Маша Полякова, мама четверых детей
Сейчас у меня живых трое детей. Странно рассказывать о себе через призму смерти своего ребёнка, но жизнь Веры очень сильно повлияла на мою семью, окружение, друзей.
Сама я родилась недоношенной в Крыму на берегу моря в день свадьбы моих родителей. В основном детство провела в Крыму с бабушками.
В 7 лет я переехала к родителям и в школу пошла уже в Москве. Школу закончила рано, в 16 лет поступила в Университет печати на вечернее отделение факультета журналистики и почти сразу начала работать. Я работала курьером, промоутером. Потом мне повезло и я устроилась в издательство учебной литературы «Дрофа». На втором курсе пошла на день рождения одногруппницы и там познакомилась со своим будущим мужем (он был её братом). Два года мы с ним жили в разных городах: он в Серпухове, а я в Москве. Спустя два года мы поженились, но продолжали жить отдельно. Я снимала квартиру, а он жил с родителями и продолжал учиться в Серпухове. Летом мы всегда ездили в отпуск вместе. И вот однажды после летних каникул муж не уехал обратно к родителям, а остался в Москве со мной, устроился на работу. Я к тому моменту работала уже шестой год и в какой-то момент выгорела. Эти пять лет в ритме учёба-работа меня очень истощили и тогда мы с мужем решили, что его зарплаты нам хватит и сейчас самое время, чтобы завести ребёнка. Моим основным желанием тогда было гулять и видеть солнце. Я очень страдала, что всё время сижу на работе, а солнце проходит мимо, особенно зимой. И я думала, что рождение ребёнка – это классный подарок себе, чтобы гулять, ходить в парки.
Первая попытка забеременеть закончилась выкидышем на очень маленьком сроке. Для меня это было как гром среди ясного неба. Но врачи меня успокоили, что такое бывает: «Пробуйте ещё. Вы молодые. Всё нормально». Буквально сразу я снова забеременела и у меня появилась Валя. Я взяла на работе огромный полугодовой отпуск, хотя до этого даже на сессию никогда не пользовалась этой опцией. Был тяжёлый разговор с начальством. Я поняла, что возможно вернуться сюда я уже не смогу. Когда родилась Валя, мне было всего 22 года. Её рождение стало невероятно счастливым событием! Изменилось ощущение от жизни. До этого, несмотря на то, что у меня было счастливое детство, любящие бабушки и дедушки, всё лето я проводила на море, но всё равно всегда было какое-то ощущение страдания. Возможно это из-за того, что родители рано развелись, а я всегда хотела сестренку. В школьные годы я все время была дома одна, мама на работе. Потом и я вышла на работу, пахала как лошадь, засыпала на парах в институте и очень уставала.
Я не хочу сказать, что дети – это исключительно радость и счастье для всех, но для меня это было именно так. Когда я видела беременных с розовыми щеками, с животами, то думала: «Боже, вот оно – спасение!»
Когда родилась Валя, я была очень счастлива. Я всегда носила её на себе, мы целыми днями гуляли в парке, встречались с другими мамами. У мужа становилось всё лучше с работой, параллельно он дописывал диплом. Я кайфовала. Но ребенок родился не совсем здоровым: Валя часто задыхалась, у нее случался отек Квинке. Мы то и дело вызывали «скорую». Оказалось, что у неё очень сильная аллергия на молочные продукты и астма. Валя росла очень ранимой, душевно тоненькой, поэтому все её детство прошло в обнимашках и любви. Когда пришло время отдавать ребенка в садик, мы поняли, что не будем этого делать с её диагнозами. И муж сказал: «Это наш шанс – нужно родить ещё одного ребёнка. Тогда нам будет так весело!». У меня тоже было ощущение, что если у нас будет много таких Валь, то нас ждут сплошные смех, веселье и радость. Так у нас появилась Вера.
Беременность началась очень легко. Мы как раз были на море, потом ещё раз с Валей вдвоём слетали на море. Но в один прекрасный день после невероятно весёлой встречи с другими мамами и детьми в Сокольниках я приехала домой и у меня началось сильное кровотечение. Я не стала вызывать «скорую». Просто съездила на УЗИ, потом сходила в женскую консультацию, мне предложили госпитализацию, от которой я отказалась. Конечно, сейчас я себя за это виню. Чувство вины, наверное, будет преследовать меня постоянно, всю жизнь. Но тогда я просто не представляла, как я оставлю Валю, если лягу в больницу. Я в то время еще кормила её грудью. Её рацион очень сложно строился. У неё в 2 года ещё не было зубов. Первые зубы появились где-то в год и 11 месяцев. Она не могла нормально есть и я не очень представляла, с кем и как её оставить. Сейчас то, конечно я это представляю, я всё представляю. Но там и тогда 24-летняя я не могла ничего представить. Не могла разъединиться с ней. Кровотечения шли на протяжении пары месяцев и на очередном УЗИ мне сказали, что у ребенка почти нет околоплодных вод и вероятнее всего он умрёт.
Так как у Вали астма, нам сказали, что для её здоровья лучше переехать в Подмосковье и жить рядом с лесом, дышать чистым воздухом. В Подмосковье была более дешевая ипотека, мы собрали все имеющиеся деньги, мои декретные и купили квартиру в строящемся доме в Пушкино. Я думала, что к рождению Веры мы как раз переедем в новую квартиру, но дом начали задерживать, срывать сроки. Мы тогда жили с родителями и я решила, что с двумя детьми мы станем им обузой. Мы сняли квартиру и переехали. И видимо во время переезда я поносила пакеты или что-то ещё такое сделала. В общем кровотечение началось сильнее. У нас прямо во дворе был 29 роддом. Мы пошли туда, меня направили в дневной стационар на капельницы. Но на следующий день я пришла туда и сказала: «Кажется, я рожаю». Срок беременности был 24 недели. По определённым обстоятельствам из 29 роддома меня перенаправили в 20-й. Туда я приехала уже с сильно подтекающими водами. По УЗИ вод не было совсем и Вера весила примерно 500 грамм. Три дня меня подержали на этаже, где рожают. На четвертый врач сказал, что ждать больше нельзя. Надо рожать.
Вера родилась живая. У неё были даже хорошие показатели по Шкале Апгар. После рождения она сама закричала. Конечно она была крохотная: весила 600 грамм и ростом была всего 28 сантиметров. Её завернули в пакет, чтобы она не теряла тепло и побежали с ней в реанимацию. Каждые полчаса ко мне приходил врач и говорил: «Мы не можем сказать, что будет дальше, но на ближайшие полчаса она жива». Вера находилась на аппарате искусственного дыхания для недоношенных. Через два часа, когда меня перевели в палату, я увидела её в первый раз. Она была как маленький котёночек. Дальше начались сложные дни. На второй день к Вере пустили папу. На третий день её прямо в роддоме крестил наш батюшка. Вера прожила в роддоме 26 дней. Она пережила там Новый год, но к Рождеству стало понятно, что она умирает. Заведующая реанимации меня просила: «Пожалуйста, перестаньте молиться, чтобы она жила. Может быть, нам пора начать молиться, чтобы она умерла. Потому что больше мучать её невозможно».
Я стояла в реанимации, мне говорили: «Вы можете стоять так ещё сутки, а она может не умереть. Давайте вы поедете домой к другой дочке, а мы вам позвоним, если она умрёт». Я думаю: «Боже мой, что я делаю?!»
Но я понимала, что мне так намекают: «Уезжай отсюда, пожалуйста. Тебе не надо это видеть». Я уехала. Проехала несколько станций метро, когда мне позвонили: «Вера умирает». Я поехала обратно. Подхожу к ней и вижу, что она живая. Я взяла её на руки, успела с ней попрощаться. Она умерла у меня на руках. Фактически она умерла от перитонита. У недоношенных детей это частая причина смерти. Но на самом деле нет какой-то объективной причины, почему некоторые недоношенные дети выживают, а некоторые нет.
Очень хочется найти эту причину, но её нет.
Когда я родила Веру, то стала писать об этом в Инстаграме и в ЖЖ. Соцсети – это отдельный социальный фактор, который сильно влияет на матерей. Мне все писали: «Ой, у меня недоношенной родилась сестра/ племянник/ брат/ я сама! И все живы!» Многие говорили, что родились недоношенными. Я и сама родилась недоношенной. И конечно мне казалось, что и Вера выживет. Когда она умерла, я перечитывала все эти комментарии. Мне было очень тяжело, но я понимаю, что пока Вера была жива, это было для меня поддержкой, а потом это стало возможностью прожить своё горе.
Когда Вера умерла, я поехала в торговый центр и выбрала там подарочную серебристую коробку. Обшила её тканью, сшила подушечку. Мой папа сделал такое деревянное окружение для коробочки. Я пыталась звонить во всякие похоронные службы, но мне везде говорили: «Девушка, у вас такой маленький ребёнок. Давайте вы похороните его сами? Вам не нужен ни гробик, ничего». Я говорила: «Мне нужно похоронить на третий день», а мне отвечали: «Сейчас после новогодних праздников все хоронят (Новый год, оказывается, довольно богатое на смерти время) и это дорого, подождите ещё два денёчка и вы похороните дёшево». Когда мы приехали к патологоанатому, я ему говорила: «Вы обязательно ей оденьте носочки, будет холодно, я принесу подгузник». Видимо психика отказывалась понимать, что происходит. Он такой: «Да, конечно. Вы можете связать ей другую шапочку? Эта шапочка будет ей велика» Я: «Да, конечно, я же думала, что она вырастет. Я свяжу шапочку поменьше». Только потом я узнала, что у детей всё вскрывается, включая череп, и шапочка нужна не от холода, а потому что нужно прикрыть швы на голове.
В итоге похороны прошли очень душевно. Когда мы её отпевали с этим же батюшкой, который её крестил, это было настолько одухотворяюще, так по-доброму. Мы уже не плакали, мы даже старались шутить. Видимо, психика так защищается.
А потом начались годы сложных отношений с мужем. У нас хорошая семья, но когда умерла Вера, мы лет 5 оба жили с мыслью: «А если бы я выбрал другого партнера, может быть ничего такого и не случилось бы? Если бы я тебя не встретила, возможно никто бы не умирал». Недавно я это проанализировала. Все ищут какое-то средство спасения после смерти ребёнка. Другим людям сложно понять, о чём с тобой можно говорить. Несмотря на это, первое время ко мне каждый день кто-то приезжал, кто-то всегда был рядом. Друзья, которые появились у меня со старшей дочкой, всегда поддерживали, заботились. Это дало мне возможность не сойти с ума. Хотя я была близка к этому. По ночам, конечно, я плакала. Но поддержка друзей оказала невероятное значение. Я понимала, что мы остаёмся для них такими же близкими людьми, как и раньше. Они привозили подарки Вале. Это было так ценно. И на какое-то время получилось, что я очень вцепилась в Валю и жила только ради неё. Но было понятно, что я всё равно хочу ещё ребёнка.
Спустя какое-то время закончился декрет с Валей, но на работу я не вышла. Уволилась. Потому что первое время после потери ты можешь разрыдаться в любой момент: в магазине, у зубного, где угодно. Но потом ты начинаешь постепенно контролировать эти взрывы слёз и в какой-то момент я поняла, что уже себя контролирую. Я живу с этим горем и я воспринимаю Веру как часть нашей жизни. Мы много говорили о Вере с Валей, с мужем. И всё равно мы очень хотели ещё ребёнка. Спустя год, на день рождения Веры, я узнала, что беременна. И у нас родилась Вероника.
У очень многих мам после потери ребенка есть чувство, что если я рожу ещё, то мне станет легче. Я тоже была уверена, что если я рожу ещё, выйду из роддома не с пустыми руками, а с комочком счастья, то все проблемы решатся. Вероника очень отличалась по темпераменту от Вали. В какой-то момент я поняла, что постоянно тушу бушующее пламя, но благодаря её напору у меня не осталось времени на грусть и тоску. У меня было время только метаться между спокойной, ранимой и нежной Валей и напористой Вероникой. Отношения с мужем впрочем всё осложнялись. Я вела себя крайне эксцентрично. В один прекрасный момент я решила уехать от мужа на всё лето. Сказала, что мне нужно побыть одной. До этого мы не расставались, всегда были вместе. Но в этот раз я поехала только с мамой и детьми. Я просто села за руль, смотрела на дорогу и анализировала всё, что со мной происходит, а мама что-то мне рассказывала, делилась какими-то историями из своей жизни. Это оказало такой терапевтический эффект. В какой-то момент я сказала маме, что мне хочется ещё ребёнка, но я так боюсь. И мама говорит мне: «Маша, да ты что? Конечно же рожай еще». И мне оказалось так важно получить именно её поддержку. Я как будто вернулась в такое детское состояние, когда меня одобрили, поддержали. И домой из той поездки я вернулась очень счастливой. С того момента в наших отношениях с мужем начало многое меняться.
Ещё одним огромным поддерживавшим фактором были встречи для родителей, потерявших детей, которые организует моя подруга Алия.
Мы могли туда прийти и говорить о своем горе или слушать и просто быть в атмосфере родителей, у которых тоже кто-то умер. Называть этих детей. Там было безопасно и спокойно. Мы встречались примерно раз в месяц в кафе. Со стороны мы выглядели как толпа молодёжи, у которых нет никаких забот. Счастливые люди, которые хохочут, дарят друг другу подарки…а потом внезапно плачут. Если к нам подходил официант, он, конечно, слышал, о чём мы говорим. Мы обсуждали морги, реанимации, ИВЛ, кого как похоронили, где пепел развеяли. Но само снятие запретов на эти темы так освобождало и раскрепощало! Мы года полтора постоянно ходили на такие встречи. Стало понятно, что мы не одни со своим горем и с нами все нормально. Мы перестали обвинять во всем себя и искать причину. Потому что увидели, настолько разными были семьи, потерявшие детей. Одни вообще не обращались к врачам, другие обращались к самым лучшим врачам. Алия создала такую атмосферу, что мы не могли друг друга осуждать, не могли игнорировать чужой опыт. Любой опыт очень важен и если человек готов поделиться, мы должны его выслушать. И не имеет значения, потеряла ты беременность на маленьком сроке, на большом, потеряла ли ребёнка в родах, в реанимации или твой ребёнок погиб в старшем возрасте. Нужна такая обстановка, в которой ты можешь об этих детях говорить. И это помогает наверное даже лучше, чем личная терапия с психологом.
В какой-то момент мы пошли к психологу вместе с мужем. Мне хотелось развестись, потому что мне казалось, что я из-за него потеряла ребёнка, из-за него я какая-то не такая. А когда мы пришли к психологу, оказалось, что именно благодаря ему сейчас я здесь сижу и со мной всё нормально. Я жива, у меня есть двое прекрасных детей. Примерно полгода после похода к психологу мы переваривали эту информацию, а потом началось возрождение семьи. Я знаю, что по статистике очень многие семьи разводятся после потери ребёнка. Номинально, у нас произошёл развод с тем человеком, с которым я эту потерю пережила. Когда я уехала на все лето к морю с мамой, муж был самым далеким для меня человеком. Именно этот поступок тогда помог переключить мозг и испытать чувство, что с тем человеком я разошлась. Но этот новый, который ждёт меня дома каждый день – он прекрасен. И я начала влюбляться в мужа заново.
Благодаря мужу в тот момент я восстановилась, если не полностью, то максимально. Я включила Веру в нашу жизнь так, будто это не моя вина. Как будто это был её выбор. Вера пришла в нашу семью, пожила с нами столько, сколько могла, получила всю нашу любовь и ушла тогда, когда посчитала нужным. Если думать так, вина немного снимается и ты спокойнее живёшь дальше. Потому что грызть себя – это значит только делать хуже. Даже если ты объективно виноват. Если ты увидишь истории других людей, узнаешь, что они у всех разные, но итог один: ребёнок умер, а ты живёшь дальше. Стараешься дышать, идти, есть, хочешь - не хочешь. Когда ты видишь много таких людей, ты понимаешь, что с тобой всё нормально. Возможно, тебя не смогут понять те, кто этого не пережил. Но это и не нужно. Ты можешь менять своё окружение и находить поддержку.
Недавно мы шли по улице с коляской с младенцем и с Вероникой, а старшая дочь Валя была в школе. Навстречу нам идет женщина и говорит: «Ой, какой малыш!», а потом начала что-то рассказывать про свою сестру, которая только родила. Я включилась в разговор: «А вот после четвёртых родов…» Она удивилась: «У вас четверо детей?» И тут я понимаю, что не могу продолжить диалог. Мне нужно решить, что сказать. И я говорю: «Да. Двое здесь, а двое в школе». Мы продолжили с ней разговаривать еще минуты две. Она ушла, мы пошли дальше и Вероника спросила: «Ты сказала, что Вера в школе?!» Я говорю: «Ну я же не могла сказать, что Вера умерла. Это бы растянуло наш диалог надолго, а так я сказала, что она в школе и мне даже самой стало как-то радостно». Вероника говорит: «Это так здорово, что ты так сказала!» Я поняла, что как бы я ни популяризировала то, что нужно говорить об умерших детях, делиться своими историями, но сама я этому не очень следовала, старалась умолчать. Мы отмечаем день рождения Веры, я могу написать об этом в Инстаграме, но почему то не могу говорить об этом с бабушками-дедушками. Мама недавно стала сама писать мне, что вот, в это время родилась Вера. Когда мы говорим, нам становится легче.
Сейчас у нас родился четвёртый ребёнок. Когда я собиралась в роддом, говорила: «Четвёртые роды, четвёртая беременность» и там это нормально. Я рожала всех детей в одном роддоме, даже в одном родильном боксе. И там я – мама четверых детей. Но как только ты выходишь в обычную жизнь, у тебя этих детей становится лишь трое. И ты не можешь говорить о четвертом.
Очень ценно найти такую группу людей, в которой ты сможешь говорить о том, что у тебя есть этот ребенок, даже если он умер. У мужа на работе была ситуация, когда нужно было подать списки детей на новогодние подарки. Он подал двоих наших детей (на тот момент у нас были только Валя и Вероника), а ему позвонили из отдела кадров и сказали: «Но ведь у вас в паспорте трое детей». И ему пришлось пойти в отдел кадров и объяснять, что еще один ребёнок умер. Это было очень неловко.
Я здесь не делаю никаких выводов. Если вам легче забыть ребёнка, не говорит о нём, не произносить его имя, не обсуждать его в кругу семьи, значит так и должно быть. Но если у вас есть потребность говорить о нём, вписать его в паспорт, иметь его свидетельство о рождении, его портрет – вы имеете на это право. У меня есть подруга Аня, которая рисует детей для родителей, у которых нет никакой фотографии ребёнка. На основании фотографии УЗИ или какой-то единственной фотографии Аня рисует младенца и у тебя появляется его портрет. Это очень ценно. У меня есть портрет Веры, а если бы не было, мне было бы очень тяжело.
Хозяйка кофейни, в которой мы проводим наши встречи родителей потерявших детей однажды сказала: «Маша, вас так много!» А я ответила: «На самом деле нас ещё больше». Просто об этом не принято говорить, но мы есть и это очень большая группа поддерживающих друг друга людей, очень бережных и очень трогательных.
Сейчас у многих из нашей компании рождаются новые дети и это такое счастье, когда у тебя рождается ребёнок после потери, когда у твоих знакомых рождаются дети после потери. Это что-то невероятное. Тебя поздравляют так, будто ты родила не просто ребёнка, а какого-то самого особенного ребенка в мире. Потому что он настолько ценный, настолько ожидаемый всеми. Он живёт потом жизнь «за себя и за того парня».
Вообще с точки зрения психологии считается, что ни в коем случае не нужно называть новорожденного именем умершего брата или сестры. Потому что тот ребёнок пожил свою жизнь, а сейчас ты рожаешь отдельную личность, у которой своя судьба. Мы назвали Веронику именно так потому что ее имя состоит из двух слов: Вера и Ника – как победа после смерти Веры. Есть и другая логика: мы называем всех детей на букву В и это имя нам подходило. Сейчас у нас Валя, Вероника и Вова. Сама Вероника узнала о том, что значит её имя для нас совсем недавно. И очень обрадовалась, что у неё есть что-то от Веры. В какой-то момент, когда Веронике было года 4, я вдруг осознала, что она бы не родилась, если бы была жива Вера. Может быть так нельзя говорить, но я тогда поняла: спасибо большое Вере за то, что она была, и за Веронику, и за то, что сейчас родился Вова. Если бы Вера не умерла, у меня может не было бы этих детей.
На данный момент я уже 10 лет не работаю. На своей работе я была очень востребована. Когда уходила в декрет, мне говорили: «Маша, как же ты не будешь работать? Что же ты будешь делать?» И сейчас, проведя 10 лет дома, я понимаю, что мне каждый день хорошо. Я просыпаюсь, а у меня в постели кто-нибудь из детей. Или сразу все. Смотрят на меня эти «пирожные с глазами», улыбаются. И мне не хочется ничего другого. Я понимаю, что если у этого цена – Вера, то я благодарна ей просто до конца всей жизни. Потому что на данный момент я живу и каждый день думаю: «Мне так хорошо! И так страшно от того, что хорошо! А вдруг это оборвётся?» А потом говорю себе: «Маш, расслабься». Это Вера дала нам такую возможность – жить дальше вот так, хорошо и спокойно, всем вместе. Я очень благодарна всей этой истории, всей боли, которую пришлось пережить, потерянным ожиданиям от жизни, отсутствию карьеры. Всему этому благодарна, потому что сейчас у нас такая жизнь, о которой я в детстве мечтала. Мы как-то нашли мои дневники и там было написано: «Я хочу родить много детей, двухкомнатную квартиру и есть тортики каждый день». И вот у меня много детей, едим каждый день тортики, мне есть, где жить. Я пришла в какую-то точку, где абсолютно счастлива.
Нужно верить, что настанет такой день, когда ты скажешь: «Боже мой, как я счастлив!». Может быть я устал, не успел поесть, но со мной люди, которых я люблю, со мной я, которого я люблю такого, какой я есть. Всё вместе это очень ценно. Я очень семейный человек. Я счастлива внутри семьи. У нас по-прежнему много разных сложностей, Валя по-прежнему задыхается. Но общее ощущение от жизни сейчас очень доброе, светлое. Я желаю всем дойти до этой точки и понимать, что даже если завтра всё рухнет, мы все равно можем доползти до какого-то мещанского счастья: просыпаться, обниматься, пить вечером чай с мёдом.