Анвар Либабов
Анвар Зоянович, в Ваших номерах иногда вообще нет слов. Можно ли сказать правду молча? Как это сделать?
А.Л.: Самое выразительное в человеке – это взгляд… Глаза и пластика. На театральных подмостках это можно сделать гротескно и фактурно. В жизни, наверное, выразительнее всего говорит правду молчание и игнорирование.
Игнорирование?
А.Л.: Да. Как пример нежелания принимать и воспринимать предполагаемые обстоятельства. Я не имею в виду отвернуться от человека. Есть такое выражение «сказать всю правду в глаза». Иногда можно сделать это поведенческими реакциями. И вот самое выразительное, по моему мнению, – это взгляд. Глаза не врут. А если мы говорим про тело и пластику, то это более выразительно на сцене.
Но ведь язык тела мы считываем не только в театре, но и в жизни. Как Вы думаете, этот язык сильнее слов?
А.Л.: Нет. Мое мнение – все-таки слово сильнее. Оно было в начале. Оно проще считывается, доносится, особенно, когда прямолинейно и в лоб. И оно быстрее воспринимается.
Не все умеют быть прямолинейными.
А.Л.: Да. Не у всех хватает воли, смелости и готовности. Поэтому, если человек начинает врать словом, тело может выдать его в пластике, в движениях. Слово сильнее, как оружие. И оно первично.
Вы много лет проработали ветеринаром. Скажите, животные умеют обманывать? В каких случаях это происходит?
А.Л.: У животных первичны инстинкты, они действуют для добычи пищи, для самосохранения. Мы же часто приписываем домашним питомцам человеческие качества, наблюдая за их поведением. Пример из жизни. Есть такое оснащение для пастбищ скота, называется «электро-пастух». Это ограждение из проводов, в которых слабый ток, не причиняющий вреда здоровью, но достаточный, чтобы отпугнуть. У нас коровы проползали под этими проводами на другой участок, где травы было побольше. Мы говорим, вот, какая хитрая или умная скотина, но это просто поиск пищи. А мелкие домашние животные манипулируют на чувствах хозяев, их любви, заботе и обожании. Естественно, у них складывается определенный алгоритм поведения. Они начинают выпрашивать еду, прогулки либо, наоборот, манкировать и отрицать то, что им не нравится. Но все это тоже инстинктивно. Хотя людям больше нравится приписывать им свои черты характера. Собаке интересны запахи, и на улице их больше, чем дома, они новые – это мотивация идти гулять. А дома есть еда – это мотивация идти домой. Но на самом деле, наделяя животных человеческими качествами, мы наделяем их и способностью обманывать.
Бывает ли ложь незначительной?
А.Л.: Знаете, есть выражение «единожды солгав». Незначительная ложь иногда незаметна для человека, и мы не обращаем внимания. Мелкая ложь для комфорта, для удобства присутствует, мне кажется, в каждом человеке, даже в достаточно честном.
Это происходит как-то неосознанно?
А.Л.: Ну, может быть, и осознанно первые несколько раз, потом постепенно взгляд замыливается, и получается, что дальше уже неосознанно. Не то чтобы это входит в привычку, скорее, в какую-то моторику, что ли.
Взрослые люди лгут не только в собственных целях, но и чтобы соблюсти правила хорошего тона или, что называется, во благо…
А.Л.: Знаете, говорят, мол, ты со своей правдой маткой все испортишь. Действительно, радикальная честность может испортить взаимоотношения, и для их комфорта такая, как я называю, легитимная или легализованная ложь оправданна. Но у меня в голове дилемма. Или ты все-таки честный человек или ты говоришь одно, а делаешь другое. Но тогда может вообще возникнуть ощущение, что все кругом врут, и никому нельзя верить. В этом случае я обращаюсь к себе. Если я так реагирую на других, значит, эта проблема есть прежде всего у меня. Я тогда начинаю копать свое поведение, поступки – насколько они соответствуют моей критике. Но если брать мелкую ложь или ложь во спасение, например, если матери нужно прокормить ребенка, чтобы сохранить его жизнь, то я считаю, что ложь оправданна.
Мы живем в дуальном мире: здесь есть день и ночь, лето и зима, правда и вымысел – но все равно он не черно-белый. Если представить себе мир, в котором все говорят только правду, это была бы утопия?
А.Л.: Мне кажется, это утопия. У каждого своя правда. Мне однажды Алексей Балабанов это сказал в беседе. Это не его слова, но в меня попали. Если каждый начнет идти за свою правду, то конфликты неизбежны.
То есть правда не может быть абсолютно объективной?
А.Л.: Мне кажется, что есть только одна правда от Всевышнего – истинность, а дальше уже отклонения. Но абсолют – это наивысшая правда.
Значит ли это, что человеческая культура в принципе лицемерна?
А.Л.: Ну… она стремится к идеалу, но не всегда получается.
Почему родители болезненно относятся к детскому вранью? Ведь если ребенок фантазирует в игре, его никто не останавливает.
А.Л.: Ну да, есть бытовая ложь и игровая. Когда начинается ложь на бытовом уровне, родитель критикует и ругает ребенка, чтобы тот не врал. Но, вы знаете, мне кажется, что ребенок, как зеркало. Когда он начинает врать, он в какой-то мере отображает родителя. Тот видит свое отражение, в нем это вызывает возмущение, отрицание, желание порицать. В то же время, когда ребенок фантазирует в игре, родитель тоже видит в зеркале себя, свое детство, может быть, то, чего ему не хватает, недоигранное, недопрожитое в детстве – он этим моментом увлекается, окунается в мир игры. Пока вдруг не понимает, что ребенок заигрался, и вот эта грань. Тогда родитель говорит: хватит!
Вы когда-нибудь пользовались навыками лицедейства в своих целях?
А.Л.: Вообще, театр – это же обман. Мы обманываем зрителей, играем кого-то, а они в это верят. У художников, писателей тоже может быть творческий вымысел. Фантастические романы – это ведь не реальность. Даже если роман или фильм основаны на реальных событиях, то автор «довирает» сюжет, чтобы донести свой замысел.
То есть мы иногда и сами рады обманываться?
А.Л.: Да. Зритель обманывается изначально и рад этому. Он приходит в театр обмануться, и мы его возвращаем в мир детства в «Лицедеях». Мы их так искусно обманываем, что они чувствами и эмоциями становятся снова детьми вместе с нами на два часа. Они шалят с нами, играют, и это обман – но это хороший обман. Положительный. Здоровый обман или даже целительная ложь. Отвечая на вторую часть вопроса, я пользовался лицедейством в своих целях, да. У меня была солидная машина, Citroen, и я долго не мог ее растаможить. Ездил с немецкими номерами. Когда меня останавливали сотрудники, еще тогда, ГАИ, я выходил такой экстравагантно одетый, как я люблю – немного фриково. Я говорил с ними на разных языках, и мне очень даже нравилось: с немецким или английским акцентом, или с французским прононсом. Я косил под автотуриста, начинал говорить, не дожидаясь, пока ко мне обратятся. Говорил: «Гутен морген» и «Бьютифул сити!» У меня уже потом родился из этого вранья номер, когда я говорил на разных языках, вкрапляя в текст всем известные русские слова-архетипы: Дворцовая площадь, Эрмитаж, Ростральные колонны. Инспектор, видя этого немца в очках, очень любезно перекрывал движение, приказывал всем остановиться, указывал мне направо: «Проезжайте, ценитель нашего города!»
И никто из них Вас не узнал?
А.Л.: Они были, как правило, молодые и меня не знали. Но вообще, тем и кончилось, меня узнали и наказали за эту ложь штрафом, ну и машину пришлось растаможить.
Вы можете понять что-то о человеке по тому, как он смеется и над чем?
А.Л.: «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!» У нас была такая онтология пуков, мы распределяли, какие они бывают: низовые, потаенные, шепунки, громкие, свистящие… И как-то мы делали онтологию смеха. Тоже распределяли виды: смешок, дебилистический, смешинка, гоготание и так далее. Однажды у нас была программа «Смех у елочки». Мы только в типографии заметили, что пошутили в названии. Нам эту афишу зарубили тогда, а сегодня – это норма. Сегодня это, наоборот, везде пишут, чтобы привлечь публику. Я пытался анализировать природу смешного. На себе я заметил, что всегда очень радостно смеюсь, если кто-то парадируют меня, мои привычки, недостатки. Если человек умеет посмеяться над собой, мне кажется, это самый здоровый смех. Есть юмор первозданный, девственный такой: человек упал – смешно. Есть более тонкий, сложный, ирония, сарказм. По смеху человека, наверное, можно судить о его нравственности, воспитании.
Мы уже говорили про прямолинейность. Нужно ли подготавливать человека к горькой правде, или она все равно горькая?
А.Л.: Всегда надо начинать с себя, говорить правду себе и о себе, нежели о других. Но вопрос такой сложный – нет четких инструкций, как действовать в той или иной ситуации. В Америке в 1930 годах, во времена большого кризиса, создавались психологические группы, люди садились в круг, говорили то, что их волнует, о себе, о своих проблемах, делились опытом, надеждами. Их слушали и не давали никому оценок, не перебивали, не критиковали. Нужно было сначала послушать другого и потом сказать свое. Это было действенно, этим и сейчас пользуются. Я бывал на таких группах, они очень хорошо помогают начать с себя. Я сегодня старался не врать. Главное – быть честным перед самим собой, самому себе сказать правду о себе.