В основе многовекового общественного устройства России лежит деперсонализация русской идентичности. И это прекрасно понимают представители высшей правящей элиты. Например, министр иностранных дел России Сергей Лавров, чьи рассуждения о либерализме только на первый взгляд смешны и примитивны:
«Если уж они так считают принципиальным воспринимать ценности США, напомню высказывание, по-моему, величайшего президента США Джона Кеннеди: "Не думай о том, что твоя страна может сделать для тебя. Думай о том, что ты можешь сделать для своей страны". Это радикальное отличие от нынешних либеральных взглядов, когда только личное благополучие, личное самочувствие имеет решающее значение. Те, кто продвигают такие философские подходы, по-моему, не то что не понимают нашего генетического кода, они пытаются его всячески подрывать. Потому что, кроме желания жить хорошо, жить сыто, быть уверенным за своих детей, друзей, родных, всегда в нашей стране чувство национальной гордости играло не меньшую роль во всем том, что делалось за всю нашу тысячелетнюю историю. Если кто-то считает, что для него — или, как сейчас корректно говорить, для нее — эти ценности уже не имеют значения, это их выбор. Но я убежден, что подавляющее большинство нашего народа думает иначе[1].»
Министр, по завету Козьмы Пруткова, зрит в корень, если, конечно, не сводить смысл сказанного им к значению употребленных им слов. Либерализм и в самом деле связывает чувство собственного достоинства человека, осознание им своей общественной значимости, своей причастности к чему-то большему с личным успехом. Отсылаю к Максу Веберу, который, однако, не считал эту связь единственной и определяющей. Более того, видел опасность для свободы и демократии в безоглядном следовании материальным интересам.
Вебер пессимистически оценивал перспективы политического индивидуализма в России. Но не менее критичен он был и по отношению к его перспективе во всем мире:
«Для либерализма вопрос жизни - бороться с бюрократическим и якобинским централизмом, и насаждать в массах старую индивидуалистическую идею "неотъемлемых прав человека", которые нам западноевропейцам кажутся чем-то вполне "тривиальным", как кусок хлеба тому, кто сыт.
Эта "естественно-правовая" аксиома не дает однозначных указаний на какую-либо конкретную социальную и экономическую программу. Не существует также неких единственных условий, благоприятных для нее. И уж во всяком случае её совсем не безусловно предполагают "современные" экономические условия сами по себе.
Напротив: хотя борьба за "индивидуалистические" жизненные ценности должна учитывать "материальные" условия и следовать по пятам за их изменениями, "реализация" этих ценностей никак не гарантирована "экономическим развитием". Шансы на "демократию" и "индивидуализм" были бы невелики, если бы мы положились на "закономерное" действие материальных интересов. Потому что материальные интересы явно ведут общество в противоположном направлении. В американском "благожелательном феодализме", в германских так называемых "институтах благообеспечения" в русском фабричном уставе - везде выстраивается каркас будущих отношений крепостной зависимости. Остается лишь подождать, чтобы замедлились темпы технико-экономического "прогресса", чтобы "рента" вытеснила "прибыль", чтобы истощились ресурсы "свободных" земель и "свободных" рынков. Тогда массы станут послушными, и дворец нового рабства будет достроен. Усложнение хозяйства, расширение государственной и муниципальной компетенции, территориальное разрастание национальных популяций - все это ведет к увеличению массы канцелярской работы, появлению новых профессий и профессионального обучения в сфере управления, иными словами - новых каст…
И пусть не беспокоятся те, кого терзает вечный страх, что миру грозит слишком много "демократии" и "индивидуализма" и слишком мало "авторитета", "аристократизма" и "почтения к службе": древо демократического индивидуализма не раскинет свою крону под небеса - это уж точно. Весь наш опыт говорит о том, что история всякий раз неумолимо рождает новую "аристократию" и новый "авторитет", и к ним могут примазаться все, кто сочтет это выгодным - для себя лично или "для народа". Если дело только в "материальных" условиях и определяемых ими (прямо или косвенно) комбинациях интересов, то любой трезвый наблюдатель должен видеть: все экономические тенденции ведут к возрастанию "несвободы".[2]»
Впервые пророчества Вебера начали сбываться в России.
Самая главная книга Ленина, характеризующая его как выдающегося ученого, остается в тени. Это «Развитие капитализма в России. Процесс образования внутреннего рынка для крупной промышленности». Впрочем, книга «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» появилась раньше. В «Развитии капитализма» Ленин в продолжение полемики с народничеством доказывал, что основным двигателем этого самого капитализма является крестьянское хозяйство. И именно тогда наметилось содержание будущей политической борьбы Ленина и его партии.
Обратимся к небольшой статье Ленина, заключительную часть которой учили наизусть в советских школах, а Наум Коржавин увековечил в стихах. Да-да, это «Памяти Герцена», статья, с которой, пожалуй, стоит начинать попытки разобраться в позиционировании Ленина в русской истории, в его самоидентификации.
Из всей – очень небольшой – заметки к столетию Герцена советские школьники и студенты заучивали последние абзацы о трех поколениях русских революционеров. Весь остальной текст интереса не представлял. Между тем он очень показателен. Напрашиваясь в наследники Герцена, Ленин отказывает в праве преемственности либералам. И осуждает Герцена за то, что его поддержка права крестьян на землю совпадает с позицией социалистов-революционеров, сиречь эсеров, у которых Ленин не находит никакого социализма, ибо они выступают как мелкие хозяева, как предприниматели. То бишь, открытая им в «Развитии капитализма в России» трансформация крестьянского хозяйства в рыночное, предпринимательское трактуется Лениным как зло, как препятствие на пути социализма, как оплот буржуазности и мелкой буржуазности - развитие есть зло. Но это и было то, что называли и называют органичным развитием – выход за пределы общинного строя, индивидуализация хозяйства в массовых масштабах, возникновение новых собственников, свободных от общинной и государственной опеки. И чтобы остановить это развитие, потребна буря:
«Буря, это - движение самих масс. Пролетариат, единственный до конца революционный класс, поднялся во главе их и впервые поднял к открытой революционной борьбе миллионы крестьян.»
Вполне естественно, что смертным врагом для Ленина оказываются эсеры. Но фракция трудовиков в Думе рассматривалась им как возможный союзник, которого следовало отдалить от кадетов. В том же году Ленин пишет статью «Либерализм и демократия», где речь идет о двух буржуазиях в России.
«В современной России есть две буржуазии. Одна, это — очень узкий слой зрелых и перезрелых капиталистов, которые в лице октябриста и кадета заняты на деле тем, что делят между собой и Пуришкевичами теперешнюю политическую власть, теперешние политические привилегии. …
Другая буржуазия, это — очень широкий слой совсем незрелых, но энергично стремящихся созреть мелких и частью средних хозяев, преимущественно крестьян…
Вся история политического освобождения России есть история борьбы первой и второй буржуазной тенденции. Весь смысл тысячи и тысячи красивых слов о свободе и равенстве, об «уравнительном» распределении земли и о «народничестве» сводится к борьбе этих буржуазных тенденций. В итоге борьбы неизбежно получится вполне буржуазная Россия, окрашенная сплошь или преимущественно в один из этих двух «цветов». Нечего и говорить, что для наемного рабочего борьба эта отнюдь не безразлична; напротив, если он сознательный, то он вмешивается в нее самым энергичным образом, стараясь, чтобы крестьянин шел за ним, а не за либералом[3].»
Другая этапная работа Ленина «Крах II Интернационала». Это был его разрыв с европейскими социалистами, видевшими будущее социалистического движения в интеграции его в институты демократического государства. Рассуждения о революционной ситуации были необходимы для обоснования захвата власти в России и отказа от демократического пути развития, а значит, и от развития вообще. Сладкая сказка об общественно-экономических формациях, о социализме как более высокой ступени развития прикрывала падение в архаику. Такова была первая в истории модель тоталитаризма, пережившая все кризисы и перемены, включая девяностые годы прошлого века, с их кажущимся отходом от тоталитарного устройства.
Главным врагом нового общественного устройства Ленин объявил либерализм. Вполне естественно, что эсеры с их программами развития крестьянства и его интеграции в свободную рыночную экономику были для него противником номер один. Как позже германские социал-демократы – для Тельмана, Сталина, Димитрова и Коминтерна. В своих устремлениях эсеры совпадали с тем, что предложил Витте, в октябре-1898 обратившийся к Николаю II c запиской, в которой призывал царя "завершить освобождение крестьян", сделать из крестьянина персону[4]. Ненависть Витте к Столыпину, которого он считал политическим плагиатором, известна и обоснована. Столыпин не понимал главного в программе Витте, столыпинский путь к великой России не включал персонализацию социальной и политической жизни, создание новых политических субъектов, он оставался манипулятором, а не креатором. Поэтому именно Столыпин, а не Витте – в сущности, единственный тогда либерал в России – стал кумиром умеренных и не очень умеренных русских националистов в годы перестройки. Этому немало способствовал Солженицын, искавший либеральную заразу в деятельности Думы, но не видевший его, как, собственно, все, там, где либерализм проявлялся, не называя себя по имени. А все потому, что внутреннего содержания либерализма ни Солженицын, ни другие не знали и не понимали.
«Сделать персону» - это и есть либеральная программа, та перемена, которая сделала бы возможным существование либерализма в России и развитие страны. Странное, на первый взгляд, совпадение с устремлениями эсеров, говорит о том, что существует стихийный, может быть, неосознаваемый либерализм. Назови Витте или лидеров эсеров либералами, они сами бы не поняли, почему их так обижают. Но не всегда стоит ориентироваться на самооценку и самопозиционирование.
Восстание масс, начатое в России, продолжилось в 1922 году в Италии. Наблюдавший эти процессы Ортега-и-Гассет единственным оружием против наступления масс, а значит, против тоталитаризма считал либерализм:
«Конечно, либерализм XIX века надо преодолеть. Но этого-то как раз и не может выполнить тот, кто подобно фашисту, объявляет себя антилибералом. Антилибералами или не-либералами люди были до либерализма. Либерализм оказался сильнее, он должен победить и в этот раз, или же оба противника погибнут вместе со всей Европой. Такова неумолимая хронология жизни; либерализм — позже антилиберализма, подобно тому, как в ружье "больше" оружия, чем в копье.»
Сопоставляя германскую и русскую модель тоталитаризма, Франц Боркенау пришел к тем же выводам, что и Ортега-и-Гассет, сравнивавший режимы Сталина и Муссолини, - о порождении тоталитаризма демократией, лишенной либерального содержания. Либерализм стремится ограничить власть и вмешательство государства в жизнь человека. Демократия же способна подчинить меньшинство большинству, во всех сферах – от политики и прав собственности до частной жизни и отношения к религии. И потому Боркенау признает право нацистского и советского режимов называться демократическими. А вот либерализм для них – смертный враг.
Следует также восстановить приоритет Боркенау в том, что касается бесклассового характера русской и немецкой модели тоталитаризма. В его толковании и в России, и в Германии ни один класс, ни одна социальная группа не справились с общим кризисом, поразившим мир. Боркенау видит в этом кризис культуры, я предпочитаю говорить о кризисе идентичности. В результате на первый план вышли внеклассовые группы, подавившие все остальные классы. Такова нацистская элита, в которую вербовались представители различных групп, сменившие ценностные корпоративные ориентиры на принципы и цели движения, таковы были профессиональные революционеры в России, положившие начало новой номенклатуре. Таков был ответ на вопрос, который обошел Ленин – кто будет бенефициаром «бури», то есть движения масс.
В нынешней России либеральная ниша свободна. Интеллигенция до либерализма не доросла. Именно так, потому что либерализм нуждается в интеллектуальных и моральных усилиях, способности и потребности в рефлексии и в изрядной внутренней честности – во всем том, что у русской интеллигенции не наблюдается с момента ее зарождения. Правое и левое, социальное и индивидуальное, либеральное и не очень – все это требует от интеллигенции (культурной и интеллектуальной элиты, образованной части общества, просвещенных граждан – называйте, как хотите) перехода в иное качество, обретения субъектности и самостоятельности.
Успех привластных экономистов очевиден: им удалось соединить самые современные методы рыночной экономики с экономикой мобилизационной, в которой государственная власть приватизирована ее высшими носителями, частной собственности нет, социальные процессы идут в тоталитарном направлении. После высказываний Путина о либерализме как разрушительной вседозволенности[5], они старались понравиться хозяину. Например, советовали ему использовать Фонд национального благосостояния России для длинных и дешевых кредитов предприятиям ВПК[6].
Стадность - родовая черта русской интеллигенции и прочей прогрессивной общественности. Причем, в отличие от людей власти, у интеллигентов стадность всегда ханжески маскировалась под индивидуализм. Хотя, что это такое, интеллигенты никогда не знали и не понимали.
Само существование интеллигенции как особого племени в одном ряду с племенами олигархов, силовиков, управленцев и просто некой людской массой, является препятствием формированию русской нации. Убеждение в особом положении своего племени ведет порой к появлению самых диких идей. Вот, например, достойнейший человек – проректор Высшей школы экономики покойный Лев Любимов. Он похоронил русскую деревню как «источник социального загрязнения»:
«Одно делать нужно немедленно — изымать детей из семей этих «безработных» и растить их в интернатах (которые, конечно, нужно построить), чтобы сформировать у них навыки цивилизованной жизни…То есть их надо из этой среды извлекать[7].»
Пол Пот горожан насильственно переселял в деревню, профессор Любимов предлагал обратный процесс.
Так называемый либерализм реформаторов девяностых годов превратил строительство новой экономики в кастовое занятие, в новую сословную привилегию. Не делалось даже попыток преодолеть главное наследие тоталитаризма — атомизацию общества, которую невозможно заменить или компенсировать консолидацией вокруг власти. Либерализм для России остается пока чем-то лежащим вне личности. В отличие, не вовне лежащего, а во мне живущего тоталитаризма. И главный вопрос —каким образом проблемы либерализма будут решаться на коммуникативном и идентификационном уровнях? И решаемы ли они вообще? Это острейшие вопросы, ответ на которые определяет исторический выбор: деградация и первобытность или развитие.
Либерализм не может рассматриваться как совокупность нескольких идеологических тезисов, принципов, которые должны внедряться в общество извне. Создание либеральных форм индивидуальности — это вопрос идентификации с либеральными ценностями. Эти ценности, являясь стержнем личности, сами формируют личность и ее самосознание, образовывая, в свою очередь, некие модели социального поведения и набор социальных требований, в основе которых лежит понимание того, что гарантией индивидуальной свободы и самого существования личности должна быть свобода каждого гражданина. С этого и начинается либеральная самоидентификация.
Размышляя над наследием Людвига Витгенштейна, Шанталь Муфф писала об этом так:
"Витгенштейн в своих поздних работах открывает куда более многообещающий способ осмысления политических вопросов и рассмотрения задач демократической политики, нежели рационалистически-универсалистское мировоззрение.
При нынешнем состоянии дел, характеризующемся ростом недовольства демократией, несмотря на ее кажущееся торжество, необходимо понять, что упрочение стойкой приверженности демократическим ценностям и институтам возможно, а рационализм препятствует пониманию этого. Необходимо понять, что демократические ценности нельзя создать, выдвигая изощренные рациональные доводы и делая выходящие за рамки конкретного контекста истинностные заявления о превосходстве либеральной демократии. Создание демократических форм индивидуальности — это вопрос идентификации с демократическими ценностями, и это сложный процесс, который происходит при посредничестве многочисленных практик, дискурсов и языковых игр.
Витгенштейновский подход в политической теории мог бы сыграть важную роль во взращивании демократических ценностей, ибо он позволяет нам осознать условия возникновения демократического консенсуса. Как говорит Витгенштейн: «Однако обоснование, оправдание свидетельства приходит к какому-то концу; но этот конец не в том, что определенные предложения выявляются в качестве непосредственно истинных для нас; то есть не в некоторого рода усмотрении с нашей стороны, а в нашем действии, которое лежит в основе языковой игры». Для него согласованность устанавливается не в значениях (Meinungen), а в формах жизни (Lebensformen). Einstimmung, слияние голосов становится возможным благодаря общей форме жизни, а не Einverstand, продукту разума, как у Хабермаса. И в этом, я полагаю, заключается самое главное[8]."
Переход в развитии общественных настроений от социал-дарвинизма к либерализму — это понимание того, что личная свобода нуждается в общественных гарантиях. Не только в государственных, конституционных, властных, но в и гарантиях, достигнутых в результате общественной конвенции. Граждан между собой и граждан с властью.
Существенной чертой российской общественной жизни является то, что так называемые объективные социальные характеристики плохо коррелируют с тем, что принято называть общественной позицией. Что вполне естественно для бессубъектного общества. В России есть люди, которые могут быть названы стихийными либералами, а набор (не система) их взглядов стихийным либерализмом. Они весьма различны по своим имущественным, образовательным, даже мировоззренческим характеристикам, но объединяет их необходимость некоторой внутренней самоорганизации, преодоления социального одиночества, формирования такой системы ценностей, в которой существовали бы общепризнанные критерии успеха, общественной значимости их достижений, понимание взаимной ответственности как власти, так и общества.
Когда говорят - а теперь это все говорят - о гнусном стремлении Запада навязать русским чуждую им демократию с ее гнилыми правами человека, это чистая правда. Следует признать, что не надо спорить с патриотами. Они абсолютно правы, когда утверждают, что либерально-демократические ценности враждебны русской идентичности и разрушают ее. Это действительно так. И экспорт демократии невозможен - не приживается она в России, убедились.
Идентичность невозможно экспортировать, в отличие от рациональных схем, лежащих в основе тоталитарного сознания, возвращающего людей и их общности в первобытное состояние. Как говорил Ортега-и-Гассет: «И большевизм, и фашизм — ложные зори; они предвещают не новый день, а возврат к архаическому, давно пережитому, они первобытны.» Тоталитаризм, являющийся во многом возвращением к архаике, делает невозможным то, что Макс Вебер называл расколдованием мира и что лежит в основе новоевропейской модернизации. Не происходит этого расколдования и в современной России, где наблюдается реархаизация. И где задача любой власти – препятствовать свободному развитию личности и социума. Короткие и яркие периоды развития под контролем сводились и сводятся к укреплению власти, к ее адаптации к внешним условиям и заканчиваются усилением контроля власти и социума над личностью.
[1] https://ria.ru/20210427/lavrov-1730197474.html
[2] http://www.novsu.ru/npe/files/um/1412/bg/shell/arh/istoch/%D0%92%D0%B5%D0%B1%D0%B5%D1%80%20%D0%9C.%20%D0%9A%20%D0%BF%D0%BE%D0%BB%D0%BE%D0%B6%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%8E%20%D0%B1%D1%83%D1%80%D0%B6%D1%83%D0%B0%D0%B7%D0%BD%D0%BE%D0%B9%20%D0%B4%D0%B5%D0%BC%D0%BE%D0%BA%D1%80%D0%B0%D1%82%D0%B8%D0%B8%20%D0%B2%20%D0%A0%D0%BE%D1%81%D1%81%D0%B8%D0%B8.htm
[3] Ленин В.И. Полное собрание сочинений, т.21, с.241.
[4] Витте С.Ю. Воспоминания. В 3-х томах. М., 1960. Т.2, с.522-528.
[5] http://kremlin.ru/events/president/news/60836
[6] https://www.finanz.ru/novosti/aktsii/putinu-predlozhili-potratit-fnb-na-proizvodstvo-oruzhiya-1028351756?fbclid=iwar08ythzgxcovnaarv-8cwttpdgrgvcbyqktneisnz60afx1og2jiprny3i
[7] http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/245506/pravo_na_bezdele#ixzz0zhoQE3CV
[8] https://www.ruthenia.ru/logos/number/39/10.pdf