«Бездарный, слащаво-приторный, полный стереотипов сериал с картонным лицом главной героини, шаблонными персонажами и предсказуемым сюжетом» – как только не ругали первый сезон сериала «Эмили в Париже». А особенно пригорело у всех позднее, когда сей сомнительный продукт от Netflix был номинирован на премии «Эмми» и «Золотой глобус» как «Лучший комедийный сериал», а Лили Коллинз и вовсе получила номинацию «Лучшая женская роль на ТВ (комедия или мюзикл)» – вот тогда не возмущался разве что ленивый. В The New Yorker в прошлом году вышла разгромная статья, в которой сериал назвали частью набирающего популярность тренда «Ambient TV», описав его как «артефакт современной антиутопии». Так, к примеру, на экране телевизора (или планшета, или смартфона, или где ещё там можно смотреть сериал) можно увидеть ещё три слоя экранов: экран смартфона Эмили, на нём – лицо её собеседника и там же – лицо самой Эмили.
Создаётся впечатление, что Эмили – наивную миллениалку – волнуют только «социальные» впечатления: кульминация многих эпизодов сериала – успешная фотография для Instagram. Работа Эмили – получать больше лайков для брендов, а её жизнь проходит в погоне за лайками для себя. Всё есть контент.
В этом случае (и в некоторых других последних проектах) Netflix является первопроходцем жанра, который можно считать «эмбиентным телевидением». Это «настолько же не стоит внимания, насколько является интересным», писал музыкант Брайан Ино, придумав термин «эмбиентная музыка», указав его в описании на обложке своего альбома 1978 года «Ambient 1: Music for Airports», сборника медленных мелодичных синти-композиций (эмбиент значит что-то, на что вам не нужно обращать внимание, чтобы насладиться этим в полной мере, но в то же время нечто достаточно соблазнительное и убедительное, если вы вдруг решитесь на полное погружение).
Вот так же, как и нежный New Age, «Эмили в Париже» – успокаивающая, медленная и относительно монотонная вещь, драматические моменты которой слишком предопределены, чтобы быть по-настоящему драматическими. Ранняя эра телевидения была основана на сериалах с мета-повествованиями, которые заслуживали глубокого анализа. Здесь же разбираться не в чем; мы переходим в эру окружающей среды, которая не то что не конкурирует с нашими смартфонами, а, скорее, попросту из-за них умирает.
Конечно, «эмбиентное телевидение» – как и любое другое – это не столько творческое новшество, сколько продукт технических и социальных сил того или иного временно́го периода. Начиная с 1930-х, с мыльных опер сперва по радио, а затем по телевидению, стали транслироваться многосерийные драмы, в которых сюжетная логика не имела столь большого значения, какое имело постоянство: то, что такие сериалы производились быстро и дешево и транслировались в одно и то же время каждый день, обеспечивая ненавязчивый «фоновый шум».
С появлением Wi-Fi и стриминга зрители стали относиться к ТВ более намеренно, по крайней мере в теории. Когда Netflix и другие платформы начали выпускать целые сезоны сериалов сразу, в зрительском обиходе появилось слово «подсел», и больше всего зрители отдавали предпочтение замысловатым драмам или забавным комедиям. Но сейчас, особенно во время локдаунов и карантинов, мы ведём себя так, будто никогда и не отказывались от кабельного телевидения – когда ничто не мешает жить с включённым телевизором сутки напролёт. ТВ-поток обеспечивает фон для остального нашего цифрового потребления: ленты фрагментированного текста, изображения и видео алгоритмически отсортированы так, чтобы максимально провоцировать; а «эмбиент» обеспечивает ещё более редкую возможность «разъединения», т.к. мы всё ещё продолжаем смотреть на какой-либо из имеющихся поблизости экранов.
В 2010-х недолго существовала мода на «медленное ТВ», телевидение неотредактированной реальности (к примеру, более чем семичасовое видео поездки из Бергена в Осло на поезде, снятое в 2009 году, или двенадцать часов демонстрации экстремального приливного течения Сальтстраумен в Северной Норвегии 2016 года). Длительные видео вдохновляют на интроверсию и рефлексию, как медитация: они обретают свой смысл благодаря воображению и сознанию зрителей.
А вот «эмбиентное телевидение», напротив, направлено на полное стирание мысли, сглаживание любой разрушительной текстуры или диссонанса. Его кадры высокого разрешения делятся и складываются в убаюкивающие монтажи – замедленное движение, быстрое движение, кадры с дронов; всё это обеспечивает глянцевое, утешительное забвение, или, как когда-то писал Анри Матисс о своих собственных картинах, «что-то вроде хорошего кресла».
Конечно, номинирование «Эмили в Париже» на весьма значительные премии – это как бы немного перебор: только относительно недавно к телевизионным драмам начали относиться как к настоящему искусству. Однако, спрос всё же родил предложение: второй сезон сериала вышел почти неделю назад – 22 декабря.
И, неудивительно, что второй сезон – это снова своеобразное, очаровательное и незатейливое действие, за которым весело наблюдать. Не лучшее из того, что есть. Но и не плохое.
Эмили хочет быть в Париже, потому что ищет любовь и новые впечатления. Когда она ошибается, на неё никто долго не злится, а когда у неё что-то здо́рово получается, это быстро забывается. В сумме эти слагаемые дают незамысловатый сериал с очаровательной атмосферой и сюжетной линией векового конфликта культур: американка, чья солнечная самоуверенность разрушает оборону душных европейцев, «Эмили в Париже» порой может быть женской версией «Теда Лассо».
В чём же недостатки «Эмили в Париже»? Возможно, в отказе от участия в ряде действий, имеющих определённые последствия. Это шоу по-настоящему эпизодическое, с постановочными ситуациями и их разрешениями в виде таких же небольших долгосрочных изменений, как в любом эпизоде «Симпсонов».
Знаете, вот иногда хочется посмотреть «Сопрано», а иногда вполне достаточно зарисовок из жизни молодой женщины, ищущей своё место и любовь в чужом для неё городе. «Эмили в Париже», безусловно, был бы более богатым, сложным и «многослойным», если бы дал Лили Коллинз возможность больше играть, или более глубоко изучил столкновение между американскими ценностями и несколько снобистской изысканностью Старого Света её французских работодателей. Но тянуть развлечения до стандартов великого искусства – рецепт несчастья.
Если жизнь Эмили в погоне за лайками в Instagram «антиутопична», шоу это осознаёт; случайность её успехов на работе кажется комментарием к капризности жизни онлайн.
Этому сериалу также есть что сказать и о самолюбовании: неспособность Эмили выучить французский или погрузиться во французскую культуру – предмет ненависти хейтеров сериала – критически пересмотрен в новом сезоне. Её американская суть, её настойчивое стремление к собственной исключительной натуре часто помогает Эмили, но также это порой показано как неотъемлемое ограничение, которое она должна преодолеть. Она вынуждена противостоять – подобающим ситкому образом – самой себе на фоне энергичности и жизнерадостности, которая поднимает зрителям настроение.
Всё, что происходит на экране, можно понять без особого труда. И, возможно, тот факт, что «Эмили в Париже» можно интерпретировать такими совершенно разными способами – как один самых лучших сериалов, как предвестник конца привычного нам света или как прекрасное шоу, которое умудряется и поднять настроение, и быть о чём-то, – прежде всего говорит о том, что в его формуле всё-таки есть какое-то искусство.
По материалам ресурсов Variety и The New Yorker.
#Эмили в париже #лили коллинз #сериалы #netflix #emily in paris