Иван Семеныч Ляляпухин был человеком нрава кроткого и смиренного. Его еще когда, в детсадовскую его бытность, заставляли есть желуди вместо полдника маленькие дети, смекнув, что этот во всё поверит и с рук им точно сойдет. И сошло ведь! А Иван Семёныч продолжает жить жизнь свою горемычную, где к прочим неурядицам добавился, как на грех, некий прысчик на его многострадальной (опустим анатомические подробности, ибо они настолько пикантны, что разобраться без конфузного покраснения в этом смогли бы только разве что проктологи, да и то - опытные!)
Итак. Что мы имеем? Иван Семёныча и его совершенно собственноручно неуловимый, но тем не менее занимающий почти все его мысли прыщик... И всё бы ничего, и “пошло бы оно!” (как любил изъясняться разъяренный Иван Семёныч, крепко закрывшись в шумящей ванне, когда его ну совершенно уже достанет и зажмет в тиски несправедливая судьба) - но прослышал он на днях, что коллега его, что в соседней конторе работал и у кого брал Иван Семёныч рассаду виктории на дачу в позапрошлом году - умер от рака анального канала ( Так учтиво уточнялось в том самом некрологе, газеткой из которого обернул на днях наш бедный страдалец два хороших куска жирной селёдки, купленных по случаю распродажи ну совершенно по бросовым ценам). И ведь на том же самом месте этому раку у Федора Петровича Долгопупикова вылезть приспичило! “Ну надо же! Ну надо же!” - всё причитал выбитый из колеи своими страшными подозрениями Иван Семёныч, когда крутился, как ужаленный пёс, напротив зеркала в прихожей, пытаясь таки посмотреть в глаза своему обидчику. “И место -то ведь какое! Ни себе посмотреть, ни другим показать... И жаловаться-то как-то совестно. Вот спросят потом: а от чего умер то? И что скажут? От рака в просаке?... Фу, надо же угораздиться! Ну ничего, ничего, я с тобой разберусь, я тебя выведу на чистую воду!” - грозился всякий раз Иван Семенович, когда этот злостный прыщик так или иначе напоминал ему о своем существовании при посещении мест, точное название коих опустим, дабы не потревожить аппетит у искушенной, мирно попивающей свой утренний кофе читающей публики.
А жизнь-то шла своим чередом, а жизнь-то совершенно не заботили переживания нашего героя. Время летело, и в голове у Ляляпухина периодически зажигалась лампочка, подсвечивающая ему ту часть промоченного жирной селедкой некролога, где однозначно и явственно указывалось на прямую вину Долгопупикова в своей преждевременной кончине: “ ...запустил... несвоевременное обращение к врачам... сам виноват... скоропостижно....” И ведь главное, что было самое обидное для высокочувствительного Иван Семёныча - прям как буд-то напрямую упрекали Долгопупикова в его безвременной... “Безапелляционно, безо всяких рассуждений! А вот попробовали бы они сами! Ведь на таком же месте! Эх!...”
Но пробовать никто не собирался, и сокрушенный такой своей оказией Ляляпухин снова с головой уходил в опостылевшую работу и одинокую, никому не нужную жизнь свою. Семьи у него не было, беспокоиться за него было некому. Первая жена сбежала от него еще на заре его брака с каким-то морячком, обозвав на прощанье неудачником... Вторая - обобрала до нитки, даже вспоминать не хочется... Так что и посоветоваться, и поговорить по душам-то было Ляляпухину не с кем. И чтобы хоть кто-то осмотрел по-семейному, так сказать, его маленькую проблему, заглянув туда, наклонясь, с пониманием - нет, таких вокруг него не наблюдалось....
Помнится, хотел он поделиться своими переживаниями с двоюродной сестрой своей, Зиночкой, но во время телефонного разговора вдруг осекся, осознав, что такие анатомические подробности Зиночка не осилит и в положение его так же войти постесняется.
Так и пришлось гражданину Ляляпухину идти сдаваться. В один из погожих сентябрьских дней побрел он тоскливо на свидание с колопроктологом, встречу с которым он оттягивал долгие три месяца. А природа вокруг словно ликовала, словно смеялась над ним, будучи заодно с его крепко засевшим в засаде личным врагом-прыщиком. Ветерок нежно обдувал щетинистые и морщинистые щечки, листочки-лепесточки с деревьев как бы махали ему на прощанье, намекая, что их радость и веселье не нуждаются в его присутствии... Э-эх!...
Зайдя в кабинет к колопроктологу, Иван Семёныч прежде всего хорошенько огляделся по сторонам: кто ещё будет прислушиваться к их мучительно-пикантному разговору. Сердце его обдало кровью! На месте медсестры за столом сидела хорошенькая молоденькая девушка, чистая и невинная, словно утренняя роза, с нежным румянцем на таких же нежных как персик щечках. Внутри, а именно в грудной части туловища, у Иван Семёныча всё заскрипело от сковавшей его боли, как буд-то кончилась смазка в шестернях и механизмах грудных внутренностей его. Он с ужасом стал прокручивать в голове, как теперь сказать, “что беспокоит?” Ведь без конфузу не обойтись!... И уж ладно бы медсестра была поопытнее, видавшая виды, так скажем. А эта, ведь - чистое создание, что она о нём подумает? Брезговать, наверное, начнет, а то и презирать тайно....
Мысли накрыли густым туманном. Сердце бешено колотилось, в висках сдавило, и КАК ЕЩЁ участливо описать то неописуемое ужасно-стыдливое состояние, в коем оторопел многострадальный наш пациент? О, горе!
“Так что же беспокоит?” - равнодушно перебил хороводы бессвязных мыслей его колопроктолог, безучастно ковыряясь между тем в своей амбулаторной документации. Бас доктора привёл Ляляпухина в чувства. Он, облизывая пересохшие губы и задыхаясь, сумбурно стал бормотать о каких-то оказиях, свалившихся на голову, о неудобном месте, некрологе, рассаде виктории и прочей осеняющей его чепухе.
Проктолог взметнул на него равнодушно-презрительный взгляд (именно таким увидел его проницательный Иван Семенович) и предложил пройтись в смотровую.
Дальнейшие события Иван Семенович помнит крайне смутно, ибо тот же туман, который отстал было от Ляляпухина, испугавшись допроса доктора, накрыл его теперь уже с удвоенной, можно даже утверждать - ожесточенной силой.
Вышел из смотровой Иван Семенович совершенно помятый и раздавленный своим крайне-униженным, как ему представлялось, положением.
-Так что же, доктор?- подавленно прошептал он, не в сидах поднять глаза, как буд-то вина его была уже доказана.
-А что? Ничего. Обычный геморрой на 6 и 11 часах, привычное дело.- пробасил доктор, весело подмигивая, как показалось Ляляпухину, такой же развесёлой медсестре.
-Как ничего? Нет-нет, я просто уверен, что он там сидит, этот прыщик. Вы ведь точно хорошо посмотрели?-осмелел Ляляпухин, вдруг почувствовав, что страх за просмотренный рак гораздо пересиливает всю конфузность предыдущего его колено-локтевого положения.- Я вас прошу, не просмотрите, только не просмотрите!
-Да успокойтесь, голубчик, нет у вас ничего.
“Не может быть... не может быть...” переливалось в голове у Ивана Семёновича, когда он, совершенно выдохшийся и опустошенный возвращался домой. Он не хотел в это верить! Мысль о раке так прочно укоренилась в голове его за всё это время, что расставаться с ней так быстро, а главное - недостаточно обоснованно - было, как ни странно, не очень уютно. Теперь он хватался за неё, как за тот стержень, который просто центрирует жизнь его. Тем более неубедительными показались доводы смотревшего его доктора, поскольку в смутном сознании Ляляпухина тот больше заигрывал с молоденькой симпатичной медсестрой, нежели был поглощен и проникнут его проблемами. Ведь не случайно же в том густом и сизом тумане его сознания, что плавно распространился так же и на всю смотровую, он явственно слышал кокетливое похихикивание молодой медсестры, сопровождающее раскаты баса доктора. “Нет-нет! С этим надо разобраться...” - убеждал себя Ляляпухин, будучи уверенным в несерьезном отношении к нему и его существующей проблеме.
Иван Семёнович еще три раза посещал проктологов, добиваясь от них правды о своем состоянии. Но все попытки его были тщетны, ибо доктора были немы как рыбы, словно сговорившись. Не понимая, что происходит, пытался искать он правды в министерствах здравоохранения, и там, вроде бы, обещали помочь и призывали невнимательных докторов осмотреть в конце концов основательно, с чувством выполняемого долга. Но рака так и не находили.... “Куда он делся?” - метался в догадках изможденный Иван Семёныч, без солоно хлебавши уходя с очередного осмотра.
И долго бы ещё это сага с взаимно измучившими уже друг друга регулярными осмотрами доктором и Ляляпухиным продолжалась, не попадись на глаза Иван Семёнычу газетка с некрологом в пользу Перперова Харитона Игнатовича, гласившая: “Умер... безвременно... рак правой гонады с распространением на мошонку... не доглядел...сам виноват... скоропостижно...” И понеслось.