Дражко вопросительно посмотрел на Рогнельду. Как же тогда прошел
к ней жалтонес? Она только показала взглядом на лестницу. Значит,
случилось еще что-то.
Непредвиденное…
И только в спальной светлице Годослава, когда они остались наедине,
княгиня устало села в обитое лионским бархатом кресло и уронила руки,
словно силы полностью покинули ее, беременную, ослабленную и все
последние дни нервно вздрагивающую от любого резкого звука. Воеводе
самому стало больно смотреть на княгиню, на ее синеватые мешки под
глазами, говорящие о бессонной ночи, на крас-новаты.е белки глаз —
последствие частых в последнее время слез.
— Что случилось, сестренка? Тебе нельзя так переживать. Подумай о
здоровье будущего князя бодричей, которого не будут звать Гуннаром…
Она посмотрела на него маленьким затравленным зверьком. И Дражко
удивился, как и с чего эта высокая и статная женщина превратилась вдруг в
непонятное запуганное существо. Неужели настолько сильно придавило ее
беспокойство?
— Пока я думаю и беспокоюсь только о здоровье настоящего князя
бодричей, которого зовут Годослав. И вполне о-боснованно. Очень
беспокоюсь, имея к тому, как тебе известно, достаточные основания…
— Сон нехороший видела?
— Я не сплю днем. Кроме того, как Горислав со Ставром учат,
дневные сны вестят о том, что ты должен в себе услышать, а не то, что есть
в действительности. Все гораздо хуже, Дражко… Все так плохо, что я
просто в растерянности…
Она опять посмотрела на воеводу. Да, он узнал этого зверька. Такое
уже бывало не однажды, только не с людьми. Попавший в петлю, заяц так
же смотрит на охотника. Искоса, со страхом и с пониманием неизбежности.
— Мне передали пузырек с ядом.
— Приходил жалтонес?
— Если бы так… Никакого жалтонеса я не видела.
— Тогда — кто?…
Рогнельда молчала с минуту, переживая еще что-то, Дражко
неведомое.
— Фрейя… — сказала наконец. — Кормилица моей дочери… Она
датчанка… Она передала. Она сказала те слова от отца…
— Еще не легче! А ведь ты ей так доверяла, души в ней не чаяла! —
князь-воевода почти равнодушно говорил то, что
должен был сказать, а сам мысленно уже прокручивал изменившуюся
ситуацию и лихорадочно соображал, чем она может грозить им всем.