Отцовская, сентиментальная...
Белый-белый от ромашек иль снега луг:
Я иду, и мне навстречу выходит вдруг
В белом платье и волос белых нежный лен…
- Почему, скажи скорей, мне твой лик знаком?
Слушай, девочка, с чего ты вдруг смотришь так?
Знаю ль я тебя – я все не пойму никак…
И сказала грустно, словно в душе стеня:
- Папа, что ж ты не родил меня?..
**
Замер духом я, застыл, насмерть поражен,
Где сейчас я – наяву или это сон?
Сколько ей – лет семь иль, может быть, даже пять?
Как же мог, тебя не зная, я потерять?
А она, к руке моей головой припав,
Босиком, чуть снег из белых ромашек смяв,
А глазами в душу, боль и слезу храня:
- Папа, что ж ты не родил меня?..
**
- Дочка, слушай…. Но молю – ты не уходи!..
Понимаешь, жизнь в заботах вся позади.
Я ведь, правда, сделал множество добрых дел,
А с тобой…. Я, знаешь, как-то и не успел.
Но скажи мне: ведь не поздно еще совсем?..
Но смотрю: она дрожит, тает вся затем,
И в пригоршне слезы – будто ладонь огня…
- Папа, что ж ты не родил меня?..
**
С этих пор живу я словно бы сам не свой –
В этом мире ни одной нет души родной.
Я гляжу в глаза всех встреченных мной детей,
Только нет средь них тех глаз доченьки моей.
И когда опять весной выхожу на луг,
Там, средь снега ли цветов, я услышу вдруг,
Как ромашек белых стон среди света дня:
- Папа, что ж ты не родил меня?..
* * *
В детских глазах –
эта странная глубь,
Даже от скорби есть
что-то чуть-чуть,
И обреченность,
немая тоска,
Вон – и морщинка легла у виска.
**
Сколько ей? –
два с половиной иль три,
Только резвилась,
скакала – смотри!
Но прилегла
к своей маме на грудь
И оборвалась в холодную глубь.
**
Метаморфоза
как будто странна,
Но удивляться
не стоит – страна
Боли и смерти,
в которой живем
В детских глазах отразилась тайком.