Пауль фон Гинденбург – немецкий главнокомандующий в Первой мировой войне и президент Веймарской республики, ключевая фигура в политике Германии в межвоенный период. Воспоминания Гинденбурга позволяют понять настроения немцев после войны: они не хотели верить, что несли потери зря. Он убеждает читателей, что Германия доблестно сражалась за благородную цель и проиграла только из-за малодушия политиков и коварства предателей. Гинденбург озвучивает принцип, который Гитлер в рейхстаге будет использовать как предлог для усиления влияния нацистов: когда есть угроза революции, страну может спасти только диктатура. Предлагаем вашему вниманию отрывок из книги Гинденбурга, в котором он высказывают свое мнение о свержении царя в России и обстановке на восточном фронте Первой мировой.
Страница книги в магазине издательства «Директ-Медиа»
На восточном фронте
Раньше, чем французы и англичане начали общее наступление на западе, дрогнул русский фронт. Под влиянием тяжелых ударов, которые мы наносили ему, начал расшатываться весь строй русского государства. Как кошмар, давил тяжелый русский колосс весь европейский и азиатский мир.
Теперь последний стал расправлять и вытягивать свои члены. Сквозь образовавшиеся глубокие трещины пробился огонь политических страстей, пришли в движение дьявольские грубые силы. Царизм падает. Найдется ли такая власть, которая заставила бы политические страсти смолкнуть под ледяным дыханием сибирских тюрем? В России революция. Как часто нам предсказывали приближение этого события действительные или мнимые знатоки этой страны. Я уже потерял веру в нее. И когда она наступила, вовсе не почувствовал ни удовлетворения, ни облегчения.
Я спрашивал себя: было ли свержение царя победой мирных или воинственных стремлений? Действовали ли могильщики царизма только с тем расчетом, чтоб с падением последнего носителя короны осуществить известные нам стремления к миру высших русских кругов и широких масс? Пока поведение русского войска не давало ясного ответа на этот вопрос, наше положение по отношению к России оставалось неопределенным. Русское государство было, несомненно, охвачено процессом разложения. Если скоро не установится диктатура, равная по силе только что свергнутой власти, то разложение пойдет дальше, хотя, может быть, и медленнее, чем шло бы в другой стране. Наш план с самого начала состоял в том, чтобы не мешать событиям. Мы должны были быть только на чеку, чтобы они не нарушили и даже, пожалуй, не разрушили наших планов. В этом отношении очень поучителен урок канонады Вальми, которая более ста лет тому назад снова спаяла разрозненные французские народные силы. Правда, Россия 1917 года не располагала уже теми нетронутыми человеческими резервами, какие были в тогдашней Франции. Лучшие и наиболее пригодные силы самодержавного царства стояли на фронте или покоились в братских могилах вдоль наших линий.
Для меня лично очень важно было то вынужденное выжидание, которого мне приходилось держаться благодаря начавшемуся в России разложению. Раз я по политическим соображениям не могу начинать наступления на восточном фронте, то мое чувство солдата толкает меня к наступлению на западе. Я думал о задержке английского наступления на Аррас, о тяжелом поражении Франции между Суассоном и Реймсом. Что может быть лучше мысли перебросить все годные боевые части с востока на запад и начать там наступление? Америка еще не готова. Пусть же она придет после того, как силы французов будут сломлены и будет уже слишком поздно. Серьезную опасность представляет Антанта. Она всеми средствами старается помешать крушению русской силы, которое освободило бы наш восточный фронт. Россия должна выдержать по крайней мере пока американские войска не достигнут Франции, иначе военное и морское поражение последней неизбежно. И, Антанта посылает политиков, агитаторов, офицеров в Россию, чтобы поддержать расшатанный фронт. Она не забывает снабжать их деньгами, которые в некоторых местах России действуют лучше всякой политической пропаганды. Такое противодействие и на этот раз отнимает у нас перспективу победы. Русский фронт поддерживается не русской силой, а агитаторскими средствами наших врагов, которые таким образом достигают своих целей даже против воли русской массы. Не лучше ли было бы нам сразу напасть, как только обнаружилась первая брешь в русском здании? Не лишили ли нас политические соображения прекрасных плодов бывших до сих пор успехов? Наше положение на восточном фронте становится все более и более похожим на перемирие, хотя и без письменного договора. Русская пехота постепенно заявляет почти всюду, что она больше сражаться не будет. Но она все же по своей тупости остается в окопах. В тех местах, где взаимные отношения принимают слишком явную форму дружественных отношений, от времени до времени постреливает артиллерия, которая еще подчиняется командирам.
Влияние агитаторов Антанты и офицеров еще сильно в русских батареях. Русский пехотинец, правда, ругает эту помеху к перемирию и радуется, когда наши гранаты разрываются в русских артиллерийских позициях. Но это положение сохраняется в продолжение месяцев. Русское нежелание воевать всего яснее проявляется на северном фланге. К югу оно уменьшается. Румыны, очевидно, не затронуты этим. С мая обнаруживается и на севере, что командование снова берет бразды правления в свои руки. Братанье между окопами постепенно прекращается. Скоро не остается сомнений, что в тылу русского фронта делают все для восстановления дисциплины. Так, хотя и частично, восстанавливается способность русского войска к противодействию и даже к наступлению. Россия начинает большое наступление при Керенском. Почему Керенский, а не Брусилов? Потоки народной крови, которые были пролиты в 1916 году в Галиции и на Волыни, свергли последнего с высокого поста, подобно тому, как это случилось позже с Нивеллем во Франции. И в многолюдной России, очевидно, стали ощущаться массовые жертвы. В великой книге грехов войны открыта страница, на которой начертаны русские потери, но число их неясно. Пять или восемь миллионов? Мы знаем только, что иногда в боях с русскими должны были удалять от наших окопов горы вражеских трупов, чтобы очистить поле сражения для новых наступающих сил. Пусть фантазия определит на этом основании цифру потерь, правильный расчет здесь невозможен. Трудно сказать, решился ли Керенский на наступление по собственному побуждению или к этому принудила его Антанта. Во всяком случае Антанта была очень заинтересована в том, чтобы Россия снова предприняла наступление. На западе она до сих пор напрасно пожертвовала доброй половиной своих сил — и даже, пожалуй, больше, чем половиной. Ей придется отдать остальную, если помощь Америки запоздает. В это же время подводная борьба подрывает жизненный нерв нашего непримиримого противника, и еще вопрос, сможет ли Америка доставить транспорты в будущем году. Немецкие войска, следовательно, должны быть задержаны на востоке, а для этого Керенский должен пустить последние силы России в наступление. Смелая игра — и еще более смелая для России. Но расчет совершенно правильный: в самом деле, если ход удастся, то не только Антанта будет спасена, но и в России может быть создана и удержана диктатура, иначе Россия погибнет в хаосе.
Перспективы для наступления Керенского против немецкого фронта и теперь едва ли лучше, чем прежде. Хотя и переведены на запад хорошие немецкие дивизионы, но и оставшихся достаточно, чтобы выдержать русский удар. Этот натиск не будет длительным штурмом, как в 1917 году. Для этого у противника нет сил. Многочисленные русские проповедники свободы проходят, грабя, в тылу армии или направляются на родину. И хорошие элементы покидают фронт, озабоченные, ввиду угрожающей внутренней политической катастрофы, участью своих близких и своего имущества.
Очень серьезным является положение на австро-венгерском фронте. Можно опасаться, что там и теперь, как в 1916 году, русский натиск будет направлен на слабые места. Более чем вероятно, что Керенский осведомлен об них так же, как и мы. Уже весной один представитель союзных сил нарисовал нам очень серьезную картину тамошних условий. Его общее впечатление, что «большинство австрийско-славянских войск теперь окажет еще меньше сопротивления, чем в 1916 году», потому что они, как и русские войска, подверглись политическому разложению.
Те же сведения перебежчиков были положены в основу и военного плана Керенского, а именно: местные наступления против немцев, чтобы связать их, массовый удар против австрийцев. Так и случилось.
У Риги, Двинска и Сморгони русские нападают на немецкие позиции и отбрасываются немцами. Стена в Галиции не колеблется только там, где австро-венгерские войска соединены с немецкими. Наоборот, австро-славянская стена у Станиславова падает при первом наступлении Керенского. Но войска Керенского — это не войска Брусилова. Только год прошел со времени последнего наступления, но это был год тяжелых потерь и глубокого разложения русской армии. Поэтому русское наступление у Станиславова, несмотря на благоприятные перспективы, удается не вполне.
Страница книги в магазине издательства «Директ-Медиа»