Ключевые слова: Германия; период национал-социализма; Берлин; повседневная жизнь семьи.
В монографии автор, доцент кафедры новой и новейшей истории МГУ им. М.В. Ломоносова, реконструирует повседневность семей средних слоев и интеллигенции в Берлине в период национал-социализма. Книга снабжена вводной частью, где поставлен вопрос о предмете и методах истории повседневности как отрасли исторической науки, библиографией и приложением. Источниковая база исследования включает в себя материалы берлинских архивов, опубликованные воспоминания, материалы личных собраний и семейных архивов, периодику, статистические данные, многочисленные интервью автора.
Работа состоит из трех глав и послесловия. В первой рассматривается положение семьи в Берлине в 30-е годы, в деталях проанализирован ее быт, уклад, приватные сферы человеческой жизни. Исследована политика национал-социализма по отношению к семье, женщинам и детям, мероприятия по ограничению присутствия и исключению женщин из сферы деловой и производственной активности и, соответственно, возврату женщины в семью. При этом уход женщины в мещанский мир чисто личных, семейных интересов не встречал одобрения у идеологов национал-социализма. Нацистам «нужна была сознательная жена и мать, убежденная сторонница режима» (с. 36). Автор отмечает, что существовали и объективные исторические обстоятельства, облегчившие формальную задачу национал-социалистов в проведении политики в отношении семьи – борьба с массовой безработицей рубежа 1930-х годов. Именно этот признанный факт решения острейшей проблемы безработицы наиболее сильно повлиял на сознание людей. «То, что отец, глава семьи, получил работу... отмечает большинство современников как в устных рассказах, так и в воспоминаниях в качестве свидетельства перемен к лучшему после прихода к власти НСДАП или даже как положительный повод к изменению отношения к Гитлеру. О цене и средствах, которыми нацисты достигли этого успеха… массы людей даже не задумывались» (с. 42).
Национал-социалистический режим весьма активно пытался решить накопившиеся демографические проблемы, проводя в жизнь комплексную программу рождаемости: единовременные детские пособия, помощь молодым матерям вне государственного законодательства, содействие отцам семейства в поисках работы и пр. Но наряду с материальными мерами поощрительного характера, распространявшимся всегда только на «полноценные» семьи, национал-социалисты приняли целый ряд жестких указов и распоряжений расово-биологического характера.
Война внесла свои коррективы, отбросив законотворчество национал-социалистов в сфере семьи, материнства и ограничения интересов женщин лишь семейно-домашними заботами практически к его исходному пункту. Нацистская пропаганда без труда поменяла приоритеты, переориентировавшись на призыв к женщинам вернуться в производственную и профессиональную сферу в гораз
до больших масштабах, чем ранее. Автор констатирует, что женщинам из рабочего класса и частично из других слоев так и не удалось добровольно или принудительно уйти в семью, доля работающих женщин за весь период национал-социалистического режима стабильно держалась около отметки в 35% (с. 50).
Что касается организации повседневной жизни берлинской буржуазной семьи в 1930-е годы, автор указывает, что, как в воспоминаниях, так и в устных рассказах подчеркивается факт аполитичности семьи, особенно матери. Отцы в основном придерживались умеренно консервативных взглядов. В воспоминаниях подчеркивается патриархальный характер семьи, основанной на безусловном авторитете отца, обычно отличавшегося такими качествами, как дисциплинированность, требовательность, а в семьях интеллигенции – и образованность, начитанность, любовь к искусству. Глубокая религиозность в такой семье была редкостью. Жилищные условия семей этого круга соответствовали их социальному статусу и жизненным стандартам бюргерства. Автор отмечает, что посыл официальной нацистской идеологии – «квартира как жилье германской семьи должна по своему культурному оформлению соответствовать национал-социалистическому духу» потерпел существенное фиаско (цит. по: с. 53). «В немецкую гостиную “национальная революция” не имела доступа, а портрет фюрера лишь в редких случаях мог смотреть со стены в кабинете главы семьи на идеологически невыдержанную обстановку» (там же).
Жилищная политика национал-социалистов была ориентирована на семью, причем преимущественно на многодетную. Семьям оказывалась помощь в размере 100 рейхсмарок (с. 54). Потребление в семьях варьировалось в зависимости от уровня дохода, привычек и семейных традиций. Покупательная способность среднестатистического немца даже в столице еще в 1937 г. была попрежнему ниже уровня 1928 г., и только 1939 год принес существенные сдвиги в лучшую сторону (с. 56). Цены на продукты питания достигают максимума в 1927–1929 гг., затем начинают плавно снижаться (минимум был пройден в 1933 г.) и до войны они держатся практически на одном уровне, затем вновь поднимаются (с. 57). Автор отмечает, что, вероятно, это связано как с последствиями сельскохозяйственного кризиса, так и с медленным повыше
нием покупательной способности населения после ликвидации безработицы.
Вторая глава посвящена повседневной жизни в Берлине в 1933–1939 гг. Среди многообразия факторов, влиявших на повседневную жизнь в Берлине и в Германии в период национал-социализма, автор вычленяет самый главный, определявший вплоть до начала Второй мировой войны лояльное отношение большинства немцев к режиму: решение проблем безработицы и экономической нестабильности. Изменение материального положения семьи в лучшую сторону влекло за собой цепочку перемен во всей повседневной жизни, воспринимаемых как следствие положительных сдвигов в стране, остальное отходило на задний план.
Наибольшее давление со стороны государства личность испытывала в сфере работы, учебы, общественных организаций.
«В своем стремлении унифицировать общество, минимизировать индивидуалистическое влияние частной жизни нацисты не знали границ» (с. 69). Автор подробно прослеживает жизнь семьи под контролем НСДАП. Спецификой Берлина было наличие самых разнообразных обществ и объединений, членства в которых было трудно избежать. Нацизм воздвиг в абсолютный приоритет расовополитическое воспитание и военизированный характер всех форм молодежной активности. Дети как можно раньше должны были быть вырваны из-под опеки семьи и воспитаны в общественных организациях. Вторжение идеологии национал-социализма в сферу повседневности не обошло стороной даже семейный рацион. В одно из воскресений каждого месяца немцам полагалась на обед вместо традиционного жаркого вегетарианская похлебка, а сэкономленные деньги следовало опускать в специальную копилку как подтверждение общенациональной бережливости.
Не могли берлинские семьи абстрагироваться и от внешнеполитических событий, тем более что в столице эта сторона жизни выступала наиболее наглядно. Из событий, воспринимавшихся берлинцами как абсолютно положительные, автор называет Олимпийские игры 1936 г., которые были использованы властями в пропагандистских целях «для показа степени “открытости” и миролюбия гитлеровской Германии и процветания населения при нацистском режиме» (с. 80). Автор отмечает, что заблуждением является взгляд, превратившийся в клише, что Берлин находился в
изоляции от мировой культуры в период национал-социализма, даже осуждаемые нацистами современные авторы находили своих читателей. «В сфере культуры и тем более столичной культурной жизни национал-социализм намеренно оставлял свободные ниши, действовал достаточно осторожно… Режим, претендующий на столь полную мобилизацию общества, должен был выказывать уважение к национально-культурным традициям и ориентирам общественной и частной жизни, иначе он рисковал потерять лояльность граждан» (с. 93).
Автор заключает, что семьи средних слоев пытались сохранить свою традиционную систему ценностей, пытались отстоять свой мир, отступали неохотно и медленно, но тем не менее под влиянием пропаганды, испытывая чувство страха и материальную зависимость, были сравнительно успешно интегрированы в национал-социализм. Приспособление к национал-социализму, свидетельствует автор, было психологически стимулировано еще и вопросами самооценки и самоидентификации: «Коль скоро государство задавало условия существования, то адекватным ответом для большинства становился поиск “своего места” в этой жизни, построения своего собственного благополучия – в этом случае можно было считать себя “нормальным”, а жизнь состоявшейся» (с. 116). Эти люди не становились героями Сопротивления. То, что их изолированного мирка домашнего спокойствия и аполитичности для государства более не существовало, они предпочитали не замечать как можно дольше. «Нацизм воспользовался и их пассивностью, и ожиданиями перемен к лучшему для них самих и для Германии. Незаметно для них, считавших себя свободными, он подчинил их жизнь, трансформировал семейные отношения, заставил по крайней мере молчаливо соучаствовать в государственной политике и акциях, цели которых они разделяли не всегда» (там же).
Третья глава посвящена жизни во время войны 1939–1945 гг. Автор отмечает, что война в представлении берлинцев делилась на два этапа: начало войны (1939–1941), которое ощущалось большинством довольно слабо, и собственно военное время (в нем автор выделяет 1941–1943 и 1943–1945 гг.), когда положение неуклонно, сначала медленно, а после 1943 г. все быстрее ухудшалось – вплоть до апокалипсиса 1945 г. Границей между этими этапами для жителей столицы являются в меньшей степени события на фрон
тах, а в гораздо большей мере первые массированные воздушные атаки, которые для большинства, прежде всего для детей, и явились зримым началом настоящей войны. Война рождала новые формы повседневной жизни, по необходимости рвала традиционные связи даже между родителями и детьми. Автор отмечает, что в основном семейную повседневность в первые годы войны наполняли две диалектически взаимосвязанные тенденции: с одной стороны, приспособление к новым условиям, а с другой – бессознательное стремление как можно дольше сохранять видимость и внешние атрибуты прежней нормальной жизни. Автор констатирует, что несмотря на недовольство и страх, уровень лояльности населения оставался высоким вплоть до конца войны, дело не дошло – как во время Первой мировой войны – до беспорядков или тем более до восстания против режима.
В 1944 г. с открытием Второго фронта во Франции все меньше людей верили в конечную победу рейха, апатия овладевала берлинцами. Бомбежки и ситуация на фронте, неумолимо приближавшемся к Германии и самому Берлину к концу войны, ничего не оставили от привычной повседневной жизни. Она сузилась до удовлетворения примитивных потребностей, до желания просто выжить.
В послесловии втор заключает, что если попытаться определить отношение берлинцев к нацистскому периоду в целом, то можно со всей определенностью утверждать, что для большинства людей, которых не затронули репрессии и антисемитские меры,
«это было замечательное, драгоценное время» (с. 141). Для понимания такой позиции существовали объективные причины, проанализированные автором на всем протяжении исследования. Для многих, кто дал интервью, 30-е годы совпали с периодом детства и отрочества, как правило, самого счастливого периода жизни. Помимо того, для Германии это был период между кризисом 1929– 1933 гг. и войной, и обычными людьми он воспринимался как время надежд и стабильности. В этот период нацистский режим провел социально-политические мероприятия, имевшие определенные успехи в ликвидации безработицы и мирной ревизии Версальского договора 1919 г. При этом к национал-социалистическому режиму в целом, а особенно лично к Гитлеру «все очевидцы с сегодняшних
позиций относятся отрицательно, старательно проводя грань между властью, государством и жизнью семьи в то время» (с. 142).
И.Е. Эман