…Серия «Мои первые книжки», а потом – все толще, толще, переполнив отведенную ей полку красавицы-этажерки, потеснили книги родителей, где главная – светлозеленая, с красными буквами «История ВКП(б)».
Этажерка – центр и главное украшение дома. Фанерная, с лакированными резными столбиками, она затмевала, конечно, и железные койки, «списанные Укрмедснабом» (какой добрый дядя этот Укрмедснаб!), и стол, табуретки, изготовленные отцом.
Он – папа – прораб, на стройке. Плохое слово: «что-то вроде раба!». Весь день на пронизывающем ветру, а ведь у него – туберкулез – «трофей войны», – говорит мама. Одежонка «на рыбьем меху» (а где у рыбы мех?!), кирзовые солдатские сапоги и брезентовые рукавицы… А после работы где-то должен отмечаться. Долго ждет, но снова его не приняли, отметили повестку, сказали: «придите завтра». А у мамы родился братик, но их все нет и нет, уже скоро три месяца…
Это много позже она узнает и о плене отца, вызовах в КГБ, и о сепсисе, едва не унесшем маму. И о дедушке – папином папе – дворянине, инспекторе народных училищ, сфотографированном на одном из совещаний с министром просвещения и Ильей Николаевичем Ульяновым… В семье главное – книга, знание.
А сейчас – 49-й год, ей неполных восемь лет. И она очень любит читать. И папа несет и несет ей книжечки. С ними – не страшно одной, после школы…
Книжки нередко «зачитывали» подружки. Она ведь органически неспособна, захлебываясь от восторга и… ужаса, что другие этого не читали, не умолять прочесть! «Естественно», – считают мама с папой.
Но все равно этажерка уже потрескивала. И мама нашла выход: библиотека! Ей уже знакома школьная, и священный трепет: сколько их, и все можно прочесть! А теперь рьяно взялась за изготовление формуляров из старой «амбарной» книги! Ведь в ней есть чистые листы, плотные, расчерченные – согласитесь, это очень важно!
Читателями стали «ребята нашего двора», а там – и улицы, класса. Игра увлекла чрезвычайно. Но сохранности «фонда» отнюдь не способствовала, скорее – наоборот.
Но вот однажды настал тот день! После 2-х месячного пребывания в санатории в Люстдорфе, везя ее домой, отец всю дорогу загадочно намекал: «А что тебя ждет дома!»
Ах, как тянется этот 29-ый, потом 2-ой!
Но вот, наконец, родимый перекресток с хлебным магазином на углу! А вот – и Заславского! Сердце выскакивает: дом, дома!
Как зарос садик за домом! Какие высокие георгины, подсолнушки! Виноград поспел, а листья уже чуть схвачены желтизной…
Друг мой, каштан! И ты уже усеял дворик листьями и блестящими шариками!..
Но – скорее, скорее – в комнату!
О-о-о! Полированный! Книжный! шкаф! – со стеклянной дверцей, с замочком, пустой! «Мы хотели, чтоб ты сама…»
Как сладостно перетирать книжки, расставлять их, поселяя в такой прекрасный дом!
«Книжкин дом», каким же крохотным ты станешь после… И сегодня – «рада бы душа в рай, да грехи не пускают»! Как их перевезти? А оставить – немыслимо. Пусть бы и могла (конечно, не смогу!) приобрести точно такие же там! Но… эти вот купил папа, эти – мама… Эта шепчет: «а помнишь?», а на той неудержавшаяся слезинка оставила след. Над этой страницей хохотала до колик и завидовала тому, кто будет читать впервые… Как их бросить? С ними – тепло, с ними – не так страшно…
Прошлой весною вдруг потянуло в библиотеку. Имени Крупской. Спасибо, не сменила (пока?) имени. Поднялась по высокой (снова!) – для ее трех ног – старой мраморной лестнице, зашла в отдел младших классов и спросила ту, памятную: «Девочка ищет отца».
Давали ее только в читальном зале. Не отсюда ли – скорочтение? Ведь так переполняется сердце, закипают слезы, а как плакать при людях?!.
Вспомнились томики Гайдара. Взяла серые, вернула белые. Отмыла до неузнаваемости! Впервые сдавать книги летела как на крыльях! А библиотекарь – «Это – не наши!» Как гордилась!
А было и другое – больное.
Пришла как-то зимой сменить книги. Под пальто – платьишко байковое (других не водилось), домашнее и локти – штопаные. А в библиотеке как раз – читательская конференция. И всех – в зал, и – надо раздеться! Как отпрашивалась, просилась! Ни в какую! Иначе – книг не дадут!
Ничего не понимала, ничего не слышала: обеими ладошками прикрывала локотки и горевала: знала бы, форму надела, с белым передником, галстуком, как те, такие уверенные девочки! А они глядят насмешливо: что за замарашка? Нет, платьице чистое, но локти, локти! И рукава еще короче кажутся! Беда, горькая!..
Еще вспомнилось: от «Повести о Зое и Шуре» – к «Оводу». От него – к «Прерванной дружбе». Над «Оводом» плакала втихомолку, но тут прям взвыла! Особой какой-то болью, сокрушающей, неистовым протестом: да как же можно так, так расстаться?! Феликс, Рене, разве можно? Не объяснившись, не выяснив! И ведь – навсегда! Непоправимо!
Не отсюда ли извечный протест против недоговоренности, попытки все всем всегда разъяснить, объясниться?
И мамино недоумение: такой счастливой вернулась дочка со свидания, ну, слава Богу! А она, истинно счастливо, радостно: «Мама, мы так хорошо… расстались!»
А вы – «как дошла до жизни такой?»
Вот так и дошла: не на дорогу, не по сторонам глядела. В книгу.
Tags: Эссе Project: Moloko Author: Владимирова Людмила
Об авторе читайте здесь