Моим родителям,
Сергею Михайловичу и
Александре Фёдоровне.
Середина сентября в столице одной из республик ничуть не отличается от середины июля где-нибудь в средней полосе: так же безжалостно палило солнце и налетал редкими томными порывами знойный ветер. На школьном дворе было многолюдно и шумно. Беспокойно досиживала последние минуты учебного дня первая смена, а вторая обречённо ждала своей очереди за знаниями на раскалённой площадке перед главным входом. Девочки играли в классики и резинки- только мелькали белые гольфы, мальчики, пугливо озираясь по сторонам, демонстрировали друг другу вооружение: рогатки и поджиги. Вы не знаете, что такое поджиг? О, это совсем просто, как всё гениальное. Забейте в любой поисковик- и он выдаст вам всё: от фотографий до технологии изготовления.
На каменном парапете, отделяющем школьный двор от стадиона, сидела стайка школьниц-учениц уже четвёртого класса. Разговор шёл о привычном и знакомом: о куклах, кошках-собаках и мультиках, потому что о мальчиках говорить было еще неинтересно. Среди них и Ниночка - самая маленькая среди одноклассниц и самая беленькая в черноголовой толпе детей дружественных народов. Советский Союз стоял ещё крепко и основательно, и никому и в голову не взбредало, что когда-то придёт конец нерушимой дружбе народов и политические интриги разведут бывших одноклассников по разные стороны баррикад.
Итак, сидела Ниночка с подружками, болтая ножками, обутыми в новые лаковые босоножки бордового цвета- мечта! Разговор шёл интересный: о пупсах, которых в "гэдээре " делают как настоящих детей, только очень маленьких. И глазки закрываются, и ножки-ручки двигаются,и сами мягкие и тёплые.Да-да, кто-то видел и даже в руках держал. Только у нас их достать невозможно. Как и фломастеры.
Разговор прервался: подходила Рузанна Григорьевна- классная руководительница и учительница истории. Девочки повскакивали с нагретых солнцем камней и окружили ее плотной толпой. Она, совсем молодая, уютно полная, низенькая, ещё умела радоваться детям так же, как и они ей. По-матерински обхватила всю эту гомонящую девчачью толпу руками и, увидев Ниночку, вдруг сказала: " Ой, Нина, а что тебе мама купила!"
Милая, дорогая Рузанна Григорьевна! Неужели не учили Вас в Вашем мудром пединституте тому, что не надо ничего говорить детям, если не можете или не хотите удовлетворить их любопытство здесь и сейчас ?!
Как мучительно долго и нудно тянулись в этот день уроки...Все мысли, все устремления дома. И хотя окна квартиры и балкон прекрасно видны из школьных кабинетов, но что там, не увидеть, не рассмотреть.И как не вовремя вызвала к доске Анна Никитична. Где ей понять Ниночкины думы?! Может , мама пупса купила, достала где-нибудь каким-то чудом ? Или , на худой конец, фломастеры? Или котёнка? Та же Анна Никитична предлагала в классе котят от своей кошки. Ниночка уговаривала маму весь день, пыталась подпустить всхлипы и слёзы, но мама была непреклонна. Исчерпав весь запас аргументов, Ниночка решилась на главный. В ответ на очередное решительное "нет!" она произнесла сакраментальную фразу, которую помнила потом всю жизнь:"У всех мамы как мамы, а ты.." Фраза осталась незаконченной: мама сняла с ноги шлёпок (сразу понятно, почему этот мягкий комнатный тапок на кожаной подошве так называется)-и Ниночка преодолела расстояние между залом и спальней в два прыжка, а потом долго глотала под одеялом обидные слёзы и почёсывала горящую, весьма тощую попу.. Может быть, мама всё-таки решилась и дома её ждёт пушистый комочек?
А Анна Никитична диктует:" Искусство, искусственный, искусный.." И Ниночка старательно скрипит мелом: "Искуство, искуственый, искустный.." Где ей помнить, что говорила учительница в начале урока? Не отвлекло от мыслей и гневное "Садись, два!" Это по русскому-то, по любимому предмету!
Наконец звонок с последнего урока. Не переобуваясь, схватив в охапку портфель, кинулась Ниночка домой. Через две ступеньки, бегом, взлетела девочка на площадку, благо, лететь недалеко - первый этаж. Изо всех сил, обеими руками по двери, по двери.. Открыла мама. Мимо неё, скорей, скорей! Но в крошечном зале всё знакомо и привычно до зевоты: диван под покрывалом, очень неновый сервант с "парадной" посудой, стол со стульями и тумба с чёрно-белым телевизором, ПТК которого работал исключительно при участии плоскогубцев.
И отсюда, из зала, увидела Ниночка отца. Он сидел на полу в кухне перед стулом, накрытым подушкой, а сверху натужно гудел вентилятор. Портфель выпал из Ниночкиных рук, и она шагнула в кухню одновременно с мамой, но только из разных дверей.
Вы, наверное, не представляете такие квартиры. Признаться, и я их не видела больше нигде и никогда именно в таком исполнении. Про них можно сказать: одни двери. И то правда: в крошечном коридоре две- в зал и в ванную. Из ванной в кухню. Их кухни в зал. Из зала - на балкон, в спальню и опять в коридор. Когда взрослая Ниночка рассказывала коллегам ,какая у них была квартира, они бились в хохоте, рыдали, но верить отказывались, считая, что Ниночка, в силу врождённого хохмачества, всё придумала, чтобы посмешить их, совсем увядших в повседневной рабочей рутине.
Итак, Ниночка шагнула в кухню и остановилась в недоумении. Отец сидел на полу перед стулом, неловко вытянув больную ногу, а на студе лежали две подушки, над которыми гонял горячий воздух вентилятор. Глаза у Ниночки округлились.
- Пап ,что с тобой?
- Это ты, Ниночка, у нашей мамы спрашивай.
Мама вздохнула.
- Пошла я утром на базар. Всё купила, и к выходу уже- мужчина стоит. С корзинкой. А в корзинке цыплёнок лежит. Грязный, помятый, словно жёваный. А мужчина говорит: "Бэри! За рупь отдам ,а то выкину. Всех продал, адын остался. Низ лежал." Жалко так стало, правда ведь выбросит. Я и взяла. Выхожу, а тут Рузанна Григорьевна навстречу. Ей показала, она только засмеялась и рукой махнула- не выживет. Куда же его, такого грязного и обгаженного? Искупали вот с отцом в тёплой воде с хозяйственным мылом, теперь сушим.
Ниночка не могла выговорить ни слова. Цыплёнок! Дома! Это получше котёнка будет!
Отец приподнял верхнюю подушку. Под ней, закатив глаза, лежал курицын сын (или дочь) явно на последнем своём издыхании. Глаза были затянуты белёсой плёнкой, голова на тонкой шейке откинута под неественным углом, а мокрые грязно-белые пёрышки топорщились жалко и словно виновато. Только по слабому движению куриной грудки(на подложке) можно было понять ,что жизнь ещё теплится.
У Ниночки дрогнуло сердце, и поняла она сразу ,что готова отдать за этого заморыша и вожделенного пупса, и фломастеры, которые у неё когда- нибудь будут, и новые босоножки- всё-всё, лишь бы он не перестал дышать.
Куриный бог был в этот день милостив, иначе бы не поднять головы несчастному курячьему отпрыску, уже сменившему жёлтый младенческий пух и округлость на подростковые пёрышки и голенастость. Курёнок просох, открыл глаза и сделал первую неуклюжую попытку выбраться из-под груза придавившей его подушки, набитой, кстати, перьями его деревенских собратьев.
Никаких дел в этот день не было. Ни у кого. Ниночка кое-как сделала уроки (математику завтра спишет у Лильки Алиевой, самой всё равно не решить ,а та лучше всех в классе в ней разбирается), мама готовила ужин, то и дело скашивая глаза в угол, где, забившись под стол, снова привыкал к жизни спасёныш. Отец то и дело заходил на кухню и, не скрывая интереса (жив ещё?) заглядывал туда же, под стол.
Вечером цыплёнок поклевал сваренного мамой пшена с мелко-мелко нарубленным яйцом, потом попил водички, запрокидывая назад головку, под восторженное молчание всей семьи (боялись спугнуть) и выбрался из своего убежища обследовать новый курятник.
Зал ему не понравился: много дверей, бестолково, шумно на проходе, нет укромных мест. В спальне есть где укрыться, но мрачно как-то, глухо. На кухне места мало, того и глади, кому под ноги попадёшь или ошпарят. Ванную и коридор даже не рассматривал: стоило выживать ,чтоб там ютиться! А вот полубалкон-полулоджия всамый раз : и светло, и тепло, и изолированно.
Убедившись, что цыплёнок умирать больше не собирается, семья озаботилась именем. Перепробовали на вкус и Цыпу, и Снежка, и почему-то Кузю. Ни на одно цыплёнок не реагировал. Да и то сказать, не котёнок, не щенок. Проблема была и в том, что имя на язык не ложилось. И определить пол нового жильца было практически невозможно. Тогда отец, посмотрев на часы, сказал: "Будет Анна Сергеевна." На возражения не было ни сил, ни вариантов.
Спала впечатлительная Ниночка плохо. Просыпалась, хотела бежать проверять, как там Аннушка, но отец еще перед сном сказал: "Не тревожь, ей тоже отдохнуть нужно".Так и ворочалась до утра, то проваливаясь в чуткий сон, то просыпаясь от шорохов и попискиваний на балконе. А утром, выскочив на кухню и не увидев цыплёнка, почти успела заплакать, но отец сказал: "На балконе она, завтракает." Аннушка действительно клевала пшено и выглядела вполне бодро, даже чистые пёрышки улеглись и пригладились.
О себе Ниночка в этот день могла бы сказать, если бы тогда знала эту роскошную фразу : "Она проснулась знаменитой". Конечно, в классе она бы и сама не промолчала, но Рузанна Григорьевна начала урок с вопроса : "Ну как, Ниночка, твой подарок?" Ниночка встала и начала подробно рассказывать, как купали, сушили, кормили, называли... Класс ошарашенно молчал, а учительница хоть и тряслась от с трудом удерживаемого хохота, но рассказа не прерывала...
На перемене вопросам не было конца. С Ниночкой сразу захотели дружить и мальчики. Собаки, кошки, рыбки- привычно и неинтересно, а вот цыплёнка в городской квартире попробуй найди!
А Аннушка начала городскую жизнь, даже не подозревая о своей заочной славе. На базаре полно зелени. Все: мама, папа, Ниночка- угощают наперебой. Побывав в лапах смерти, она научилась ценить жизнь во всех её проявлениях: в редисочной ботве, в обрезках огуречных попок ,в алой мякоти арбузов, в обломках котлет и в жижице рыбьего супа. Особенно полюбила Аннушка вечера у телевизора, когда транслировали футбол или хоккей. Голодное военное детство и скупая на лакомства деревенская жизнь, с которой родители Ниночки давно распрощались, наложила свой отпечаток : мама умела сварить из топора первое и второе на три дня, а папа не позволял пропасть ни кусочку хлеба. Он сушил свои, фирменные сухари, которые всегда стояли в большой алюминиевой миске, похожей на перевёрнутую немецкую каску. Прибегавшие к Ниночке многочисленные подружки, воровато оглядываясь, набивали карманы хрустящими сухариками, а Ниночка смеялась и говорила: "Берите-берите, папа ещё насушит!" Аннушка тоже оценила незамысловатое лакомство, но у неё были свои пристрастия. Когда папа садился к телевизору в ожидании зрелищ, хлеб всегда был рядом- в неизменной миске, поблёскивая крупинками соли.Она, неловко взмахивая крыльями, взлетала к нему на плечо и терпеливо замирала, ожидая, пока очередной сухарь размокнет во рту отца. Тогда неторопливо склоняла голову, пристально смотрела своими бусинками на хозяина, всем видом демонстрируя достоинство и такт. Чаще всего папа не заставлял Аннушку ждать: приоткрывал рот, и она аккуратно и осторожно выклёвывала разбухшие влажные крошки. Если же наши проигрывали или хозяину хотелось покуражиться, он делал вид, что не замечает ни сидящую на его плече Аннушку, ни её назойливого немигающего взгляда. Она, выждав время, начинала беспокойно топтаться, квохтать, потом незлобиво теребила мочку его уха. Если это не приводило к желаемому результату, Аннушка теряла терпение и, прицелившись, довольно больно клевала отца в губу: верхнюю, нижнюю-куда придётся. Он вскрикивал, хватался за ужаленное место, часто при этом на пол летела задетая в порыве миска с сухарями. Аннушка заполошно махала крыльями и спасалась на балкон неуклюжим лётом. Мама ругала папу, папа ругал Аннушку, а Ниночка смеялась, хотя жалела всех.
Шли дни. Осень мягко вступала в свои права. Дни становились короче и сумрачнее, а Аннушка крупнее и белее. Приходящие в дом родственники и друзья относились к ней с должным уважением, несмотря на то что курица в городской квартире являла собой, мягко говоря, нелепое зрелище.
Однажды, проводив гостей, папа позвал Ниночку на кухню и, подмигнув, сказал :
- Давай Аннушке витаминов дадим?
Спросить у мамы, какие Аннушке нужны витамины, Ниночка не могла: мама пошла выносить мусорное ведро и остановилась с соседкой, поэтому она полностью доверилась папе. Он сел на пол, попросил Ниночку дать ему бутылку вина со стола и столовую ложку. Когда Аннушка из женского любопытства и по привычке подошла к хозяину, он аккуратно обхватил её, осторожно приоткрыл клюв и заговорщески сказал Ниночке: "Лей, но медленно." Та под чутким папиным руководством влила в куриный клюв почти три ложки "Кюрдамира", и к моменту возвращения мамы с Аннушкой произошла метаморфоза. Курочка делала на полу кухни неверные шаги, но с места не двигалась. Подросший гребешок её судорожно колыхался, когда из куриного нутра раздавалось явственное: "Ик!" Она томно прикрывала глаза и начинала заваливаться набок. Встряхивалась. И снова икала. Папа беззвучно трясся, привалившись к ножке кухонного стола, вытирая слёзы, Ниночка таращилась, не понимая, что происходит, а мама в изумлении смотрела на курицу, которая в подпитии очень напоминала человека- и шаткой походкой, и счастливо-бессмысленным выражением лица(?), морды(?), и даже особенным, пьяно-затяжным иканием. Она вспомнит потом это икание, когда услышит такие же страдания принявшего лишку зятя-Ниночкиного мужа.
Мама ругала папу. Папа сотрясался от затихающего хохота, а Ниночка впервые поняла, что не все витамины одинаково полезны.
Ниночка мечтала, чтобы Аннушка встречала её из школы. Конечно, не на улице и не в подъезде, это уж слишком. А вот в коридоре- было бы здорово! Ведь выбегают навстречу хозяевам собаки и даже кошки. Но Аннушка Ниночку не встречала.
А вот маму с базара встречала. По каким-то одной ей известным признакам она определяла, откуда идёт хозяйка, и торопилась в коридор, а потом бежала рядом с сумками у маминой ноги и терпеливо дожидалась своего пучка зелени.
Однажды ранним сереньким утром семья проснулась от странных звуков с балкона. Они напоминали то ли трение друг об друга крышек от кастрюль, то ли шорканье напильника по чему-то металлическому. Звуки стихали, но потом возобновлялись. И не успел ещё папа преодолеть путь до балкона, как тишину многоквартирного дома разорвал первый звонкий петушиный крик. Анна Сергеевна оказалась... Петром Сергеевичем, а родители оказались в весьма неловком положении перед соседями: как отнесутся люди к петушиным трелям, особенно по утрам?
Много шуток и смеха было в этот день во дворе. Не было только негодования и жалоб. Почти все заселившие этот восьмиподъездный пятиэтажный дом были выходцами откуда-то: с городских окраин и из центра, где уже сносили подвалы, расселяя такие дружные многонациональные дворы, с хуторов, которые расползись по городу, как язвы, с так называемых "нахалстроев", из сельских окраин- отовсюду, где ещё помнили своё деревенское прошлое. Поэтому петушиный крик не вызвал ни возмущения, ни гнева- ничего, кроме улыбок : "Э, дарагой, о чём гаваришь? Пусть паёт! Дом напаминает, да!"
Так и повелось: Пётр Сергеевич регулярно, с петушиной точностью отмерял городское время. На мгновение замирал, словно набирался сил, потом подавался вперёд, встав на цыпочки, вытягивал шею и, захлопав крыльями, издавал первое и самое звонкое "кукареку". Ниночке всегда доставляло особое удовольствие наблюдать в балконное окно за реакцией незнакомых людей, проходящих в этот миг мимо. Они словно спотыкались, замедляли шаг ,а то и вовсе останавливались ,в недоумении глядя по сторонам: "Действительно петух? Или мне послышалось?" Когда раздавалось второе "кукареку", люди улыбались. Некоторые смущённо, словно не веря своим ушам, некоторые радостно, и шли дальше, унося с собой звонкие осколки петушиного крика.
А между тем наступала весна. На деревьях появилась первая зелёная дымка. В город привозили из Абхазии пушистые веточки мимозы- той, что совсем даже не мимоза ,а вовсе акация.
Продавали нарциссы, про которые папа почему-то с усмешкой говорил, что они пахнут мертвечиной, а Ниночка всегда испуганно вздрагивала, не представляя, что кому-то могло прийти в голову нюхать мертвецов.
Опьянённый весной, Петя стал проявлять бойцовский характер: наскакивал на отца, грозно разводил немаленькие крылья и топорщил перья на шее. Ниночка украдкой почёсывала следы Петиного клюва на руках и ногах, но не жаловалась.
А однажды пришла из школы и Пети дома не обнаружила. Мама, обернувшись от раковины, засмеялась:
- Ты что же, мимо прошла и не заметила?
Ниночка назад, в дверь, в два прыжка. Вот он, Петя! Такой красивый, белоснежный, но...чужой. Зато рядом три пёстрые курочки.
Вы знаете, кто такая чёпчи? Ну так слушайте.
Часто у маленьких детей внезапно и без видимых причин поднимается температура. Ребёнка тошнит, он отказывается от еды, становится скучным и вялым. Значит, надо его везти к чёпчи. Это женщина, которая сотворит чудо собственными руками. Мама садится на стул,берёт малыша на руки, а чёпчи встаёт над ними, зажимает ребёнку ноздрю одной рукой, другой открывает страдальцу рот и ловко дует в свободную ноздрю. Оп! И изо рта в подставленную ладонь или салфетку вылетает всякая дрянь, которую дети с удовольствием тащат в рот: косточки фруктов, пуговицы, кусочки жёваной бумаги - кто чем богат. У таких лекарок дверь, что называется, на пяте не стоит. Твёрдой таксы тогда не было, поэтому благодарность принималась в любом виде: бумажном, металлическом и натуральном. Так и появлялись у Ниночкиной соседки курочки, индюшки и даже барашки, потому как у нянек дитя без глазу оказывалось не только в городе, но и в отдалённых сельских районах, а чёпчи на всю республику раз-два, и обчёлся. Перед окнами квартиры именно для таких целей был охвачен рабицей до второго этажа крохотный садик ,а по самой рабице вольготно расплелась лиана, которая не только укрывала от нескромных глаз население садика, но и одуряюще нежно пахала по весне, во время цветения.
Вот туда-то мама и пристроила Петю. Хотелось этого соседке или нет, неизвестно, но возражать она не стала: слишком много неудобств было для Ниночкиной семьи в соседстве с чёпчи.
Петя оказался в своей стихии. Три деревенские простушки не сводили восхищённых глаз с городского франта, каким-то чудом попавшего в их скромный гарем. Забота и внимание, выпавшие на его долю, не шли ни в какое сравнение с отношением к наследному принцу где-нибудь в Эмиратах. Стоило ему посмотреть на одну из трёх дурочек чуть подольше, как она уже обмякала в любовной истоме и была готова не только распластаться под ним, но и взойти за своим господином на эшафот- в кастрюлю с крутым кипятком, чтобы стать наваристым янтарным бульоном.
И хотя Петя по-прежнему принимал из Ниночкиных рук лакомые кусочки, но стал совсем чужим и независимым. Ниночка жаловалась маме, чуть не плакала, но мама терпеливо объясняла, что Петя птица, и отнюдь не умная, что он не может помнить добро, как человек, а значит, обижаться на него бессмысленно и глупо. Ниночка согласно кивала головой, а сама думала: "Ну как же можно не помнить ,что тебя спасли, выходили, вырастили? Несправедливо это, и, наверное, неправда. Не должно так быть!"
9 Мая Ниночка проснулась от яркого солнца, прорвавшегося в комнату сквозь тополиный ветки, и удивительного запаха, щекочущего ноздри. По телевизору рассказывали про войну, и Ниночка в который раз подумала, как это было страшно и жестоко. Она уже прочитала про Ваню Солнцева, Алексея Мересьева, знала по именам пионеров-героев и перед сном часто думала, а смогла бы она вот так, как они, бороться с ненавистными фашистами, рискуя собой, превозмогая голод, холод, боль и страх. Ниночке очень хотелось сказать про себя-смогла бы! Но это было бы неправдой, она это понимала и лгать себе не могла.
- Доброе утро, доченька, с праздником!- улыбнулась мама со своего поста у плиты.
- Чем так вкусно пахнет?
- Праздником, Ниночка!
Мама поставила перед ней тарелку с куриной ножкой. Она источала такой густой аромат, что его можно было если не резать ножом, то отламывать вилкой точно. Рядом алела редиска, топорщилась зелень лука и кинзы и даже лежал пока ещё первый, дорогой, специально для Ниночки , малахитовый пупырчатый огурчик. Она всегда была плохо- и малоешкой ,и мама старалась придумать, украсить, разнообразить еду, только чтоб накормить свою маленькую, словно прозрачную Ниночку.
Ниночка с удовольствием уминала куриную ножку, хрустела огурцом и редиской и не замечала , как иногда переглядывались родители.
Выпалив звонкое "спасибо" расцветшей от удовольствия маме (ибо что есть приятнее, чем смотреть на аппетитно жующего ребёнка?), Ниночка собралась гулять. Мама разрешила в первый раз этой весной надеть гольфы. Знали бы вы, какое это наслаждение- ощущать ветерок голой кожей, уставшей за зиму от колготок! Ниночка выскочила из подъезда и по привычке к соседскому садику. Дуры куры бродили как-то потерянно и одиноко. Красавца Пети нигде не было. Ниночка потрясённо кинулась домой.
- Мама, мама, нашего Пети нет!- еле переводя дыхание, выкрикнула она.
Мама не успела открыть рта, а папа, усмехаясь, уже произнёс:
- А ты сейчас за завтраком кого ела?
Если бы мама могла испепелять взглядом, будьте уверены- от папы осталась бы кучка пепла.
Ниночка сначала задохнулась, распахнув глаза, а потом завизжала, тонко-тонко, так ,как визжит, по уверениям охотников, попавший в силки иной заяц. Мама кинулась к ней, а она уже осела на пол и, закрыв лицо ладонями, покачивалась из стороны в сторону и скулила. Мама трясла её за плечи, целовала, что-то говорила, пыталась поднять. Отец растерянно топтался рядом со стаканом воды и готов был откусить собственный язык, но было поздно...
Потом в жизни Ниночки были и котята, и попугайчики, и рыбки, и даже одноглазый ёжик Фролка. Когда Ниночка стала Ниной Сергеевной и перееехала в русскую глубинку, у неё завелись и кролики, и поросята, и козы,и даже вожделенные собаки, на которых так и не согласились родители в её далёком детстве. Но никого из них не было так жалко, как этого Петю. Наверное, потому, что остались в её памяти жалкая гадкость задавленного заморыша, потом шелковистая гладкость белоснежного красавца , а потом- не повторившийся больше никогда аромат и вкус варёного куриного мяса...
