— Вы проходите, проходите, — сказала в спину женщина.
Николай толкнул калитку. Взвизгнули петли, а затем вдруг послышалось глухое низкое ворчание. Николай в нерешительности обернулся на женщину. Оператор, груженый камерой и штативом, шел последним, ему было все равно.
— Да вы проходите, не бойтесь, — засмеялась женщина добродушно. — Это Шарик, он не кусается!
Пес был довольно крупный. Увидев Николая, он зарычал громче и оскалил желтые клыки.
— Шарик, — с фальшивой лаской сказал неприятному животному Николай.
Пес рванулся вперед. Лязгнула ржавая железная цепь, и животное встало на дыбы в паре метров от Николая.
— Проходите в дом, — как ни в чем не бывало предложила женщина.
Николай торопливо обогнул хрипящего пса (проверять на себе, кусается Шарик или нет, не хотелось) и поднялся на крыльцо.
Откуда-то громко звучала музыка: наверное, из сада, который начинался разу за домом.
— Ты меня не забы-ы-ывай, — пел знакомый голос, — упадет снежинка с неба... Я вернусь январским снегом...
— Весело живете, — пробормотал Николай совсем тихо, но женщина расслышала.
— Он музыку любит.
Николай достал платок и вытер пот со лба. Вот это пекло сегодня! «Уволюсь, — в который уж раз пообещал он себе. — Ведь не ценят, сволочи. Отправить по жаре в такую даль... Сенсация, говорите? Точно уволюсь».
В доме было на удивление прохладно.
— Пить, наверное, хотите? — предположила говорливая хозяйка. — У меня квас есть!
— Спасибо, — ответил Николай. — Воды, если можно.
— Хороший квас получился, — женщина вручила Николаю большую красную кружку в белых горошинах. — Пейте, пейте! Еще налью!
В кружке и вправду оказался квас, хотя Николай просил воды. Он опасливо понюхал мутную жидкость и сделал глоток.
— М-м!
— Да на здоровьичко! — улыбнулась хозяйка довольно. Обернулась к долговязому оператору, который уже растопырил в углу комнаты треногу и возился с камерой:
— И вам налью, хотите? Домашний квас, холодный!
Оператор отрицательно помотал головой.
— Он ничего, кроме пива, не пьет, — пояснил Николай. — Как все операторы.
— А пива у меня нет, — растерялась женщина.
— И слава богу, — Николай взял микрофон. — Ну что, приступим? Садитесь вот сюда, напротив...
— Ой, как же это! — всплеснула руками женщина. — Я же... Дайте хоть переодеться!
— Не нужно, так естественнее будет выглядеть, — торопливо сказал Николай, но женщина уже скрылась в дальней комнате.
— Я сейчас! — крикнула она, шурша чем-то. — Я быстренько!
Оператор вздохнул и отвернулся к окну. За пыльным стеклом был виден невысокий забор и приподнятая дорожная насыпь — остальное расплылось в потоках желтого горячего света и стало плохо различимым, нереальным. Николай с ужасом представил себе, что через полчаса им снова придется лезть в раскаленную машину, а потом до самого вечера трястись на мокром от пота сиденье, глотая пыль и мошек.
— Ну вот, — смущенно сказала хозяйка, вернувшись в комнату. Она надела чистую белую блузку и причесалась. Николай подумал, что женщина, должно быть, куда моложе, чем он определил при встрече.
— Присаживайтесь, Тамара...
— Степановна, — подсказала женщина и села, скрипнув стулом, напротив Николая. — Чего надо говорить?
— Я буду спрашивать, а вы отвечайте, как есть. Если где-то запнетесь, не страшно. Мы это потом вырежем...
— Ой, я волнуюсь, — нервно хихикнула Тамара Степановна, опустив глаза.
— Ничего, не надо волноваться, — терпеливо сказал Николай. — Успокойтесь. Расслабьтесь, всё хорошо. Ну, поехали?
Оператор кивнул. Женщина выпрямилась и сжала кулаки. Синяя юбка собралась в складки и выглянуло загорелое колено. Николай, стараясь не коситься на это колено, повернулся к объективу и бойко начал:
— Здравствуйте, дорогие телезрители! С вами «Новости недели» и я, Николай Чеканов. Мы ведем репортаж из Комарищ — небольшого села, расположенного на севере нашего края. Можно долго рассказывать об этом старинном русском селе, о красотах окружающих Комарищи лесов и болот (боже, что я несу!), но на этот раз мы приехали сюда не за красотами...
Николай сделал эффектную паузу. Женщина напротив глядела на него с благоговейным страхом.
— Это дом Тамары Томилиной, — черный глаз камеры нацелился на женщину. — В нем до недавних пор проживал и отец Тамары Степановны. Тот самый Степан Томилин, о котором сегодня говорит вся округа. А завтра, быть может, заговорит вся Россия, Да что там Россия — весь мир!
Николай скривился. Перебор.
— Перебор, — повторил он вслух. — Ладно, этот «мир» вырежем.
Снова заговорил в камеру, четко выговаривая каждый звук:
— Тамара Степановна, расскажите нам, пожалуйста, что же все-таки случилось с вашим отцом?
— С отцом? — переспросила женщина и, застеснявшись, мгновенно пошла красными пятнами. — Это... Как сказать-то... Мы врачей не вызывали, дело в наших краях обычное!
— Вот как?
— Ну да, — оживилась, начала приходить в себя Тамара Степановна. — Не так, чтобы каждый день, но случается! Раньше, говорят, еще чаще... Да только в прежние времена у нас и народу куда больше было! В Комарищах под тысячу, в Белом столько же. В Ольховской... Вы проезжали Ольховскую, когда сюда ехали — так там даже завод был кирпичный! На всю округу работал, строились все. А сейчас?
Женщина махнула рукой и отвернулась. Тут же спохватилась:
— Что это я... Простите, непривычно! Не умею...
— Всё в порядке, — заверил женщину Николай. — Продолжаем... Тамара Степановна, так что же случилось с вашим отцом?
— Одеревенел, — ответила женщина со вздохом, — Степан Егорыч. У нас это так называется.
Николай молчал.
— В дерево он превратился, — добавила женщина. Уголки ее губ опустились вниз, и она снова постарела. — Сначала всё в саду сидел. Скамеечку там себе поставил, пока руки работали... Сам сколотил. Сидит, бывало, весь день, только на ночь домой приходит. А потом и по ночам стал в саду оставаться. Выйду, зову его. «Не хочу, — говорит, — мне здесь хорошо».
Оператор выпрямился, уставившись на женщину.
— Кушать стал, как ребенок малый, — Тамара Степановна стерла слезинку. —Ложечку кашки, чай сладкий. Сливочки... Как я его уговаривала, как просила — ни в какую! Не буду, и всё! Кожа стала грубая, жесткая... А потом гляжу как-то — а Степан Егорыч корни пустил. Тут уж всё понятно стало, успокоилась я помаленьку... Всё лучше, чем в гроб.
Женщина подняла глаза на тележурналиста и улыбнулась.
— К зиме думали его выкопать, в дом перенести. Да только больно ему стало. Корешки меленькие, они у него вроде нервов... Оставили на зиму. Листья с него облетели, он и простоял до конца апреля, как мертвый. А потом ожил, новые листочки выбросил. Даже цвел вы этом году... Беленькие такие цветы, вроде яблони. Да только жара такая у нас теперь, обсыпались все цветы. Может, хоть на следующий год с урожаем будем...
Николай понял, что сидит с отвисшей челюстью, и поспешно прикрыл рот. Многозначительно посмотрел на оператора, указал пальцем на дверь. Тот молча пожал плечами.
— Э-э... А можно нам посмотреть?
— На Степана Егорыча-то? — переспросила дочь. — Конечно, можно! Вы ж затем и пожаловали... Пойдемте, провожу!
...Дерево стояло среди других деревьев, будто всегда на этом месте и росло. Ствол его, покрытый морщинистой серой корой, был причудливо изогнут — и в самом деле, будто сидевший на лавке человек привстал, да так и застыл в неудобном положении. И толстые короткие ветви, раскинутые в стороны, были чем-то похожи на руки. Но это было дерево. Самое обыкновенное дерево. Кажется, яблоня — Николай ничего в этом не понимал.
— Вот, Степан Егорыч, люди к тебе приехали, — Тамара Степановна осторожно погладила кору. — Помнишь, я тебе рассказывала... Телевидение!
— Здравствуйте, — сказал Николай и застыдился этого своего порыва. Но женщина благодарно улыбнулась ему.
Оператор обошел вокруг ствола и снял с плеча камеру.
— Мы поедем, пожалуй, — сказал Николай. — Спасибо вам.
— А вы на следующий год навестите нас, — предложила Тамара Степановна. — Вдруг уродится чего? И зрителям будет интересно.
Николай кивнул и, не глядя по сторонам, двинулся к калитке.
=====
Другие рассказы для вас: