то женихи не глянуть. А как замуж пошла, так вдвойне боишьси – обежают аль нет кровиночку. Так ладно бы благодарность отцу с матерью, ан нет же ж, чего не скажи, все не так. Коли муж плох – так все одно на его стороне. Чужой делается. Да как все бабы.
- Так уж природа задумала, Федор. Ничего не поделаешь!
- Вот я еще об чем думаю, вашбродь, придет мужик домой, да по перву делу куда глядит? Да и правильно, на икону глядит. Потому как душа евонна стонет. Понимает, что согрешил. Даже к бабе своей по первости не подходит – ну как бы очистится вначале, а потом уж. А баба че, вернулась с блуда, да быстрей к мужу, чтобы тот чего не заметил. Но ведь мрак от нее идет страшной и его ни куды ж не денешь. Не бабе совсем блудить нельзя, через это и дети голодают, и мужик хандрит, червь в ем заводится и гложет, пока до болести какой не исгложет, а тама уже и кончина. Вот и прожил, не знамо зачем. Так ведь?
- Все верно. Но коли уж такое случилось, то идти к Богу надо и чем быстрее, тем лучше, здесь вы совершенно правы. Идти и говорить: «прими мя, Боже, не как своего сына, а как наемника, потому как не достоин я твоей любви!» - Вихляев вдруг замер – спину прострелило по всему позвоночнику. Но неожиданно стало легче. Он даже впервые с момента получения травмы попробовал глубоко вздохнуть.
- Ты чего ваше благородие!? – Свистунов обернулся.
- Все хорошо. Вроде спина сама лечится.
- Такое бывает. – одобрительно кивнул пластун. – Вот от разговоров светлых случается, что и болесть уходит. Эт еще наши старики на станице все, как один, подтвердят. Ну и дале продолжай, вот говоришь Господу: прими, как наемника…
- Да. А он все равно примет тебя, как своего сына. И объятья раскроет. Здесь я – скажет. Потому что не так важен грех, как покаяние. Но только скажешь бранное слово, вместо благодарности, то он и отвернется. Тогда уже никто не поможет.
- Да вот и я так думаю. - Свистунов от волнения аж громко сглотнул. – И страшным судом пужають. Как на такое реахтыр…?
- Реагировать?
- Во-во. Реагхировать.
- И восстанут все мертвые из могил и с живыми придут на суд. Есть такое. У Бога каждое слово, точно гвоздь, забито. Ну как я вижу, что ничего в общем ужасного в этом нет. Страшного суда не надо боятся праведникам. Напротив, праведник ждет его с нетерпением, как избавления от земных мук. Обратите внимание, Федор, будущего боятся только плохие люди, а хорошие смотрят в него смело. Так и со Страшным судом.
- Стало быть он Страшный, но не для всех?
- Нет, конечно. Хороший человек наоборот желает скорейшего его осуществления. Ведь после суда, он попадет в объятья Господа Иисуса Христа.
- Вот только как теперь понять хороший ты, аль нет? Ведь сколько в войнах душ загублено вот этой рукой!
- На то есть благословение – Родину защищать!
- Оно верно. – Свистунов глубоко вздохнул, удовлетворенный ответом штаб-ротмистра. - Вон тама, за камнем, есть плешь между льдинами. Можем ночевку делать!
- Вижу. Пора, думаю. Скоро начнет темнеть. Лучшего места вряд ли найдем.
Через несколько минут обоз оказался на довольно обширной площадке, где вполне хватало места под семь лошадей и под полевую четырехместную палатку.
Карманов достал походный очаг – кусок тонкого металла, чуть вогнутого и порезанного по краям в лепестки – и стал терпеливо разжигать, дуя на припасенные еще в Эрзеруме угли. Скоро над углями появилась знакомый котел. Вихляев даже почувствовал, как откуда-то уже приближается запах мясного варева. Зымаев встал на караул, отойдя метров на пятьдесят по тропе. Свистунов ловко снимал поклажу с лошадей и складывал ровным штабелем, одновременно проверяя крупы и спины на повреждения и травмы. Опытная, тяжелая рука его ласково и строго скользила вдоль всего конского туловища, чувствуя каждую царапину, каждый волдырь, каждое болезненное место.
- Усе неплохо! – Свистунов с жалостью посмотрел на штаб-ротмистра. – Ляксей Константиныч! Я вам постелю посередке, да под низ поболе, чтобы от земли меньше тянуло. Так вот не перепутай, вашбродь.
- Спасибо, Федор.
- Вам на спину бы глянуть. А че ж Зымаев в караул пошел! Знает ведь, что за благородием ходить надо. А сам пошел, голова дурья. Я счас его кликну, да суды отправлю. А сам за место его встану.
- Не стоит, Федор. У меня вроде значительно полегче.
- Дак как же не стоит. - Свистунов подхватил винтовку и быстрым, мягким кошачьим шагом поднялся по тропе. Сложил ладони у рта, выставив замысловатыми крючками пальцы и один раз отрывисто ухнул по совьи. В ответ два коротких ух.
Продолжение