У моей бабушки Таси была своя жизненная философия: всех людей она делила на две большие группы. В первую группу входили все люди, которые умеют жить. Во вторую – те, которые жить не умеют.
- Вот совсем не умеют жить! Не умеют и все! – огорчалась бабушка, слыша, как соседи по коммуналке в очередной раз скандалят за стенкой.
- Какая шикарная мебель! И готовит как хорошо. И одевается модно, дорого. Валентина моя всегда умела жить, с юности, – говорила бабушка после дня рождения подруги.
Иногда бабушка водила меня на свою бывшую работу – завод акварельных красок. Там мы всех обходили, кого она знала, и со всеми оживленно разговаривали, обсуждая новости. И в конце такой встречи мне всегда торжественно дарили пару коробок чудесно пахнущих акварельных красок. Из-за этого мне казалось, что мы ходим туда по праздникам, хотя это были обычные рабочие дни.
- Бабушка, а какой сегодня праздник? – спрашивала я, нюхая чудесный подарок.
- Да никакой, это просто тебе подарок за то, что бабушка тут когда-то работала очень хорошо.
Бабушка всегда и сама была очень довольна этими походами.
- Умеют люди работать, умеют жить! Какие хорошие краски мы делаем, лучшие в мире! Такая красота.
Когда неожиданно умер дядя Коля, у которого мы много лет снимали дачу в поселке под Приозерском, не только его родные, но и все дачники были потрясены и очень расстроены. Дачники снимали свои комнаты десятилетиями, и это была уже одна большая семья. Дядю Колю любили, он был добродушный и всегда шутил. Да, он, конечно, любил выпить и курил как паровоз, но смерть все же была преждевременной. Года за три до смерти он получил серьезную травму внутренних органов. Огромный бык, когда его грузили на машину (на мясо сдавали), поддал дяде Коле в бок так, что перебросил его через забор. Позже, как рассказывали, якобы именно на этом месте и выросла у него опухоль. Всем было удивительно, как простой крестьянин, обычный пастух совхозного стада, вдруг заболел такой сложной, такой городской болезнью? Ведь всю жизнь на природе жил, где чистая вода, свое молоко и мясо. И только моя бабушка, казалось, ничуть не удивилась, чем удивила всех остальных дачников:
- Удивляются они… А что тут удивляться-то? Да Николай ваш никогда жить не умел! Четверо детей, а он пьяный через выходной.
Постепенно и я тоже стала пытаться понять, кто умеет жить, а кто так себе. Вот сосед много как рыбы поймал, значит, наверно, он умеет жить? А у моего деда Лёни сегодня лодка потекла, неужели, не умеет?
- Лёлик, ну ты флегма! Ты что же, пробоину не видел? - сердилась бабушка на деда, когда мы на причале все вместе, втроем, в темноте вычерпывали воду из лодки-плоскодонки ржавыми консервными банками. Починил дед лодку быстро, ведь он ее и сделал сам, своими руками, по чертежам из любимого журнала «Наука и жизнь». И покрасил в новый, очень яркий зеленый цвет. Значит, все же жить умеет?
Если бабушка ставила «диагноз», и он подтверждал мое неуверенное предположение, я ликовала. Я уже разбираюсь в людях, я взрослая! Но если бабушка молчала, я никогда ее не спрашивала, умеет ли человек жить, стеснялась. А когда я немного подросла… о, ужас, я стала догадываться, что сама бабушка жить, кажется, не очень-то умеет.
Хорошо помню нашу полуподвальную комнату в коммуналке в Тучковом переулке – скромное бабушкино царство. Совсем старенький диван-книжка неопределенного цвета, полированный сервант с разношерстной посудой, деревянный круглый стол с жирными пятнами, видавшие виды венские стулья, безликая тумбочка с телевизором, небольшая вешалка при входе, полированный платяной шкаф. За шкафом, как за стеной, еще один диван-книжка, поновее, на котором раньше, до нашего переезда в кооперативную двушку, спали мои родители. Сейчас, глядя на свои многочисленные и забитые битком шкафы-купе, я поражаюсь, а где хранились все вещи в этой комнате? У нас что же, у семьи из пяти человек, совсем ничего тогда не было?
- Ирочка, посмотри, не слишком пятнышко заметно? – спрашивала бабушка, доставая из шкафа одно из двух своих праздничных шерстяных платьев. Она собиралась на заседание совета ветеранов, а это для нее всегда был настоящий праздник – встреча однополчан.
- Не знаю, бабушка. Вроде видно...
- Ну, ничего, пусть как будто только что сейчас поставила, - утешала она себя. И садилась штопать уже штопаные чулки. «Я все же швейник!» - оправдывалась она, будто это был именно тот случай, когда надо было непременно проявить свое швейное мастерство. Бабушка считала себя швейником, потому что закончила швейное училище, хотя я никогда не видела, чтобы она хоть что-то сшила. А еще она считала себя эстонкой, потому что была ею по паспорту, и одновременно - латышкой, потому что ее отец был латышом.
- Зирга галва (лат. zirga galva). Это значит «лошадиная голова», - периодически хвасталась бабушка своими познаниями в латышском. По-эстонски она, кажется, не знала ни слова.
См. продолжение.