«Сны перед рассветом»

Сны перед рассветом удивительно реальны и красочны. Словно незваные гости приходят они к нам из дальних миров нашей памяти, напоминая о чём-то важном, что для нас теперешних, повседневных, давно стало простым набором прожитых когда-то дней, до предельной степени не существенным и забытым. Возвращая нам давно прожитое и рисуя красочные живописные картины тех ушедших в небытие событий, они тем самым будто заполняют пробелы в нашей душе, формируют некую цельность внутреннего содержания, одновременно принося нам обновление, очищая душу далёкими светлыми и вольными ветрами, плетут нашу память сердца. И быть может именно поэтому, после таких сказочных дивных путешествий в наше прошлое, иногда по утрам мы просыпаемся со слезами на глазах...


Сон первый.

«Пролетая над лесом»

«Мне с удивительной постоянностью снится один и тот же сон. Он будто пытается заставить меня непременно вернуться в те до горечи дорогие места, где раньше стоял дом моего деда, в котором я родился сорок с лишним лет назад, прямо на обеденном столе, покрытом белой крахмальной скатертью. И каждый раз, когда я хочу войти в него, мне всегда что-то мешает. Мне часто снится этот сон, я привык к этому. И когда я вижу бревенчатые стены, потемневшие от времени, и полуоткрытую дверь в темноту сеней, я уже во сне знаю, что мне это только снится. И непосильная радость омрачается ожиданием пробуждения. Иногда что-то случается и мне перестают сниться и дом, и сосны вокруг дома моего детства. И тогда я начинаю тосковать. Я жду и никак не могу дождаться этого сна, в котором я снова увижу себя ребенком и вновь почувствую себя счастливым. Оттого, что ещё всё впереди, еще всё возможно...»

Андрей Тарковский. «Зеркало»


Когда, вдруг пробудившись ото сна, я сажусь на кровати, отодвигаю занавеску и смотрю в окно, то вижу там холодный сумеречный город, начинающий осторожно и устало гасить ночные огни, постепенно освобождая место предстоящему дню. В такие мгновения, убедившись, что за окном всё как обычно, вдруг ловишь себя на каком-то удивительном чувстве глубокой душевной тоски, словно только что, путешествуя по иным сказочным мирам, ты был вынужден прервать своё кратковременное путешествие и вернуться в реальность, к темнеющей на окне занавеске и усталому городу на другой стороне оконного стекла. Тогда реальность вдруг снова отпускает меня, переставая держать в своих крепких руках и я начинаю постепенно вспоминать то, что только недавно видел слышал и чувствовал, наивно забывшись картинами сказочных грёз, которые так удивительно милы моему сердцу, так мягко и трепетно окутывают душу своим драгоценным теплом...
Я вижу лето и яркий солнечный день, восторженно раздвигающий перед моим взором густо-зелёный лесной массив, перехлёст ветвей кустарника, осыпающих мириады капель только что прошедшего утреннего дождя, сотни сосновых стволов, оранжево-серых, стремящихся ввысь и поднимающих в небо свои душистые хвойные верхушки, словно мачты с зелёными парусами. Я иду по лесной тропинке, находясь в своей чистой, юной девятилетней поре и временами оглядываюсь на своего деда, который осторожно шагает позади, наверное впервые пустив меня вперёд прокладывать дорогу в зарослях нашего с ним могучего царственного леса. Вид его невысокой плотной фигуры, белоснежно-седых волос и палки в руке от срезанного орешника, которой он временами осторожно раздвигает листья в траве под ногами, ища спрятавшиеся грибы, даёт мне спокойствие и уверенность в том, что я могу смело идти дальше ничего не боясь, ныряя в неизведанную чащу ветвей, словно пловец, погружающийся в пучину накатывающей на него волны. Образ моего дедушки, Ивана Прохоровича, дедушки Вани, как я всегда его называл, никогда не представляется мне простым и одиноким, а таинственным, удивительным свойством памяти, он отчего-то всегда дополнен запахом грибов, влажной сочной травы после дождя, сосновых иголок, что еле слышно хрустят под ногами в самой чаще сосняка, тревожным, накатывающим издали шумом берёзовой рощи, играющей свои лиственные переливы, на фоне, замершего в полном дневном зное, густо голубого летнего неба. Мы входим в это сказочное царство не спеша, потому как лес не терпит шума и суеты, смотрим на раскинувшиеся кустарники, со свеже-зелёной листвой, перешагиваем упавшие замершие стволы, покрытые сырыми мхами, и главное я знаю, что заветную дорогу сюда ведает только мой дедушка, готовый открыть мне все здешние тайны. Больше всего я почему-то всегда вспоминаю дедушкины глаза, серо-голубые и необыкновенно добрые, с лучиками морщинок по бокам век, словно когда-то отразился в них кусочек синего неба в ясный летний день, да так и остался на век, посылая окружающим людям отсвет доброты и глубокой небесной синевы. Волосы у дедушки совсем седые, белоснежные, будто снеговые шапки на далёких горных массивах, что видятся издали одиноким путешественникам. Седина волос аккуратно дополняется такой же белизной легкой небритости на его щеках, которая делает его похожим на усталого мудреца и очень идёт ему, а на левой щеке еле заметно виднеется светлый шрам, след от осколка — суровая метина войны. Я знаю, что мой дедушка Герой! На фронт он пошёл совсем молодым, девятнадцатилетним мальчишкой, полным наивных юношеских надежд и мечтаний. Конечно мне всегда было сложно представить моего деда молодым, наверное как и всем детям, обречённым знать своих дедушек и бабушек исключительно пожилыми, но в таких случаях мне на помощь всегда приходила яркая детская фантазия. И по удивительному волшебству этой детской фантазии, мой дедушка-солдат почему-то всегда представлялся мне в образе главного героя фильма «Баллада о солдате» Алёши Скворцова, сыгранным прекрасным актёром Владимиром Ивашовым. Те же искренность, доброта и чистота души, словно бы плавно переходили от главного героя фильма, который я любил с детства, наполняя собой в моём воображении, юный образ моего дедушки, заставляя трепетать детскую душу. На фронте мой дед был шофёром и возил командира полка. И хотя с одной стороны, для меня ребёнка в этом, известном мне факте, вроде бы не было ничего особенно интересного, но с другой, это всегда давало мне пищу для разнообразных детских фантазий на военные темы. Передо мной всегда почему-то вставала такая картина: грязь, дождь, поле с почти полностью выжженной чёрной травой, серое грозное, дымное небо, испещрённое тёмными крестами летящих немецких самолётов, и по изорванному полю несётся одинокая, заляпанная глиной, с разбитыми стёклами, старая легковая машина, что-то на подобии легендарной эмки,
ГАЗ-М-1, а вокруг совсем рядом рвутся взрывы бомб, высоко поднимая рыхлую землю, готовые вот-вот уничтожить маленькую хрупкую машину, отчаянно стремящуюся пересечь опасное поле. В машине я вижу сурового пожилого мужчину офицера в военной форме, а на водительском месте совсем юного белобрысого мальчишку солдатика, крепко вцепившегося в баранку обеими руками, ловко объезжающего воронки от взрывов. На лице паренька нет ни тени страха или растерянности, лишь только сосредоточенность и готовность во что бы то ни стало проскочить опасный участок, спасти одинокую хрупкую машину, выполнить свой долг перед Родиной. «Жми сынок, жми родной...Ничего, прорвёмся!», - будто слышу я откуда-то издали голос сурового седовласого офицера, командира полка, крепко державшегося за ручку двери и снова вижу безмолвное, голубоглазое лицо взъерошенного юноши-солдатика, дающее понять, что, если придётся, он готов погибнуть, но любой ценой спасти командира полка и машину. И следом я почему-то всегда вижу ещё одно военное видение: солнечный летний день, наверное затишье между боями, раскинувшееся разноцветное поле, полное душистых трав и цветов, ультрамариновые тени густых кудрявых берёз, убаюкивающе шелестящих на ветру своей зеленью. И в поле, в мягкой свежей траве, лежит на спине светловолосый юноша-солдат, нескладный тонкий, голубоглазый, жмурится от жаркого полуденного солнца, как на картине художника Аркадия Пластова «Юность». Минута отдыха, после затишья, вокруг пока не рвутся снаряды, не свистят пули, нагретый воздух еле заметно дрожит от зноя и ветер осторожно волнами трогает ярко-зелёную траву. Молодой солдат на секунды прикрыл глаза и дремлет, уставший, но не сломленный в своей полной сил молодой поре. По его согнутой белой, не загорелой, подложенной под голову руке, смело ползёт медлительная красно-оранжевая божья коровка, разморенная солнцем, упорно двигает своё тельце к замершему в траве локтю, готовая в любое мгновение расправить широкие радужные крылышки и взлететь в далёкую, густую высокую синь, исчезнуть в небесном просторе. Вторая рука юноши-солдата осторожно наугад срывает травинку, долго теребит и закручивает её в пальцах, а через мгновение, очнувшись от недолгой дремоты и чуть приоткрыв глаза, он смотрит на неё прищуренным от солнца взглядом и мысли его наполняются светлыми юношескими мечтами. Он представляет красивую девушку в цветастом ярком сарафане, с длинной русой косой, с таким тёплым и домашним именем Таня, которая ранним утром закроет скрипучую дверь своей избы и пойдёт к колодцу за водой, держа в руках прохладные с ночи вёдра, собирая босыми ногами ещё не ушедшую росу с густой мягкой травы...

...Дедушка и я всё дальше и дальше уходим в дремучую лесную чащу, оставляя позади звонкую берёзовую рощицу, неутомимо играющую кляксами синих теней и крупными мазками солнечных пятен. Всё больше и больше тайн чувствую я перед собой и с детской робостью осторожно иду вперёд, готовый к их открытию.
Мой дедушка волшебник! Однажды, выйдя из леса на небольшую полянку и остановившись передохнуть на длинном сухом стволе берёзы, дедушка вдруг спросил меня: «А хочешь разведём костёр, погреемся, а то вон все ноги промочил!»
«Хочу, ещё как хочу»,- обрадовался я в предвкушении чего-то интересного.
Несколько минут дедушка смотрел на ствол берёзы, на котором мы в тот момент сидели, а потом ловким движением пальцев оторвал пару неровных листочков берёзовой коры, положил их перед собой, недолго думая достал коробок, чиркнул спичкой с зелёной головкой и с первой попытки зажёг свёрнутый краешек берестяного листа. Рыжий юркий огонёк тут же пополз по краю сухой бересты и через несколько секунд почти полностью обнял её своим жарким существом, чётко и бесповоротно определяя её предназначение. Как только огонь на бересте стал смелее и она полностью поддалась его власти, дедушка не торопясь, со спокойным видом, поднял с земли несколько сухих щепок, палочек, сухих листьев и аккуратно положил их сверху на принявшуюся дымить бересту, так что огонь с усиливающимся аппетитом, начал хватать и эти новые для себя объекты.
«Ну ка сбегай вон к тем соснам и собери под ними сухие ветки и мелкие и потолще, если отыщутся»,- сказал, обращаясь ко мне дедушка, продолжая укладывать на горящую бересту щепки и тонкие палочки, а я не раздумывая уже мчался под ближайшие сосны, на ходу подбирая попадающиеся мне под ногами сухие сосновые ветки и мелкий хворост. Через пять минут мы уже сидели и грелись возле вполне хорошего уверенного костра, который потрескивая снизу свежими угольками, казалось, только и требовал всё нового и нового топлива и с жадностью принимался за большое берёзовое бревно, которое дедушка положил сверху на мелкие ветки, аккуратно и тщательно уложив другой его конец на земле, чтобы полено не соскользнуло и не разрушило костёр. Так волшебство рождалось буквально на моих глазах из умелых дедушкиных рук, из его потайных знаний, которыми он никогда не хвастался, а применял осторожно, скромно и незаметно, соблюдая некое таинство и сдержанность, не выставляя ничего на показ.
Волшебство порой рождалось совсем неожиданно, вылезало будто кролик из большого чёрного цилиндра фокусника и всегда приносило мне радость, сливалось с окружающим миром чисто и гладко дополняя его яркостью красок. Как-то раз мы с дедушкой пробирались по узенькой заросшей лесной тропинке сквозь кустарник, я поспевал сзади, игрался срывая широкие листочки с кустарника и хлопал их, кладя на одну ладонь сжатую в кулак, а другой бил сверху по плоскости листа. Вдруг дедушка остановился, словно внимательно что-то разглядывая и прислушиваясь к окружающей тишине, а потом каким-то игривым заговорщическим шёпотом сказал, обращаясь ко мне: «Вот сейчас, если ты пойдёшь дальше по этой таинственной тропинке, то найдёшь целую стаю интересных грибов!»
«И все они будут съедобные»,- добавил он, раззадоривая меня и прибавляя мне любопытства к происходящему. Я осторожно вышел вперёд на тропинку и оглядев её и близлежащие кусты не нашёл ничего из того, что так интригующе обещал мне дедушка. Кусты как кусты и тропинка как тропинка, с густой спутанной травой по обоим сторонам и застрявшими в ней сухими августовскими листиками.
«Ну иди дальше и смотри внимательнее»,- говорил дедушка, указывая мне направление своей высокой, аккуратно оструганной палочкой, срезанной из молодого орешника, с помощью которой он всегда искал грибы, мастерски раздвигая траву и опавшие листья.
Я всё шёл и шёл вперёд, а грибов всё не было видно, зелень внизу, куда я смотрел, казалась мне настолько однообразной, что я уже начал думать, что дедушка решил меня разыграть.
«Иди, иди, дальше, ещё дальше»,- не унимался дедушка, еле сдерживая улыбку,- «Пока носом не уткнёшься!»
Пожав плечами и наконец ускорив шаг, я пошёл ещё дальше, уже смотря внимательно себе под ноги, уже твёрдо убедившись, что меня разыграли, и пройдя несколько метров вдруг споткнулся о какую-то корягу, высунувшуюся на тропинку и, ахнув, со всего размаху упал вперёд на грудь, успев выставить перед собой руки и действительно ткнулся носом в землю. И только начав подниматься, широко раскрыв глаза, я вдруг увидел прямо перед собой целое семейство подберёзовиков, крепких, сильных, с белыми шершавыми ножками и блестящими оранжевыми маслянистыми шляпками. Они вовсе не прятались в густой траве, а стояли смело и ровно, почти посередине тропинки, на небольшом травянистом островке и будто уже давно ждали, чтобы кто-нибудь скорее их нашёл. Не представляя, как мог я их сразу не увидеть, и наконец встав с земли, потирая ушибленное колено, я в недоумении обернулся на дедушку. «Ну вот, не ушибся?»,- с тревогой спросил он, и видя, что падение было совсем лёгким и со мной всё в порядке, с восторгом произнёс: «Видишь, действительно носом ткнулся, ну раз так, теперь собирай заслуженную награду!» Аккуратно сорвав грибы, я сложил их в небольшую, сплетённую дедушкой корзинку, и так до конца дня носил их то и дело поглядывая, не испарились ли вдруг эти удивительные волшебные грибы, так щедро подаренные сказочным лесом...
К несчастью, не всегда моё детство дарило мне исключительно счастливые солнечные и беззаботно-радостные дни. Вспоминаю один ужасный случай, запомнившийся мне непомерной человеческой жестокостью, оставивший безжалостный рубец на моей детской душе. Даже и день тот был пасмурный, дождливый, кажется в конце августа, когда изрядно потемневшая зелень уже местами окрасилась охристыми тонами приближающейся осени. Мы с дедушкой, как всегда, исходя все наши заветные тайные тропки, наконец вышли из леса на поляну к небольшому пруду, который одним своим боком упирался прямо в кольцевую дорогу, по которой в обе стороны с шумом неслись разноцветные автомобили. На поляне у пруда не было ни души, так как день был будний и совершенно очевидно не для длительных прогулок — нависшие над лесом сердитые свинцовые тучи, готовы были опуститься ещё ниже и накрыть всё вокруг холодным, почти осенним дождём. Я конечно первым делом выбежал на лужайку возле пруда и спустился вниз к воде в надежде увидеть знакомых уток. Хлеб у нас с дедушкой был всегда и мы иногда сидели на берегу нашего пруда, отдыхая перед долгой обратной дорогой к дому и кормили живших здесь уток с утятами. Ломая, найденную в траве на берегу палку, я посмотрел влево на другую сторону водоёма и вдруг увидел как из-за кустов показался человек, должно быть ещё до нашего появления что-то делавший здесь на берегу. Всё что я мог тогда определить, исходя из своего детского понимания, это то что видимо человеком являлся молодой парень лет двадцати, длинноволосый в широко расстёгнутой кожаной куртке, то и дело что-то высматривающий в густой довольно высокой траве под низко склонившимися кустами. Словно бы нечто неприятное с каким-то свинцовым оттенком тут же донеслось до меня с той стороны, где шарил по кустам странный безликий человек в кожанке, и я тогда даже немного испугался того, что он меня увидит, заинтересуется, бросит своё дело и захочет подойти ближе. Но непонятный субъект не смотрел в мою сторону, он поднёс к губам бутылку из светлого стекла, делая несколько жадных глотков, по-видимому допивая содержимое, после чего швырнул бутылку в кусты, потом вдруг наклонился резким движением вперёд и поднял из травы толстую палку, тут же ловко обломав с неё несколько торчащих веток. Вдруг у самого крутого берега пруда возникло движение и через секунду из-за камышовых зарослей, будто из воды вынырнула вторая человеческая фигура, коренастая, коротко стриженная, в грязновато-синем свитере и обращаясь к первому человеку с палкой, призывно махнула ему рукой. Только сейчас я наконец заметил целую стаю уток у противоположного берега, как раз там где шарили двое странных людей. Утки копошились, подплывали близко к мели, не боясь, в очередной раз спокойно ждали хлеба, и это вдруг объяснило мне роль второго человека, находящегося у воды. Через несколько секунд первая длинноволосая фигура в кожанке и с палкой, как-то странно косолапо, по-медвежьи и прихрамывая на одну ногу, двинулась к берегу пруда, где уже снова повернувшись к воде бросал уткам хлеб второй странный человек. Холодное ощущение опасности и чего-то крайне негативного вновь овладело мной, когда я смотрел на этого грузного прихрамывающего парня с палкой, который всё ближе и ближе подходил к самому берегу, с какой-то уверенной силой вкладывая в свои действия непонятное мне намерение. До сих пор вспоминаю и вижу всё то происходящее словно в туманно-искажённом ледяном оцепенении, в прерывистом мутно-стеклянном сне, едко прилипающим к сознанию. Приблизившийся первый человек с палкой остановился у самого берега, словно в секундном ожидании готовящегося важного действия, которое должно было сейчас произойти, потом решительно отодвинул одной рукой и без того вскочившего на ноги второго субъекта и вдруг в каком-то безумном бешенстве размахнувшись, нанёс страшный удар палкой по воде, через долю секунды второй и третий, словно запуская работу некой адской машины, истребляющей на своём пути всё живое. Во все стороны летели шумные брызги, которые слились с отчаянным кряканьем взлетающих уток, а человек в кожанке всё стегал и стегал палкой по воде, добивая свою лёгкую добычу.
«Деда!, - вскрикнул я вскакивая с травы и подбегая к видевшему всю эту картину дедушке,- Они уток убивают!»
Дедушка как-то напряжённо, молча смотрел на противоположный берег, на происходящую расправу над утками, а потом вдруг резко схватил меня за локоть и, развернув в сторону уходившей в лес тропинки, повёл прочь от пруда, всё ускоряя и ускоряя шаг, держа на весу во второй руке свою палочку для поиска грибов.
«Дедушка! Ну они же уток убивают!, - уже почти в полный голос хныкал я, поначалу упираясь и не желая уходить, - Дедушка пойдём туда и побьём их, пойдём спасём наших уток! Ты же можешь их побить деда!»
Я уже плакал, начиная понимать что произошло, то и дело оборачивался назад в попытке увидеть противоположный берег озера. И обернувшись вдруг увидел, как мерзкий человек в кожанке, уже отбросив палку и стоя по колено в воде, достаёт правой рукой что-то коричнево-серое, неестественно-распластанное, всё ещё слабо вздрагивающее растопыренными в обе стороны крыльями...
Мы быстро ушли по тропинке в лес, и дедушка в течении следующего часа так и не сказал мне ни слова, только бережно положил руку мне на плечо, а потом пару раз погладил меня по волосам, смотря в этот момент куда-то в сторону. Я уже перестал плакать, только изредка всхлипывал и шёл по высокой, бледнеющей в ранних сумерках, траве справа от тропинки, перешагивая кочки и ухабы.
В тот день я всерьёз был обижен на своего деда, в отчаянии своём не понимая его поступка, казавшегося мне откровенно трусливым. И только через много лет, вспоминая тот трагический случай на лесном озере, я всё понял, окончательно убеждаясь, что иначе дедушка поступить просто не мог, а причиной тому был я. И конечно я прекрасно понимал, что он ни в коем случае не мог рисковать мной, доверенным ему ребёнком, своим родным внуком. И конечно я прекрасно понимал и даже ни мгновения не сомневался, что если бы дедушка в тот день был один, он бы ни секунды не раздумывая вмешался, не прошёл бы мимо, и даже вступил бы с хулиганами в неравный бой, один против двоих, быть может даже ценой своей жизни. Я верю, что это было бы именно так, а не иначе. Ведь мой дед был на войне!..
Фронтовое прошлое моего дедушки, казалось навсегда осталось с ним, сопровождая и не отпуская его всю оставшуюся жизнь, намертво впечаталось в человеческую суть, словно стало чертой характера, проявляясь самым достойным образом по отношению к людям.
Мне кажется, это коснулось всех фронтовиков, прошедших сквозь войну и оставивших в том грозном, ненастном времени часть себя, пронеся через все сложнейшие препятствия и испытания свои опалённые войной души, наполнив их иной меркой бытия, обострённым чувством морали и нравственности, гораздо более строгим отношением к подлости и праведности поступка. На моих глазах подобное отношение со стороны моего деда проявилось однажды к служившим срочную службу солдатам.
Недалеко от нашего леса находился военный штаб, академия, где учились военные и так же проходили службу солдаты срочники, ежедневно находившиеся возле военных машин, стоящих у дороги на специально отведённой для техники асфальтированной площадке, на которой кроме машин присутствовало ещё много всевозможных, непонятных мне тогда предметов, необходимых для обслуживания стальных гигантов, от запасных колёс до разного рода запчастей переносимых с места на место. Однажды, проходя мимо нашего военного штаба, мы с дедушкой остановились на минуту посмотреть на военные машины, так как моё любопытство в этот летний день наконец взяло надо мной верх, прогнав прежний страх и нерешительность перед странным и чужим для меня миром от которого веяло чем-то до ужаса серьёзным и важным. Мы осторожно подошли к одной из грузовых машин, кузов который был покрыт грязно-серым брезентом и я робко, но с интересом стал разглядывать большую, давно крашеную тёмно-зелёной, уже в некоторых местах облупившейся краской, кабину, скользя и замирая восторженным взглядом на мощных, изрисованных жёстким протектором, колёсах сурового железно - бездушного существа. Рядом в тени машины сидели на перевёрнутом деревянном ящике двое молодых солдат, а ещё один в этот момент возился со стороны кузова, безуспешно пытаясь закрыть непослушный зелёный борт. Один из солдат, сидевших на ящике, по виду решительный, не из робкого десятка, то и дело мявший в одной руке пустую пачку из под сигарет, повернул к нам своё загорелое добродушное лицо, и пропуская меня, остановил свой взгляд на дедушке, как бы оценивая необычного зрителя. И после этого, швырнув смятую сигаретную пачку под ящик, вежливо спросил, обращаясь к моему деду: «Отец, у тебя закурить не будет? Сигареты кончились, уже почти два часа пустые сидим, возиться нам здесь ещё долго, а курить зверь как охота! Может выручишь?»
«Не курящий я, ребят, - развёл руками дедушка, глядя в ответ на солдата, - Уж не обижайтесь, помочь не смогу, а так бы с радостью!»
Бойкий солдат, вздохнув и заметно погрустнев, глянул под ящик, где валялась измятая пустая пачка сигарет, потом снова с интересом посмотрел на моего деда и, видимо, чтобы не сразу прервать разговор, спросил: «А давно не куришь-то отец?»
«Да уж лет сорок как, или больше, - сочувственно смотря на обоих солдат, ответил дедушка и, покачав головой, как бы с наставлением добавил, - Вредная это привычка ребят, тяжело потом бросать будет». Потом мы, как обычно, пошли в лес, а солдаты так и остались сидеть возле своего стального друга, вынужденные не отходить от него ни на шаг.
На следующий день дедушка встал рано утром и ещё до завтрака собрался и вышел на улицу.
- Дело есть,- загадочно бросил он, закрывая за собой дверь. День обещал быть солнечным, без дождя, и я точно был уверен, что мы непременно совершим нашу обыкновенную прогулку в лес. Уже после я узнал, что дед специально ходил к метро в один из табачных киосков, которых там находилось аж целых три и купил целый блок сигарет «Прима», заботливо завернув его дома в свежий номер газеты «Известия».
- Вот, солдатикам взял, а то скучают они там,- пояснил мне дедушка, когда мы спустя пару часов собирались с ним на прогулку.
На асфальтированной площадке по прежнему стоял тот же самый военный грузовик с открытыми настежь дверями кабины, уже разогретый летним полуденным солнцем, и вчерашние солдаты так же крутились вокруг него, изредка что-то обсуждая и громко переговариваясь между собой. Подойдя к их безмолвному железному детищу, мы остановились и дедушка окликнув, не обращающих на нас внимания, солдат, достал из полиэтиленового пакета блок сигарет и протянул солдатам.
- Ребята, держите, чтобы вам не бедствовать, тут надолго хватит, - сказал он, обращаясь ко вчерашнему решительному загорелому солдату, который первым обернувшись и не сразу понимая, вопросительно уставился на нас.
- Это нам?,- растерянно произнёс он, не смело принимая подарок, но в следующую секунду, поддержанный обступившими его товарищами, принялся распаковывать плёнку и доставать из неё пачку «Примы».
- Ну отец, Спасибо! Вот так удружил, вот Спасибо!,- говорил он прикуривая и выпуская клубы голубоватого на солнце дыма, отдав распечатанную пачку товарищам, которые, торопясь доставали из неё белые столбики сигарет и тоже в свою очередь наперебой благодарили моего деда за такой неожиданный, пришедшийся очень кстати, подарок.
- Да ладно ребята, всё нормально,- смущённо отвечал мой дедушка, пожимая протянутые ему молодые руки, и в этот момент мне казалось, что он радуется даже больше чем сами солдаты.
- Вот Человек, а!,- всё не унимался загорелый солдат,- подмигивая курившим товарищам и глубоко затягиваясь,- Не забыл, выручил, а то мы со вчерашнего так и сидели, тут дело важное, никуда не отойти!».
- Ладно ребята служивые, мы пойдём,- решил наконец дедушка, беря меня за руку,- А вы молодцы! Службу знаете, но курить всё же бросайте со временем, нехорошее это дело».
- Сам-то почему бросил, отец?,- спросил вдруг загорелый, осторожно туша окурок о массивный бампер машины и внимательно рассматривая моего деда.
- Ни к чему стало в мирной жизни, лишнее совсем, так вот в сорок пятом после госпиталя дал себе слово и бросил навсегда,- тихо сказал дедушка, словно бы что-то вспоминая.
Мы уже собрались уходить, когда загорелый солдат с каким-то трепетом и пониманием во взгляде осторожно и вежливо протянул моему деду руку и произнёс: «Спасибо Вам ещё раз,- и, задумавшись на пару секунд, вкрадчиво с душой добавил,- Большое, Спасибо!»
В тот момент мне показалось, что солдат полностью изменился и стал каким-то другим, куда-то делась вся его лихая беспечность и он словно резко повзрослел...
Вспоминается мне ещё один интересный случай, во многом тоже показавшийся мне волшебным. Мне было тогда лет пять, и в то лето мы отдыхали с родителями где-то в подмосковье на озёрах. Лето выдалось довольно прохладное, и таким образом, в отношении меня, купальный сезон был заменён на походы в лес за земляникой и другими съедобными ягодами. Не могу передать, с каким усердием бывало я ползал по траве, срывая сочную красную ягоду и осторожно опускал её в наполовину обрезанный пакет из под молока, висящий у меня на шее на верёвочке, терпеливо стараясь наполнить ёмкость до самых краёв спелой ароматной ягодой, которая уже вечером помятая и щедро посыпанная сахаром, служила десертом, составляя сладостное завершение ужина. И вот по странному стечению обстоятельств, в какой-то момент моих родителей одновременно вызвали на работу и тогда из Москвы, по вызову, приехал дедушка, чтобы остаться со мной ещё на пару недель отдыха. Ещё до приезда деда, я был уже в курсе, что он задумал рыбачить, и поэтому, встретив его, первым делом полез в его дорожную сумку в поисках интересных «снастей» для рыбной ловли. Найдя там красивую пластмассовую серую рыбину, вокруг которой была туго обмотана леска с большим крючком на конце, я тут же поймал на этот загадочный крючок свой большой палец, и когда на мой дикий вой из кухни выбежал испугавшийся дедушка, я уже был полностью готов к завтрашней рыбалке, необыкновенно близко породнившись с главными предметами для рыбной ловли. Проснувшись на следующее утро с забинтованным пальцем, я обнаружил, что комната пуста, а дедушкина кровать аккуратно застелена синим покрывалом. В окне было очень пасмурно, вверху за листвой берёз хмурились тяжёлые мутные облака, которые вполне могли принести с собой дождь. Немного в стороне у сарая гремел цепью о свою будку пёс Шарик — здоровый не породистый кобель палевого окраса, к которому меня никогда близко не подпускали, потому что он бывал злой от периодического сидения на цепи. Где-то на дворе негромко переговаривалась через забор с соседкой наша хозяйка, у которой мы снимали дачу, увлечённо обсуждая цены в местном сельском магазине, а от маленькой лодочной станции, что находилась неподалёку, летела из динамика, популярная тем летом песня Весёлых ребят про автомобили, которые всю дорогу заполонили. Я быстро оделся и, позабыв надеть обувь, босиком выскочил на улицу, основательно промочив ноги в прохладной росистой траве побежал в сторону пруда, что находился почти рядом с домом в котором мы жили. Выбежав из-за стаи вечных плакучих ив, которые по хозяйски устроились вдоль берега, я ещё издали увидел одинокую фигуру своего деда, который сидел на своём любимом раскладном стуле, с подшитой множество раз по бокам материей и, держа в руках удочку, терпеливо смотрел на, слегка волнующуюся от ветра, сине-зелёную гладь воды. Услышав меня, дедушка осторожно обернулся, чтобы не потревожить удочку и тихо в пол голоса сказал: «А, уже проснулся? Как пальчик-то твой? Добрые рыбаки ловят на крючок рыбу, а ты себя поймал!»
- Нормально вроде, - немного обиженно ответил я, подходя к самой воде, всё ещё удивляясь тому, что дедушка меня не разбудил и не взял с собой на самое начало рыбалки.
И словно угадав мои мысли и загадочно подмигнув мне, дедушка сказал: «А я вот хотел пораньше выйти, чтобы уже пойманную рыбу тебе показать, гляди ка!»
Он кивнул куда-то вправо от себя, в траву, и проследив за его взглядом я с удивлением увидел распластанный пузырём в высоких зарослях травы и завязанный узлом целлофановый пакет с плескавшейся в нём рыбой. Я с интересом смотрел, как четыре небольшие рыбины тыкаются друг о друга серебристыми телами, блестя чешуёй, ничего не понимая, словно тщетно пытаясь найти выход из закрытого пространства, тараща круглые, золотисто-чёрные бессмысленные глаза в прозрачные тонкие стенки пакета, напряжённо открывают беззвучные рты. Присев на корточки возле пакета, я осторожно протянул руку и дотронулся до его стенки, с испугом ощущая сквозь водяную целлофановую преграду живое холодное тело трепещущей рыбы, представляя в этот момент, как должно быть резво плавала она на глубине, путаясь в тёмно-зелёных зарослях густых волнистых водорослей и как наивно попавшись на приманку в этой таинственной тёмной глубине заглотила смертельный крючок с леской и быстрым рывком удочки в вихре сверкающих брызг, была вытащена на берег и заперта в прозрачной мягкой купели. Всё оставшееся время рыбалки, леска удивительным образом оставалась недвижимой, рыба больше не клевала, и в то утро я так и не увидел, как дедушка вытаскивал пойманных рыб из воды. Для меня так и осталось загадкой, откуда же взялись те серебристые рыбы в пузатом пакете с водой, который лежал в траве на берегу. И конечно тогда я искренне поверил, что всё это вновь явилось волшебным сказочным подарком, сотворённым моим дедом, частью того удивительного таинственного мира, который он временами украдкой мне открывал...

...Мы с дедушкой проходим заросли кустарника «волчьей ягоды» и вступаем в ещё одну берёзовую рощицу, небольшой островок света, где снежно белые стволы берёз печально тянутся ввысь на фоне постоянно играющей от ветра ярко-солнечной зелени. Когда я впервые спросил своего деда про странные зелёные ягоды, что горстями висели на невысоких кустах, я был очень удивлён их необычному и даже какому-то таинственному названию, «волчья ягода»! Сорвав горсть этих ягод с куста, росшего возле нашей тропинки, по которой мы проходили, я спросил дедушку: «А что это за ягоды и почему они зелёные?»
- Это «Волчья ягода», - даже не оборачиваясь ко мне, сказал дедушка, очевидно прекрасно зная о каких ягодах идёт речь.
- Волчья ягода?, - искренне удивился я, - Наверное она очень вкусная, её можно есть?
- Ни в коем случае, - поворачиваясь ко мне, теперь уже забеспокоился дедушка, - Она не съедобная, брось сейчас же и не вздумай после неё руки в рот сунуть!
Услышав подобное требование, я конечно тут же бросил сорванную горсть загадочных ягод в траву и немного подумав спросил: «Дедушка, а что, если их съешь, то сразу превратишься в волка?»
- Непременно превратишься,- серьёзно сказал дедушка, ещё раз внимательно посмотрев на меня и на мои руки и, убедившись, что ни одной ягоды у меня не осталось, добавил уже заметно весёлым голосом: «Как же мы с тобой будем гулять, если ты станешь волчонком?»
Мы останавливаемся среди берёз и именно в этом месте собираемся сделать долгожданный привал. Время уже подошло к обеду, и на этот случай в волшебном рюкзаке у дедушки припасено множество интересных вещей и вкусных угощений. Первым делом разворачивается яркий, красно-синий гамак, хоть и очень старый, но удивительно крепкий, и, путаясь в многочисленных верёвках, я с трудом пытаюсь закрепить один его конец на крепком шершавом стволе старой берёзы, верчу бесполезные узлы, слабо обмотанной вокруг берёзового ствола верёвки и, наконец, выбившись из сил, зову дедушку, который уже прочно закрепил другой конец удобного приспособления на стволе противоположно стоящей берёзы.
- Ну ведь я же тебя учил, снова всё позабыл, - недовольно ворчит дедушка, подходя к моей берёзе и с трудом разматывая, накрученный мной узел, чтобы закрепить верёвку заново.
- Гамак дело серьёзное, крепить его надо тщательно и на славу, а то ведь возьмёшь и трёпнешься вниз с такой высоты, - говорит дедушка, показывая рукой «огромную» высоту на уровне своего плеча и окончательно разбирается с укреплением верёвки. Теперь прекрасное ложе для отдыха готово, словно подвесной мост протягивается между двух неровных берёзовых стволов, слегка колышется от набегавшего ветерка, готовое взлететь как крыло дельтаплана.
Затем я раскрываю два небольших раскладных матерчатых стульчика, в некоторых местах, где ткань порвалась и истрепалась, уже умело подшитых розовыми нитками, и ещё один третий, с жёсткой поверхностью, что будет служить в роли стола, на который мы поставим наши угощения. И вот приходит очередь угощениям. Дедушка осторожно достаёт из рюкзака небольшой зелёный термос с красными цветами по бокам, откупоривает крышку и осторожно выливает в уже стоящую на «столе» оранжевую металлическую миску горячий, душистый, дымный, бордово-алый борщ с мелко порезанными кусочками мяса, заботливо приготовленный дома нам в дорогу моей бабушкой. А после, снова порывшись в рюкзаке, достаёт небольшую стеклянную баночку и чайной ложкой медленно выкладывает из неё белоснежную лужицу свежей сметаны, долго звякает ложкой по краям баночки, чтобы сберечь каждую каплю. И этот насыщенный, мясной запах свежего борща мягко сплетается с многочисленными запахами леса, травы, грибов, с трепещущими на ветру полотенцами плачущих берёзовых ветвей, что вызванивают мелким шелестом листьев свою задумчивую, печальную мелодию.
В правую руку я беру красивую старую, слегка облупившуюся деревянную хохломскую ложку, испещрённую поблёкшими чёрно-золотыми узорами, а в левую маленький кусочек белого хлеба и не спеша начинаю свою трапезу. Рядом в пластмассовом раскладном стаканчике уже стынет горячий чай с кругляшком лимона, а возле него, улеглась распахнутая красная пачка моего любимого «Юбилейного» печенья. И весь наш нехитрый стол, раскрытый посреди дивной живой, печалящейся берёзовой рощи, кажется волшебной скатертью самобранкой или долгожданным оазисом, будто ожидающим усталых путников и обещающим подкрепить их растерянные силы. Удивительно, но все угощения приготовлены только для меня, дедушка почти ничего не ест, он берёт только две золочёные дольки печенья и наливает себе немного чая в металлическую эмалированную кружку, которая долго стоит на краешке нашего стола, пуская еле заметные волны голубоватого дымка.
После обеда, я наконец забираюсь в старательно укреплённый дедушкой гамак, пытаюсь в нём вытянуться, чувствую спиной его жёсткую упругую материю, ловлю себя в тихих мерных покачиваниях, устроенных осторожной дедушкиной рукой, тронувшей бок гамака.
Повсюду вокруг меня ввысь уходят белые стволы берёз, сливаясь в вышине с сочной звенящей, трепещущей зеленью и небольшими островками необыкновенного, чисто голубого неба, на котором изредка проплывают барашки облаков. Всё происходит словно во сне. Дедушка, поудобнее усевшись на свой стульчик, уже достаёт и долго разворачивает газету, и запах её свежей печатной краски смело касается моего носа, пополняет гармоничную картину запахов леса ещё одним необычным ярким запахом. Качаясь в гамаке, я то и дело вижу край дедушкиной газеты, то исчезающий, то снова возникающий в зоне обзора и читаю в заголовке крупные чёрные буквы слова «Правда». А когда мне надоедает разглядывать шуршащую в дедушкиных руках газету, я поднимаю глаза вверх и долго-долго смотрю ввысь, туда куда уходят тонкие берёзовые стволы, погружаясь в свою бурную кипящую зелень и голубую материю летнего неба. И тогда мир словно переворачивается, земля меняется местами с небосводом и мне начинает казаться, что я будто парю в воздухе на волшебном разноцветном крыле гамака, словно пролетаю над лесом, над звенящими берёзовыми рощами, над высокими мохнатыми елями, растопырившими свои широкие синие бархатные ветви, над стройными оранжево-красными соснами с тёмно-зелёными остроконечными хвойными шапками, над тихой задумчивой свежестью раскрывшегося летнего дня, что в масштабном разноголосии чистых природных звуков поёт свою красивую нежную песню...

...Мой дедушка всю свою жизнь очень любил лес, знал все правила, которые необходимо соблюдать в лесу, будто с юных лет ведал загадочную лесную тайну, и лес в ответ как будто тоже любил его, за добро всегда отвечая добром. Когда-то очень давно, ещё задолго до моего рождения, в очередной раз приехав из города в отпуск в свою родную деревню, дедушка пошёл рано утром в лес за грибами. Идя своими знакомыми с детства местами и тропами, что по обыкновению должны были вывести за болото к самым известным грибным местам, он настолько увлёкся поиском и сбором грибов, которых в то лето было на редкость много, что не заметил, как сбился со знакомой дороги. Позже, когда уже корзинка была с горкой наполнена, дедушка наконец внимательно огляделся вокруг и только тогда вдруг понял, что заблудился. Леса в тех местах были очень суровые, по настоящему дремучие, простиравшиеся на огромные расстояния, так что можно было идти несколько дней подряд и так и не дойти до соседнего населённого пункта. Дедушка тогда шёл сквозь лес целый день, пытаясь использовать и применять все свои знания и умения, но всё же до конца не был уверен правильное ли направление он выбрал. В конце - концов, уже полностью отчаявшись куда-либо выйти и уже порядком обессилив, он просто шёл наугад, отчаянно надеясь, что вот-вот за густыми зарослями забрезжит хоть какой-то слабый просвет неба. И тогда в самый последний момент отчаяния, лес помог моему дедушке, словно по волшебству вывел его из густого ельника на дорогу, по которой тот вышел к неизвестному населённому пункту. Случилось это уже поздним вечером, на закате, а узнав название спасительного посёлка, дедушка просто обомлел, этот известный ему населённый пункт находился по меньшей мере в пятидесяти километрах от его родной деревни из которой он вышел ещё рано утром.
Чуть позже дедушка остановил машину на дороге и его подвезли почти до самого дома, это было уже после двенадцати ночи, когда родные буквально сходили с ума, не зная что с ним случилось и где его искать. Дойдя до дома, мой дед, ничего не объясняя и не отвечая на расспросы родственников, поставил под стол корзину с грибами и тут же упал на кровать, забывшись сном от усталости. Вспоминая этот удивительный случай, дедушка всегда говорил: «Меня тогда лес спас! Вывел на свою тайную лесную дорогу, протянул дружескую мохнатую зелёную руку, если бы не эта дорога, так и сгинул бы в чаще и не нашли бы меня никогда...»
Вспоминается ещё один интересный случай из длинной череды наших лесных прогулок, плавно уносящий меня в далёкий солнечный летний день, до краёв наполненный запахами лета и первых самых ярких детских впечатлений. Мы с дедушкой сидели в нашей заветной деревянной беседке, находившейся почему-то словно на отшибе, в дали от обычных детских площадок, которых в нашем лесу было не мало, с другими такими же беседками, миниатюрными песочницами и скрипучими качелями, которые всегда были кем-то заняты.
Наша же беседка, была особенной, будто бы кроме нас никем не посещаемой, сшитая из ровных не крашеных досок, она высоко тянула вверх на деревянных столбах свою прочную крышу, под которой можно было удачно прятаться от дождя. В центре стоял длинный стол, прочно вбитый основанием в пол, а по бокам располагались две гладко струганые рубанком скамейки. Беседка была уже не новой, но почему-то по прежнему держала свежий вид словно только недавно обработанного дерева, дарила сочные древесные и смоляные запахи, привлекая необычным тихим уютом. И стояла она где-то у самой кромки сосновой рощи, на небольшой открывшейся поляне, утопая в густых волнистых травах, с разбросанными повсюду жёлто-белыми пятнышками ромашек. Помню, что мы не особенно часто ходили к этой беседке, путь к ней был сравнительно не близкий, лежал через две берёзовые рощи и далее до опушки соснового леса, но если всё же выходили к ней, то у меня на душе отчего-то всегда становилось радостно, чуть только я видел украдкой показавшийся из-за низко свисавших веток край бледно синей выгоревшей крыши, словно внизу среди деревьев застрял кусочек неба. Был полдень, или послеобеденное время, когда солнце, находясь в зените, ещё очень жарко грело цветастый, наполненный живым ветреным движением луг с кустиками ромашек, и недлинная сизая тень от крыши покрывая мягкими волнами травянистые заросли незаметно двигалась в сторону, будто бы в строю плотно стоящих сосен. Дедушка, как обычно читал газету, широко развернув исписанные чёрным шрифтом трепещущие на ветру листы с загнутыми уголками, на которые падало солнце, а я, по обыкновению скучая в такие моменты, занимался самостоятельно придуманной игрой, бросал небольшой розовый мячик через крышу беседки, который, перелетая, вновь появлялся с другой стороны, падал в траву и тут же утопал в ней, мелькая своим ярко-розовым боком. Потом я перебегал на другую сторону беседки, искал в траве мячик и новым броском отправлял его на противоположную сторону. Так продолжалось достаточно долго, пока наконец мой мячик, брошенный в очередной раз довольно слабо, внезапно не застрял под самой крышей, плотно вписавшись в отверстие между досками. Для верности подождав немного, внимательно заглядывая под крышу и наконец поняв, что мячик самостоятельно на землю не вернётся, я вынужден был обратиться за помощью к дедушке.
«Ну доигрался?, - сказал он, аккуратно складывая газету и выходя ко мне в траву из беседки, - Теперь ищи длинную палку и лезь на стол»
Я быстро нашёл в траве палку, а точнее сухую ветку, правда не очень длинную, но по моим скромным подсчётам достаточной длинны, чтобы, забравшись на стол, вытолкнуть ею застрявший мячик. Но лезть на стол мне так и не пришлось, потому как, при ближайшем рассмотрении оказалось, что роста моего всё равно не хватит, для того чтобы дотянуться до крыши. Внимательно присмотревшись к зажатому в досках мячику и прикинув в уме план действий, дедушка отобрал у меня ветку и осторожно, держась за столб беседки, поднялся сначала на длинную скамью, а затем встал на стол, предварительно проверив одной ногой его устойчивость. Стоя на столе и продолжая левой рукой держаться за столб, а в правой держа неудобную ветку, дедушка изо всех сил тянулся до мячика, но тот, по видимому, застрял очень плотно, так что ветка с первой попытки не смогла его освободить. Стоя внизу и завороженно наблюдая за этим странным, необычным делом, которое происходило из-за меня, я иногда со страхом пытался обхватывать дедушку за ноги, боясь, что он потеряет равновесие и упадёт со стола, а он тяжело дыша продолжал предпринимать всё новые и новые попытки спасения моего мяча из под крыши. И ведь действительно, это по моей вине, а вернее из-за моего озорства, дедушка вынужден был, стоя на деревянном столе беседки, тянуться за мячиком, который я забросил в эту расщелину под крышей. Но каков же был мой восторг, когда наконец мячик под усиленным толчком палки всё же медленно сдвинулся в сторону и вдруг резко выскочив из отверстия под крышей, промелькнул в тёплом солнечном воздухе, шмякнулся в траву и, подпрыгнув, шурша покатился в пятнах разноцветий мягкого волнистого луга. Я аккуратно помог дедушке спуститься со стола, изо всех сил поддерживая его за руку, и когда он уже стоял в траве, вздыхая и всё ещё держа в руках спасительную ветку, бросился на другую сторону беседки на поиски успешно спасённого мячика. Минуту спустя, вернувшись к беседке с мячом в руках, будучи всё ещё переполненный восторгом от случившегося и желая поблагодарить своего деда, я отчего-то громко произнёс запомнившуюся мне фразу из детской книжки, которую мы только накануне читали. Эта фраза сразу показалась мне необычной и очень интересной, была сказана кем-то из говорящих сказочных зверей, которые о чём-то бурно спорили на цветной картинке с текстом. И, крепко держа в руках свой розовый мячик, я с абсолютной серьёзностью произнёс, обращаясь к дедушке: «И на том спасибо!»
Помню, как совсем не обижаясь он тихо засмеялся в ответ.
«Вот так новость, - сказал он удивлённо глядя на меня, - Между прочим, «на том» было очень не просто!»
Я смотрел на своего деда, слушая его искренний смех, видя простодушную улыбку на его лице, и он снова казался мне каким-то добрым волшебником, старым волхвом, только что вышедшим из леса на поляну из своей заветной покосившейся лесной избушки, обвешанной сушёными ягодами и целебными травами, который поспешил мне на помощь, на первый же мой зов, взмахнув волшебным посохом, вновь совершил чудо. Вот сейчас распрощается, сунет посох под мышку, застегнёт красный кафтан и снова скроется в лесной чаще, спеша по своим важным делам, пробираясь сквозь заросли достанет чудесную дудочку и заиграет таинственные лесные мотивы, а звонкие лесные птицы спорхнут со свисающих еловых веток и тихо усядутся ему на плечи. Стоя посреди цветного луга, он словно улыбался всем своим лицом, улыбались его глаза, отсвечивая чистой синевой, улыбались лучистые морщинки вокруг глаз, и медленно вышедшее из-за облака солнце мягко золотило его короткие, снежно-седые волосы...

...Незаметно, украдкой приходит вечер, и мы уже идём в обратный путь. Осторожно ступая по заветной, хорошо утоптанной тропинке, которая утром привела нас в лесную чащу, мы с дедушкой следуем всем её многочисленным изгибам и знаем, что скоро она должна нас вывести на лесную опушку за которой откроется шоссе с торопливо бегущими в обе стороны машинами, а сразу за шоссе на фоне неба вырастут бело-синие дома нашего района, с мягко коснувшимися румянами вечернего солнца. Дедушка идёт впереди, раздвигая тугие ветви кустарника и изредка, прямо на ходу, ворошит своей аккуратно выструганной палкой в траве на обочине, по привычке скользя внимательным взглядом по листикам в поисках грибов. Мы снова словно плывём куда-то в летней тишине, в душистых лесных запахах, в уже осторожно и еле заметно расползающихся синевой по веткам деревьев, прохладных лесных сумерках. На мгновение я останавливаюсь, выбрасываю в сторону от тропинки горсть волчьих ягод и, замерев, слушаю негромкий сухой затихающий шелест зелёных бусинок в листьях и стебельках травы, теперь забывшей на время о тревожном волнении ветра. Поправив на плечах свой рюкзачок, я припускаю быстрым шагом по тропинке, задевая ветви кустов и снова догоняю ушедшего вперёд дедушку. Мы выходим из леса на опушку, и вся удивительная сказка, полная чистых светлых образов, будто остаётся позади в синеющем сумерками лесу, не желая выходить из своих царственных владений.
И вот, словно последний её прощальный образ тихо касается меня и на мгновение я вновь вижу лежащего светловолосого юношу на ярком цветном солнечном лугу, отдыхающего Алёшу Скворцова, который, проснувшись, вдруг поднимается в буйно насыщенной зеленью траве, смотрит на меня грустными синеющими глазами и тихо машет мне рукой...

...Мои предрассветные сны окончательно рассеиваются, исчезая в ещё темнеющих углах комнаты и я снова вижу медленно просыпающийся город за холодной плоскостью стекла.
Всё больше и больше загорается лимонно-оранжевых квадратиков окон в, громоздящихся напротив, силуэтах домов, которые становятся всё светлее и чётче, постепенно теряя сиреневую таинственность ночи. Ночью выпал первый ноябрьский снег, несмело посеребрил газоны, коснулся светлыми пятнами чёрных стволов и веток деревьев, добавив временной свежести застоявшемуся мутному осеннему пейзажу, печально позволяя первым одиноким собачникам, что рисуются двумя тёмными фигурами, нарушить свою нетронутую ночную белизну, оставлять на ровном газоне длинные дорожки следов. Дальше, за плотными силуэтами домов с робко загорающимися окошками, тянется неровная, с зазубринами, тёмно-сиреневая полоска нашего городского леса, в котором на потаённых, заросших листвой тропинках, прошли счастливые дни моего детства.
Я знал своего деда всего лишь девятнадцать лет, застав уже завершение его долгой и непростой жизни, смутно представляя, какой была его жизнь до моего появления на свет, но прекрасно чувствуя на себе отголосок этой прошедшей жизни в его удивительной доброте и беспредельной мудрости, которую он мне искренне дарил все дни наших встреч и сказочных путешествий. Иногда мне кажется, что он так и ушёл от меня по лесной тропинке в прозрачный солнечный летний полдень, скрывшись в густой тёмной зелени мягких еловых веток, остался бродить среди белоснежных хрупких стволов берёзовой рощи, волнующейся и звенящей на все лады широким многоголосием всех своих бесчисленных листочков, легко парящих в порывистом летнем ветре. И быть может, он до сих пор идёт там, среди дышащей зелени, любуясь живописной лесной красотой, медленно и осторожно склоняет вниз свою седую голову, рассматривая в траве ягоды и грибы в стороне от тропинки, устало опираясь на свой посох, срезанный когда-то из молодого орешника, держа в руке сплетённую им самим слегка выгоревшую на солнце корзинку, и на встречу ему незаметно плывёт такая безмолвная и вечно печальная тайна его доброго сказочного леса.
Мутно-серое небо с бледно сизыми прогалинами за холодным окном едва заметно светлеет, теряя однотонность, и вся улица будто становится иной, оживает, сбрасывая лёгкий ситец предрассветного сна, наполняется тревожным движением. Начинается хмурое ноябрьское утро.

Ноябрь 2021.

Моему деду Снеткову Ивану Прохоровичу посвящаю.