Для романа «Собор Парижской Богоматери» Виктор Гюго выбрал интересный период в истории — конец XV века, — время, когда Франция переходила от эпохи Средневековья к эпохе Ренессанса. Его главные персонажи — цыганка Эсмеральда, архидьякон Клод Фролло, звонарь Квазимодо — олицетворяют народные чувства того времени. Их образы — это образы целых эпох, — и этим образам я хочу посвятить своё эссе.
Клод Фролло
Архидьякон Клод Фроло олицетворяет западноевропейское средневековье. В книге есть два аспекта, которые ярко демонстрирует этот образ.
Первый аспект — отношение церкви и святых того времени к женщинам. Оно, как Вы знаете, было неоднозначным и — в основном —охватывало бытие двух из них: Евы и Богоматери. Для того, чтобы лучше понять роман Виктора Гюго, нам нужно обратить внимание на Еву.
В Средневековье Ева несла ответственность за первородный грех. Грехопадение трактовали как победу телесного над духовным. Ева ассоциировалась с телесным, Адам — с духовным. Все женщины в этой картине мира рассматривались как дети Евы, которые олицетворялись с пороком, — и на их плечи падало такое же бремя, как на ветхозаветную праматерь.
Во многих трудах того времени — философских, христианских, теологических — можно найти оскорбления и предубеждения в сторону женского пола, но тянутся они задолго до этого. К примеру, раннехристианский писатель Тертуллиан — теолог и апологет христианства, положивший начало церковной латыни — в своём тексте «О женских украшениях» писал так:
«Всякая жена не может не сознать в лице своем первопреступной Евы, потому что она подобно ей рождает детей в болезнях, терпит те же муки, состоит в той же зависимости. Наказание первой жены не перестает лежать на всем ее поле, который по сему как будто не может не участвовать и в ее преступлении. Как же, несчастная жена! Ты была так сказать дверью для диавола, ты получила от него для нашей гибели запрещенный плод, ты первая возмутилась против Творца твоего, ты соблазнила того, на кого диавол не смел напасть, ты изгладила в человеке лучшие черты божества, наконец исправление вины твоей стоило жизни Самому Сыну Божию; и после всего сего ты мечтаешь, ты смеешь украшать всячески ту кожу, которая дана была тебе единственно для прикрытия стыда».
Женщина — особенно красивая внешне — символизировала «сосуд диавола»: она искушала, словно змий, — и поэтому её следовало избегать, особенно монахам. У историка-медиевиста А. Я. Гуревича мы можем найти фрагмент:
«Отвращение монаха к женщине и его страх перед ней выдают его подавленное влечение. Не отсюда ли такие высказывания: подобно тому, как повар не может долго стоять у огня, рискуя перегреться, и человек не в силах все время выносить солнечный жар, который его сожжет, так нельзя находиться и близ женщины, - непременно случится нечто грязное. Как птиц ловят с помощью сокола, так дьявол улавливает людей, используя приманкой женщину».
Этот небольшой экскурс необходим нам, чтобы лучше понять падение Клода Фроло и его любовь к цыганке Эсмеральде. Изначально — его слова подтверждает авторское повествование — он был аскетичным, счастливым и целомудренным, но со временем изменился:
«Вместе с тем он держал себя еще строже и безупречнее, чем всегда. Как по своему положению, так и по складу своего характера он и прежде чуждался женщин; теперь же, казалось, он ненавидел их сильнее, чем когда-либо. Стоило зашуршать возле него шелковому женскому платью, как он тотчас же надвигал на глаза капюшон. В этом отношении он был настолько ревностным блюстителем установленных правил, что когда в декабре 1481 года дочь короля, госпожа Анна де Божё, пожелала посетить монастырь собора Богоматери, он серьезно воспротивился этому посещению, напомнив епископу устав Черной книги, помеченный кануном дня Св. Варфоломея 1334 года и воспрещавший доступ в монастырь всякой женщине, «будь она стара или молода, госпожа или служанка».
Его ортодоксальность пошатнула цыганка Эсмеральда. Если до этого Клод Фролло колебался и боролся, то после — пал в бездну греха, — и даже умудрился пойти ещё дальше: он вычеркнул Бога из своей религиозной картины мира. Перед тем, как признаться Эсмеральде в любви, он говорит:
«Я был невинен, душа моя была полна хрустальной чистоты. Надменнее, лучезарнее, чем у всех, сияло чело мое! Священнослужители учились у меня целомудрию, ученые – науке. Да, наука была для меня всем. Она была мне сестрой, и ни в ком другом я не нуждался. Лишь с годами иные мысли овладели мной. Не раз, когда мимо меня проходила женщина, моя плоть возмущалась. Эта власть пола, власть крови, которую я, безумный юноша, считал в себе навек подавленной, не раз в судорожном усилии натягивала цепь железных обетов, приковавших меня, несчастного, к холодным плитам алтаря. Но пост, молитва, занятия, умерщвление плоти сделали мою душу владычицей тела. Я избегал женщин. К тому же стоило мне раскрыть книгу, как весь нечистый угар моих помыслов рассеивался перед величием науки. Протекали минуты, и я чувствовал, как куда-то вдаль отступает земное и плотское, и я вновь обретал мир, чистоту и покой перед безмятежным сиянием вечной истины. Пока дьявол искушал меня смутными видениями, проходившими перед моими глазами то в храме, то на улице, то в лугах, они лишь мельком возникали в моих сновидениях, и я легко побеждал их. Увы, если ныне я сражен, то в этом виновен Бог, который, сотворив человека и дьявола, не одарил их равной силой».
Это очень важный фрагмент, ибо Клода Фролло можно трактовать через призму средневекового мировоззрения. Для него женщина символизирует телесное, «ловушку диавола». Если ранее он обладал незыблемым целомудрием, то именно женщина пошатнула его, — или, если говорить точнее, дьявол пошатнул через женщину: «Не раз, когда мимо меня проходила женщина, моя плоть возмущалась». Но Клод не выстоял: последний, главный удар нанесла Эсмеральда. «Создание столь дивной красоты, что Бог предпочел бы ее Святой Деве и избрал бы матерью своей, он бы пожелал быть рожденным ею, если бы она жила, когда он воплотился в человека!» Уже сами эти слова из уст священнослужителя звучат чрезмерно богохульно! Из-за Эсмеральды он всё глубже и глубже впадает в грех: нападает на Феба, мучает девушку, отвергает Бога. Он говорит, что в его поражении виновен Создатель, но, конечно же, по-настоящему виновен дьявол, — он искусил архидьякона.
Заранее уточню, что я не пытаюсь выставить Клода в хорошем свете, перебросив ответственность за все его грехи на Эсмеральду, — конечно же, если анализировать отстранённо, то девушка ни в чём не виновата. Но, как я уже говорил, Гюго заложил в роман образы целых эпох. Клод Фролло отживает свой век, — век Средневековья. Между тем Эсмеральда олицетворяет эпоху Возрождение, когда мир переходит от теоцентризма к антропоцентризму. Архидьякон оказывается в переходной фазе: одной ногой он стоит в Средневековье, другой — в Ренессансе, — и его распинает время. Гюго не зря начинает роман с того, что люди — во время праздника Крещения Господня — покидают Собор Парижской Богоматери, который символизирует божественное, чтобы посмотреть на танцующую цыганку, которая символизирует человеческое. Ибо народ пробуждается, чувствует ветер перемен.
«Взоры всей толпы были прикованы к ней, все рты разинуты. Она танцевала под рокотанье бубна, который ее округлые девственные руки высоко взносили над головой. Тоненькая, хрупкая, с обнаженными плечами и изредка мелькавшими из-под юбочки стройными ножками, черноволосая, быстрая, как оса, в золотистом, плотно облегавшем ее талию корсаже, в пестром раздувавшемся платье, сияя очами, она воистину казалась существом неземным».
Клод Фролло привык жить по правилам и заповедям, но не готов к переменам и не готов нести ответственность за свои поступки, — поэтому он переносит её на Бога, упрекает Его в своих грехах:
«Увы, если ныне я сражен, то в этом виновен Бог, который, сотворив человека и дьявола, не одарил их равной силой».
Итак, с первым аспектом мы разобрались. Однако есть ещё второй. Он связан с книгопечатанием. В одной из сцен Клод Фролло — положив одну руку на печатную книгу, а другую направив к Собору — сказал, что первое убьёт второе. Традиционно в этом фрагменте видят мнение, что искусство книгопечатания убьёт искусство зодчества, — ибо сам роман подталкивает к этому взгляду в главе: «Вот это убьет то».
Но я склонен видеть в этом нечто большее. Клод Фролло не говорит напрямую, что книгопечатание убьёт зодчество: он указывает на материальные объекты — книгу и собор. Эта сцена расширяет поле для интерпретаций.
Книгопечатание не только убьёт зодчество: оно изменит религиозный мир и ещё одно искусство — литературу. Если раньше любая литература носила религиозный характер и была частью сакрального, то постепенно — уже начиная с античности — она отдалялась от него. Печатная книга откроет совершенно иные миры для искусства, — и даже язык изменится благодаря печатной книге. Она породит Реформацию, в том числе Мартина Лютера, который быстро разглядит огромный потенциал в изобретении Иоганна Гутенберга, — и использует его, чтобы распространять свои протестантские идеи. Но самое главное: книгопечатание обесценит сакральное, — видимо, именно так думал Клод Фролло. Архидьякон ощущал две угрозы: личную и мировую, — первая исходила от женщин, вторая — от напечатанной книги. Его привычный мир медленно рушится, — и все мы знаем, к чему это приведёт.
Эсмеральда
Эсмеральда — полная противоположность Клода Фролло. Ей чужды набожность, зодчество и литература. Она наивна, не искушена науками. Она не бежит от земных радостей, чистосердечно любит Феба, готова отдать ему свою невинность, хоть и считает, что из-за этого не сможет найти маму. Виктор Гюго детально описывает её внешность, в то время как про архидьякона почти ничего не говорит! Ей всего шестнадцать лет, — она ещё только расцветает; Клод Фролло — мужчина, переваливший за четвёртый десяток, но уже с морщинами и лысиной, — в их внешности отразились образы эпох. Клод Фролло идёт к своему закату, Эсмеральда — наоборот: она невероятно привлекательная, от неё веет свежим воздухом, как веет от новой эпохи или нового течения в искусстве. Само имя Эсмеральда означает «изумрудный». Она — Венера этого времени, сошедшая с картины Боттичелли. Своей красотой девушка неумышленно покорит сразу трёх мужчин: Клода Фролло, Пьера Гренгуара и звонаря Квазимода.
«На просторном, свободном пространстве между костром и толпой плясала молодая девушка.
Была ли эта юная девушка человеческим существом, феей или ангелом, этого Гренгуар, сей философ-скептик, сей иронический поэт, сразу определить не мог, настолько был он очарован ослепительным видением.
Она была невысока ростом, но казалась высокой – так строен был ее тонкий стан. Она была смугла, но нетрудно было догадаться, что днем ее кожа отливала тем чудесным золотистым оттенком, который присущ андалузкам и римлянкам. Маленькая ножка тоже была ножкой андалузки – так легко ступала она в своем узком изящном башмачке. Девушка плясала, порхала, кружилась на небрежно брошенном ей под ноги старом персидском ковре, и всякий раз, когда ее сияющее лицо возникало перед вами, взгляд ее больших черных глаз ослеплял вас как молния».
Между тем она олицетворяет одну из важнейших черт эпохи Возрождения — гуманизм, интерес к человеку. Эсмеральда приносит воду Квазимодо, когда его приковывают к позорному столбу, женится на Пьере Гренгуаре, чтобы спасти его от виселицы, — в центре её мировосприятия стоит человек. У неё прекрасное тело, подобно тому, как в эпоху Ренессанса художники наделяли персонажей своих произведений красивым торсом.
Но, как я уже говорил, Гюго выбрал для своего романа интересное время, когда Франция переходила от Средневековья к Возрождению. Так и люди относятся к Эсмеральде: с одной стороны, в хорошие периоды, они восхищаются её красотой и пластичностью; с другой стороны, они уличат нужный момент, чтобы назвать её колдуньей. Если Джали — белая козочка Эсмеральды — покажет какой-нибудь интересный фокус, то кто-то обязательно подумает, что здесь замешано волшебство, а не мастерство дрессировки. В начале книги как раз есть примечательный момент:
«Она села и грациозно протянула козочке бубен.
– Джали, какой теперь месяц? – спросила она.
Козочка подняла переднюю ножку и стукнула копытцем по бубну один раз. Был действительно январь. В толпе послышались рукоплескания.
– Джали, – снова спросила молодая девушка, перевернув бубен, – какое нынче число?
Джали опять подняла свое маленькое позолоченное копытце и ударила им по бубну шесть раз.
– Джали, – продолжала цыганка, снова перевернув бубен, – который теперь час?
Джали стукнула семь раз. В ту же минуту на часах «Дома с колоннами» пробило семь. Толпа застыла в изумлении.
– Это колдовство! – проговорил мрачный голос в толпе. Голос принадлежал лысому человеку, не спускавшему с цыганки глаз.
Она вздрогнула и обернулась. Но гром рукоплесканий заглушил зловещие слова и настолько сгладил впечатление от этого возгласа, что девушка как ни в чем не бывало снова обратилась к своей козочке».
Когда она попадёт в «пыточную комнату», где над ней будут жестоко издеваться, её заставят признаться не только в «убийстве» Феба, но и в том, что она принимала участие в дьявольских трапезах и шабашах, что она покланялась Бафомету, что она якшалась с вампирами и что её Джали — это Сатана в животном обличии, — словом, сделают из неё не только «убийцу», но и «ведьму», как того требует время.
Но люди в этом мире ещё не потеряны. Вспомните сцену, когда Квазимодо привяжут к позорному столбу. Люди — Гюго их называет «толпой» — будут оскорблять горбуна, однако в их сердцах ещё живёт человечность, что показывает Эсмеральда, — она помогает Квазимодо утолить жажду, а её чистосердечный жест замечают люди и никто из них не остаётся равнодушным:
«Он пил большими глотками. Его жгла жажда.
Напившись, несчастный вытянул почерневшие губы, как бы желая поцеловать прекрасную цыганку, оказавшую ему такую милость. Но молодая девушка держалась настороже. Она, по-видимому, не забыла еще о грубом нападении на нее минувшей ночью и испуганно отдернула руку, словно ребенок, боящийся, что его укусит животное.
Квазимодо устремил на нее взгляд, полный упрека и невыразимой грусти.
Кого бы не тронуло зрелище красоты, свежести, невинности, очарования и хрупкости, пришедшей в порыве милосердия на помощь воплощению несчастия, уродства и злобы! У позорного же столба это зрелище было величественным.
Даже толпа была им захвачена и принялась рукоплескать, крича: «Слава! Слава!»
Есть ещё кое-что интересное в характере Эсмеральды. В кого может влюбиться олицетворение Ренессанса? Конечно же в мужчину с именем греческого бога! Феб — второе имя Аполлона, которое означает «блистающий». Благодаря древнегреческой мифологии мы знаем, что Аполлон — идеал мужской красоты, покровитель муз и искусств. К сожалению, у Феба де Шатопера мало чего общего с богом, — разве что он так же красив. Как это часто бывает с молодыми и наивными девушками, Эсмеральда влюбилась в прекрасного рыцаря, — хотя делать этого, конечно же, не стоило, ибо Феб де Шатопер всячески норовил соблазнить её, чтобы удовлетворить свои прихоти. Эта любовь привела девушку к трагичному концу. Если мы немного отойдём от книжной реальности, то увидим, что Эсмеральда была обречена, — ибо Ренессанс тяготеет к древнегреческой культуре. Пытаться её винить или называть глупой нет смысла: она была ещё очень юной, — а в юности мы часто дарим свою любовь тем, кому дарить её не стоит.
Квазимодо
Квазимодо олицетворяет французский народ, его чувства и стремления на сломе эпох.
Квазимодо — звонарь Собора Парижской Богоматери. Его усыновил священнослужитель Клод Фролло. Он всю жизнь провёл под лоном и авторитетом церкви. Всё это привело к тому, что средневековое мировоззрение захватило его сознание. Работая звонарем, горбун оглох, что очень символично: он перестал слышать, как течёт время. Однако его внутренний мир, его душа не оглохла, — до него ещё можно достучаться. Когда Эсмеральда приносит ему воды, он плачет, а народ — который только что издевался над ним — вдруг смягчается и кричит: «Слава! Слава!» Эту ситуацию отлично описывает цитата Заратустры из романа Ницше:
«Неужели нужно сперва разодрать им уши, чтобы они научились слушать глазами?»
Сперва он хочет погубить цыганку — воплощение Ренессанса:
«Глаз Квазимодо засверкал. То была та самая цыганка, которую он прошлой ночью пытался похитить: за этот проступок, как он теперь смутно догадывался, он и нес наказание; это, впрочем, нисколько не соответствовало действительности, ибо он терпел кару лишь за то, что имел несчастие, будучи глухим, попасть к глухому судье. Он не сомневался, что девушка явилась сюда, чтобы отомстить ему и нанести свой удар, как и все другие.
И действительно, он увидел, что она быстро поднимается по лестнице. Гнев и досада душили его. Ему хотелось сокрушить позорный столб, и если бы молния, которую метнул его взгляд, обладала смертоносной силой, то, прежде чем цыганка достигла площадки, она была бы испепелена».
Затем он тает на глазах у читателей, — и вместе с ним тает народ. С этого момента Квазимодо меняется. Эсмеральда покоряет их души своим добродушием и человечностью, перетягивает их к Ренессансу.
Вернёмся к глухоте. Глухота Квазимодо — это глухота всего народа. Они не понимают, что происходит, и зачастую неправильно реагируют на ситуации. Народ готов казнить Эсмеральду, которая ни в чём не виновата, — наподобие того, как Квазимодо пытался украсть её для Клода Фролло. Он переносит её в Собор Парижской Богоматери, ибо хочет спасти, но, фактически, переносит её в логово льва. Ближе к концу толпа из Двора Чудес ворвётся в Собор — сцена как бы намекает нам, что они нарушают старые устои, — чтобы спасти девушку, но Квазимодо подумает, что они хотят её погубить, — и сам в ответ погубит множество людей. Кажется, что вокруг царит хаос и всеобщее недопонимание, — но так зачастую и бывает, когда одна эпоха сменяет другую.
Квазимодо убьёт Клода Фролло, сбросив его со стены, — этим он отрекается от Средневековья в сторону Ренессанса. Эсмеральда, к которой горбун питал нежные чувства, умирает следом. Он остаётся один, надломленный, изменённый и — что самое главное! — пробуждённый. И таким же остаётся народ, который вскоре откроет для себя новую эпоху.
Гротеск, контраст и индивидуализм
Гюго уделял огромное внимание гротеску — приёму, в котором неказистое и комическое соединяется воедино. В предисловии к «Кромвелю» он писал:
«Прекрасное имеет лишь один облик; уродливое имеет их тысячу, - ибо прекрасное в применении к человеку есть лишь форма в ее наиболее простом соотношении, в совершеннейшей пропорции, в глубочайшей гармонии с нашей организацией. Поэтому оно являет нам законченное, но ограниченное целое, как мы сами. Напротив, то, что мы называем уродливым, есть лишь частный случай неуловимого для нас огромного целого, согласующегося не с человеком, но со всем творением. Вот почему оно постоянно показывает нам новые, но лишь частные стороны жизни».
Гротеск существует бок о бок с романтическим контрастом. Если мы обратим внимание на троицу главных персонажей, то заметим, что каждый из них представляет из себя индивидуальность, «огромное целое», как пишет автор. Слово индивидуальность произошло от латинского «individuum», что означает «неделимое», а неделимым — да простит меня читатель за тавтологию — может быть только целое, то, что нельзя разделить. Клод Фролло, Эсмеральда, Квазимодо по своей литературной природе — проявление романтического индивидуализма.
Между тем каждый из них оттеняет друг друга, придаёт контраст: Квазимодо — урод, но при этом красивый внутри; Клод Фролло смуглый, широкоплечий, но в душе — сам Сатана; Эсмеральда — простая, добрая девушка, но ещё наивная и молодая.
Это очень важно! Ибо ангелическое благодушие Квазимодо воодушевляет нас так сильно из-за того, что мы видим дьявольский размах Клода Фролло; красота Эсмеральды — из-за неестественного уродства горбуна; а порочность архидьякона — из-за добродетели всех остальных.
В этом гениальность Виктора Гюго: его персонажи сильны в своём единстве. Они — такие же люди, со своими достоинствами и недостатками. Поэтому их характеры и поступки нас так сильно волнуют, — и будут волновать читателей ещё долгие века.