Отражённый мир (ретро-проза) Т. Фаустова

20 декабря 202120 дек 2021

129

3 мин

Скучно бродить по огороженной забором территории детского садика и ждать, когда тебя заберут.

      Раньше было не так. Мы с братом и сестрой вместе топали в садик утром, а потом вместе бежали домой. Но они как-то неожиданно выросли и перестали ходить в детский сад.

      Я хорошо помню Алёшкину школьную форму мышиного цвета и огромную фуражку, которая с трудом налезала на круглую голову. Его дружок Женька с гордостью говорил: «Лёха - очень умный, у него голова - как арбуз». Я тоже гордилась своим старшим братом и его фуражкой.

         Естественно, когда он пошёл в школу и погрузился в мир знаний, я с восторгом и обожанием последовала за ним. А когда на следующий год в школу пошла сестра Маринка и стала старательно выводить «МА-МА МЫ-ЛА РА-МУ», мне это было уже не интересно.

         К тому времени все детские книжки были уже перечитаны и я пыталась подобраться к отцовской библиотеке. А там, в двух закрытых на ключик книжных шкафах, томились в заточении «взрослые» книги - в твёрдых переплётах, выстроенные в строго пронумерованном порядке. Только книжки по педагогике и психологии проживали не в шкафах, а на вполне доступной этажерке.

         В них совсем не было картинок, но зато встречалось много красивых непонятных слов, и я замучивала отца, постоянно приставая к нему с вопросами. Наконец, он решил эту проблему, выдав мне целую кучу словарей и научив ими пользоваться.

            Мне нравилось, когда мы с отцом оставались дома одни. Любимое его кресло стояло напротив полукруглой печки, которая спинкой своей обогревала спальню родителей, а в гостиную выходила передней половинкой с тяжёлой чугунной дверцей.

            Когда печка начинала гудеть и завывать, отец открывал дверцу и кочергой расшевеливал горящие поленья, которые отвечали отчаянной стрельбой и выплёвывали на жестяной лист перед печкой маленькие раскалённые угольки.

            Отец усаживался в кресло, протягивал к печке ноги, и, кутаясь в зелёно-бурый клетчатый плед, читал мне вслух какую-то старую книгу. Вскоре голос отца, разморённого теплом от печки, постепенно затихал, и книжка падала из его сонных рук.

            Но странное завывание в трубе, треск и всполохи в печной пасти завораживали меня и заставляли неотступно вглядываться в мерцающие угольки, которые тихо потрескивали, а иногда резко щёлкали и рассыпались мелкими искрами.

            Тонкие дымные завитки то плавно раскачивались в неслышном танце, то вдруг начинали испуганно метаться и вытягиваться длинными вопросительными знаками.

            А на бугристой поверхности чугунной дверцы давно уже шла своя, особенная - ОТРАЖЁННАЯ жизнь.

         ... Прячась за дымовой завесой, скакали на быстрых лошадках лихие разбойники с перьями на шляпах...

         ... Заламывали тонкие руки в тщетной мольбе о пощаде прекрасные дамы, небрежно перекинутые через разбойничьи сёдла...

         ... Бились о скалистый берег взбесившиеся волны, разнося в щепки пиратское судно, и лишь один молодой невольник, в отчаянном желании выжить, из последних сил цеплялся за скользкое бревно сведёнными судорогой пальцами...

         ... А в освещённой всполохами пещере топтались в странном бесконечном танце вокруг догорающего костра бородатые гномы, и их огромные тени метались, пугая и загоняя в тёмные углы всякую нечисть, выползающую из своих нор на ночную охоту…

         «Ну, всё, прогорело. Пора печку закрывать» - выманивает меня из отражённого мира голос отца. И я тихонько бреду из гостиной в детскую комнату, пытаясь не расплескать по пути всё увиденное.

         А поздно вечером, набегавшись и наигравшись до одури, усталые и притихшие соседские ребятишки опять соберутся на нашем крылечке и позовут меня рассказывать сказки.

         И надо ничего не забыть и не перепутать.