Есть такая замечательная книга «Мария Каллас. Дневники. Письма». Там, во-первых, мемуары, которые она писала, которые никогда не были опубликованы. Во-вторых, там есть письма, и эти письма очень бережно собраны автором.
И в этих письмах звучит ее голос, ее боль, ее истинные чувства. Не интервью, не репортажи, а то, что действительно происходило в ее жизни. Допустим, как она описывает кому-то, что у нее должен был состояться спектакль с Тосканини, на тот момент главным дирижером в мире, а какой-то человек, какая-то баба, которая просто не любила Каллас, она сделала все, чтобы до нее эта информация, что Тосканини в таком-то городе ее ждет прослушать, не дошла. Тогда же не было эсэмэсок.
И если я буду рассказывать или любой действительно что-либо сделавший артист или не артист даже, просто известный человек, с чем ему приходится сталкиваться, – конечно, это очень сложно.
Рудольф Бинг о ней писал редкие гадости. Это директор Метрополитен-опера. Когда я прочитал, конечно, мне было очень обидно, потому что для меня Каллас – ангел. Да, и просто я почувствовал ее боль. Ведь еще, что очень интересно, у меня с Каллас что совпало, мы 21 год служили на сцене – и она и я. Но дело в том, что она бы еще долго пела, ей просто «перерезали связки», чтобы она больше никогда не вышла на сцену. Эти люди просто кайфовали от того, что они уничтожат ее. И там точно такой же Гирингелли был, который являлся генеральным директором Ла Скала и так далее и тому подобное.
Что еще очень интересно, в этой книге есть полное расписание ее спектаклей за всю ее жизнь. И знаете, когда читаешь опять-таки как артист, ты понимаешь, какие это напряги. Это сейчас мы летим в Нью-Йорк 9 часов без посадки. А они летели с пересадками дикими и т.д. или плыли на корабле. И ты понимаешь, что человек прилетел, пошел петь, сел в самолет и опять летел несколько суток и так далее
Потому когда ты знаешь, что такое выйти в Нью-Йорке на сцену, потом прилететь и в Париже выйти на сцену, и завтра пресса будет вся писать о том, как ты не взял ноту... А я с подобным сталкивался очень часто, когда у тебя просто джетлаг, ты стоишь перед выходом, а у тебя организм отключается, ты спать хочешь, а тебе надо идти на сцену и прыгать.
Тут то же самое. Ей надо было выйти и выдать ноту. И все ждут эту ноту и ждут как она лажанется.
Что еще очень интересно, благодаря Володе Спивакову, когда ему было 60 лет, приехал Мишель Глоц, я с ним познакомился. Это антрепренер Каллас. Он был ее антрепренером именно во Франции. У него было агентство, он с ней работал. И Володя с ним работал.
Если вы смотрели фильм, который снял Дзеффирелли, с Фанни Ардан «Каллас навсегда», вот именно тот персонаж, которого играет Джереми Айронс, это гипотетически Мишель Глоц. У него была кличка Мими. Когда я с ним познакомился, он был уже очень пожилой человек.
Естественно, все мои вопросы были о Каллас. Он очень интересно сказал, что у Марии никогда не пропадал голос, у Марии закончились нервы. И я это так хорошо стал понимать с возрастом, потому что нагрузка и волнение копятся и в какой-то момент организм начинает давать сбои.
Он говорил: когда мы сидели дома, она садилась за рояль и пела как великая Каллас. Появлялся кто-то другой – и голос исчезал, потому что она начинала волноваться, ей надо было показать уровень, а организм уже не тянет этот уровень, а уж тем более на огромную аудиторию.
И вот этот момент, что уходят нервы, – это правда. Потому я честно за два года, как я закончил, я пришел к министру культуры и сказал – я закончил. Я понял, что нервы начали шалить.
Я и сейчас иногда, когда показываю ученикам какие-то движения – делаю лучше, чем любой современный артист. Я удивляюсь: природа заложила неплохо, а нервы ушли.