Накануне Великой Отечественной войны, СССР напоминал человека, только-только начавшего оправляться после тяжелой болезни. После этой «болезни» оставались серьезные «осложнения», связанные с ее последствиями, и не всегда правильным ее «лечением».
Мы обозначим (очень коротко) только проблемы присоединенных накануне войны территорий. По факту, проблем, связанных с государственным строительством, было гораздо больше. Мы их коснемся только незначительно, по ходу изложения материала, лишь в той части, где они оказали существенное влияние. СССР был государством нового типа, и, как во всякой «экспериментальной модели» требовалось время для «отладки прототипа». А, вот этого времени как раз и не было.
В результате внешней политики СССР (которую очень сложно назвать «марксистско-ленинской») в его состав были включены территории, в которых еще до конца не сложились предпосылки для безболезненной ре-интеграции в его экономическую систему.
В одной из научных работ встретилась любопытная фраза: «По-прежнему, считалось, что «граждане СССР... готовы отдать свою жизнь... за торжество коммунизма во всем мире»[1]» [2]. Возникает вопрос: «Кем считалось?». Скорее всего, речь идет именно о советском и партийном руководстве.
«Пролетарский интернационализм» оставался в арсенале пропаганды как «неотъемлемое качество, боевое знамя советского патриотизма», в качестве одного из лозунгов провозгласившего, что народы СССР – «друзья всех народов»[3] Земли. Считалось, что «советский патриотизм воодушевляет сердца не только трудящихся нашей родины, но и трудящихся всего мира»[4]. СССР по-прежнему рассматривался как «отечество международного пролетариата», имевшее союзников во всех странах мира, которые «до конца верны своему делу – оберегать Советский Союз от попыток интервенции его внешних врагов»[5].
Пропагандисты на местах стремились пронизать свою работу «духом боевого пролетарского интернационализма», «органически связать с перспективами мирового коммунистического движения»[6].
Все это прекрасно, но … ошибочно. Советское руководство, видимо, не обладая объективной информацией, или игнорируя ее, вело политику экспансии, присоединив незадолго до войны достаточно проблемные для СССР территории.
23 августа 1939 г. СССР и Германия подписали Договор о ненападении, к которому прилагался Секретный дополнительный протокол, касавшийся разграничения сфер влияния в Восточной Европе. В результате достигнутых соглашений Советский Союз получил возможность реализовать свои устремления по присоединению (или возврату в состав страны) ряда территорий «лимттрофной зоны», на которые, по мнению руководства страны, СССР имел юридические или моральные права.
Речь идет, прежде всего, о бывших государствах-лимитрофах: Латвии, Литве и Эстонии, население которых достаточно долго подвергалось антисоветской агитации и пропаганде. Помимо этого следует отметить, что в силу объективных причин, на тот момент уровень жизни в этих государствах, был значительно выше, чем на остальной территории СССР.
Многие советские военнослужащие и даже агитаторы и пропагандисты были поражены зажиточностью населения и изобилием товаров в этих регионах, в результате чего смогли воочию убедиться в противоречивости навязывавшихся пропагандой стереотипов об «угнетательской политике» правительств Литвы, Латвии и Эстонии[7]. Ситуация с бывшими румынскими территориями была не столь однозначной. В Черновицкой области, где уровень жизни был достаточно высоким, возникли определенные проблемы. Они возникали не только на присоединенных территориях, но и в самом СССР. Так, к примеру, Политбюро ЦК ВКП(б) категорически осудило восторженный очерк писателя А.О. Авдеенко о жизни Черновицкого региона, ранее входившего в состав Румынии. И.В. Сталин и все выступавшие на этом заседании Политбюро широко использовали ключевое слово «низкопоклонство». В назидание другим, писателя не печатали вплоть до 1941 г.[8]. С другой стороны, большая часть Бессарабии, ранее находившаяся в достаточно угнетенном положении, в основной массе населения позитивно восприняло присоединение территории в результате Бессарабской десантной операции.
Традиционно принято указывать, что: «СССР еще с начала 1920-х гг. заявлял свои права на Западную Украину и Западную Белоруссию, которые были захвачены Второй Речью Посполитой в 1920 г».[9]
В современной литературе указывается: «Таким образом, руководство СССР не претендовало на исконно польские земли, стремясь возвратить в состав страны только те территории, которые считало по праву принадлежащими России (СССР)» [10].
По факту, это не совсем так. Если по отношению к Западной Белоруссии, это более или менее справедливо, то по отношению к Западной Украине это ошибочное мнение.
Эта территория на протяжении длительного времени развивалась в составе Австро-Венгрии, а, затем и Речи Посполитой. В отличие от Западной Белоруссии, эта территория в составе польского государства, подвергалась намного меньшему национальному и экономическому угнетению. Здесь в значительно меньшей степени было распространено «осадничество».
Польская операция советских войск не была бескровной – Красная Армия потеряла 737 чел. убитыми и 1862 чел. ранеными[11].
Фактически, ситуация здесь складывалась, как на оккупированной территории. Так, 30 сентября Военный совет Украинского фронта был вынужден издать директиву № 071, в которой потребовал от военного прокурора и Трибунала «по-настоящему включиться в борьбу с мародерством и барахольством. Применять суровые меры наказания к мародерам и барахольщикам. Не тянуть следствия по делам мародеров. Проводить показательные процессы с выездом в части. Политорганам развернуть широкую разъяснительную работу среди красноармейцев. Вызвать по отношению к мародерам ненависть и презрение со стороны бойцов и командиров. Широко популяризировать среди военнослужащих и местного населения приговоры трибуналов с суровыми наказаниями мародеров»
На присоединенных территориях еще оставались разрозненные отряды и военнослужащие Войска Польского, некоторые из которых попытались начать партизанскую борьбу. Были откровенные провокации и убийства советских военнослужащих «осадниками» и бывшими польскими военнослужащими.
Так, например, 18 сентября в Ровно переодетый в штатское с красной повязкой на рукаве подпоручик польской армии Череховский с тремя польскими офицерами зашел на территорию военного госпиталя, объявил себя «красным комиссаром» и потребовал немедленного освобождения госпиталя обслуживающим персоналом. В это же время Череховский и сообщники открыли стрельбу из карабинов и пистолета. Видя, что провокация не удается, он скрылся. 21 сентября вновь появился в госпитале и был задержан. В ходе следствия выяснилось, что Череховский был участником боев 1920 г. под Гродно. 23 сентября он был приговорен к расстрелу.
Присоединение этих территорий, и репрессивная политика по отношению к части населения присоединенных территорий, естественно оказало влияние на настроения населения внутри страны и в вооруженных силах.
С одной стороны, были настроения, возникшие под воздействием пропаганды. Например: младший командир отдельного батальона связи 97-й стрелковой дивизии Почуев заявил: «Наконец мы дождались момента оказать помощь нашим братьям за рубежом. Мы решение партии и правительства выполним с честью».
Вспоминая об отношении к действиям СССР в Польше, К.М. Симонов писал: «Надо представить себе атмосферу всех предыдущих лет, советско-польскую войну 1920 года, последующие десятилетия напряженных отношений с Польшей, осадничество, переселение польского кулачества в так называемые восточные кресы, попытки полонизации украинского и в особенности белорусского населения, белогвардейские банды, действовавшие с территории Польши в двадцатые годы, изучение польского языка среди военных как языка одного из наиболее возможных противников, процессы белорусских коммунистов. В общем, если вспомнить всю эту атмосферу, то почему же мне было тогда не радоваться тому, что мы идем освобождать Западную Украину и Западную Белоруссию?»
С другой стороны возникало достаточно много вопросов. Красноармеец взвода особого отдела 13-го стрелкового корпуса Кружилин в частной беседе сказал:
«На нас не напали фашисты и мы чужой земли ни пяди не хотим брать, так почему же мы выступаем?».
Красноармеец Муравицкий задавал на собрании вопрос:
«Почему мы идем защищать Западную Украину и Белоруссию, ведь у нас политика мира, пусть они сами освобождаются, а на нас не нападают, ну и ладно». По мнению красноармейца Шелудчева, «у нас есть лозунг, что мы чужой земли не хотим, а зачем же мы перешли польскую границу? Ведь в Польше и в других странах есть компартия, есть пролетариат, ну и пусть они сами совершают революцию и своими силами избавляются от помещиков и капиталистов»
Политрук учебного батальона 4-й танковой бригады Украинского фронта Потелешко заявил:
«Нам командир и комиссар батальона заявили, что мы будем воевать, но не сказали с кем. Нам никто войны не объявил, мы проводим политику мира и стараемся, чтобы нас никто в войну не втянул, а вдруг сами объявляем и втягиваемся в войну. Такая политика противоречит учению партии Ленина — Сталина. Ленин учил, что революцию на штыках не принесешь, как в Польщу, так и в другую страну. К этому кто-то приложил руку, чтобы изменить нашу политику»
Естественно эти настроения жестко прерывались политорганами, а в отдельных случаях к военнослужащим применялись репрессивные меры.
Действия советских войск на Западной Украине и в Западной Белоруссии, да еще перед лицом германской опасности, не устраивал нацистское руководство[12] – такая идеологическая установка дискредитировала Германию в глазах украинского и белорусского населения. Поэтому в 1939–1941 гг. нацисты развили тесное сотрудничество с украинскими и белорусскими эмигрантами, оказавшимися на территории рейха и Генерал-губернаторства[13].
Проживавшие ранее на этих территориях поляки – «осадники» и «лесники» – возлагали надежды на свое освобождение и восстановление польского государства Германией[14].
Так или иначе, избранные 22 октября Народные собрания Западной Белоруссии и Западной Украины 27—29 октября провозгласили Советскую власть и обратились с просьбой о включении их в состав Советского Союза. 1—2 ноября 1939 г. Верховный Совет СССР удовлетворил их просьбу.
Достаточно проблемной была территория в Карелии, которую СССР присоединил в результате «зимней войны».
Разработанная советской пропагандой идеологическая установка гласила, что война с Финляндией ведется, как «за безопасность северо-западных границ нашей социалистической Родины», так и «за освобождение финского народа из-под ига маннергеймовской шайки»[15]. Обоснованию «освободительного» характера войны служило создание альтернативного, просоветского финского «правительства», возглавившего «Финляндскую демократическую республику» (ФДР), провозглашенную 1 декабря 1939 г. в городе Терийоки[16] на занятой советскими войсками финской территории. Главой правительства и министром иностранных дел ФДР был назначен финский коммунист О.В. Куусинен, который с 1921 г. находился в СССР. 2 декабря 1939 г. между Советским Союзом и ФДР был заключён Договор о взаимопомощи и дружбе. В советской пропаганде ФДР была представлена как единственно легитимный представитель воли финского народа: «Англо-французские империалисты зажгли пожар войны в Европе. Они спустили с цепи маннергеймовские банды, сделав их своим оплотом в борьбе против СССР. Красная Армия выступит на помощь Финляндской Демократической Республике, (чтобы) громить банды белофиннов, и разгромит их»[17].
Кроме того, на территории СССР была создана «Финская народная армия» из военнослужащих – советских граждан финского и карельского происхождения, численностью до 25 тыс. чел. Однако О.В. Куусинен и его марионеточное правительство были негативно восприняты не только большинством населения Финляндии, но даже руководством финляндских коммунистов.
Однако советское руководство не было в полной мере удовлетворено итогами войны с Финляндией. Поэтому была предпринята политическая акция по преобразованию Карельской АССР, в состав которой и были включены почти все отошедшие от Финляндии территории, в Карело-Финскую ССР (31 марта 1940 г.). Пропаганда утверждала, что создание этой новой, 12-й союзной республики «явилось новым торжеством ленинско-сталинской национальной политики»[18]. Преобразование Карельской республики в «Карело-Финскую» было абсурдной идеей. По данным переписи 1939 г., финно-угорские народы Карелии составляли всего 27% населения, причем финны – только 2%.
В итоге «финской» республика так и не стала – ни морально, ни демографически. Среди ее финского населения издавна отмечались антисоветские настроения, и поэтому во время Советско-финляндской войны финское население в количестве 2080 чел. было переселено из приграничных районов вглубь Карелии. В апреле 1940 г. власти КФССР отмечали, что «настроение большинства переселенных явно враждебное к нашей стране, к нашей партии». Кроме того, в КФССР даже произошло уменьшение доли финно-угорского населения – в новые районы республики, согласно постановлению СНК СССР от 6 января 1941 г., были переселены 20 тыс. семей колхозников из других регионов СССР[19]. Что так же осложнило и без того не очень простую ситуацию.
[1] Волин Б. Великий русский народ. С. 48.
[2] Синицын Ф.М. Советская власть и национальный вопрос М. Центрполиграф 2018
[3] Правда. 1938. 10 апреля. С. 1; 6 июля. С. 1.
[4] Косарев А. Интернационализм и советский патриотизм // Правда. 1938. 6 сентября. С. 2.
[5] Советский патриотизм и интернационализм // Правда. 1938. 5 ноября. С. 1.
[6] Матюхин П. Интернациональное воспитание рабочих в цехе // Правда. 1938. 29 августа. С. 2.
[7] Невежин В.А. Синдром наступательной войны. С. 100, 108.
[8] См.: Борев Ю. Сталиниада. М., 1990. С. 186.
[9] Макарчук В.С. Государственно-территориальный статус западно-украинских земель в период Второй мировой войны: Историко-правовое исследование. М., 2010. С. 140–143 и др.
[10] Синицын Ф.М. Советская власть и национальный вопрос М. Центрполиграф 2018
[11] Абрамов А., Венский К. Указ. соч. С. 47.
[12] Розанов Г.Л. Указ. соч. С. 115.
[13] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 104. Л. 120; Украинские националистические организации в годы Второй Мировой войны. С. 9.
[14] ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 60. Л. 49об.
[15] РГВА. Ф. 25871. Оп. 2. Д. 389. Л. 34.
[16] Ныне г. Зеленогорск Ленинградской обл.
[17] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 22. Д. 370. Л. 11.
[18] VI сессия Верховного Совета СССР // Советское государство и право. 1940. № 3. С. 3–4.
[19] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 121. Д. 31. Л. 1, 6–7.