В наше время писать о Кафке очень трудно: литературоведы уже выдвинули множество теорий о том, как можно прочитать то или иное его произведение, написали бесчисленное количество монографий и статей о его жизни, женщинах и распространённых мифах вокруг него. Этот поток сознания исказил общее представление о самом Франце Кафке. Вы можете убедиться в этом, если попробуете читать книги про него, либо слушать лекции: одни утверждают, что Франц Кафка был невротиком или неудачником, другие — опровергают их; кто-то утверждает, что Франц Кафка — депрессивный писатель, а другие говорят, что у него просто необычный юмор, ссылаясь на рассказы в духе «Воззвания». Иногда это доходит до тотального абсурда, когда начинают обсуждать: улыбался ли Франц Кафка или нет? Будто это спор Средневековых интеллектуалов об Иисусе.
Это привело к тому, что в наше время Франца Кафку разделили на две части.
Первая часть — это сам по себе автор с его романами, новеллами, дневниками и письмами. В этой части заложены его идеи, мысли и переживания.
Вторая часть — это разобранный литературоведами и, в какой-то степени, искажённый Франц Кафка, который напоминает из себя предельный симулякр. В этой части заложены идеи и мысли самих исследователей, выделены потенциалы текстов Франца Кафки, чтобы в будущем интерпретировать их в разном духе.
К сожалению, такое бывает с популярными писателями. Со временем их тексты расцветают, в них находят всё больше и больше новых вариантов прочтений, а вокруг самих авторов плетут различные мифы. Франц Кафка не стал исключением, во многом из-за того, что его главные романы — «Процесс» и «Замок» — не были окончены и имели сложную историю. Например, главы «Процесса» были спрятаны по непронумерованным папкам, которые потом собирал воедино знаменитый друг Кафки — Макс Брод. Мы даже не знаем, какое название должен был носить роман, — его выбрал Макс Брод исходя из тех разговоров, которые они вели вместе с Францем Кафкой. Всё это породило множество предположений о том, что Макс Брод мог доработать своей рукой тексты друга и даже как-нибудь их изменить.
Франц Кафка ещё при жизни закончил и опубликовал своё «Превращение». В России мы знаем эту новеллу по переводу Соломона Константиновича Апта, — и его труд породил несколько споров, которые начинаются уже с первого предложения:
«Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое»
«Als Gregor Samsa eines Morgens aus unruhigen Träumen erwachte, fand er sich in seinem Bett zu einem ungeheueren Ungeziefer verwandelt».
Многие считают, что Соломон Константинович Апт неправильно перевёл его. По их мнению, перевести надо было так: «Грегор Замза превратился в страшного паразита». И действительно, в этом есть доля правды. Однако не стоит забывать, что Соломон Константинович Апт отлично переводил Германа Гессе, Томаса Манна, Роберта Музиля, Бертольда Брехта и даже Эсхила с Еврипидом, зачастую очень точно передавая смыслы отдельных слов. С одной стороны, в новелле можно найти очень много неприметных деталей, которые с уверенностью натолкнут нас на мысль, что Грегор Замза — это насекомое. С другой стороны, в новелле есть нюансы, которые приведут совершенно к обратному, — и мы уже уверенно скажем: «Нет, всё же он паразит, а не насекомое».
В действительности нет никакой разницы, стал ли Грегор Замза насекомым, или, скажем, он был просто болен, а слово насекомое — некий образ, и правильнее было сказать «паразит». Я предлагаю каждому человеку решить этот открытый вопрос самостоятельно, — тем более, что новелла от этого никак не пострадает. Важно другое: Грегор Замза в своём состоянии оказался один, трагично непонятый и отвергнутый своей же семьёй.
Постепенно, читая повесть, мы узнаём о жизни Грегора: он работал коммивояжером, чтобы выплатить долг своих родителей, хотел поскорее бросить эту тяжёлую работу и мечтал — именно мечтал! — устроить Грету, свою семнадцатилетнюю сестру, в консерваторию, — мы видим, что он и в своих мыслях, и в своих деяниях человек очень добродетельный, ибо думает и заботится сперва о своей семье, а потом уже о себе. Очень примечательны мысли Грегора:
«Если бы я не сдерживался ради родителей, я бы давно заявил об уходе, я бы подошел к своему хозяину и выложил ему все, что о нем думаю. Он бы так и свалился с конторки! Странная у него манера — садиться на конторку и с ее высоты разговаривать со служащим, который вдобавок вынужден подойти вплотную к конторке из-за того, что хозяин туг на ухо. Однако надежда еще не совсем потеряна: как только я накоплю денег, чтобы выплатить долг моих родителей — на это уйдет еще лет пять-шесть, — я так и поступлю. Тут-то мы и распрощаемся раз и навсегда. А пока что надо подниматься, мой поезд отходит в пять».
Заметьте, как Кафка вводит читателя в мир своей прозы. Он часто добавляет в книги образы и детали, из-за которых читатель улавливает эмоциональный настрой текста, даже если не распознаёт их. В этом фрагменте, например, Грегор вспоминает своего начальника, — тот любит разговаривать с подчинёнными сверху вниз, с высоты конторки, тем самым демонстрируя своё превосходство через язык телодвижений. Почему начальник так делает? У него есть слабость: он туг на ухо, и именно поэтому садится на конторку, чтобы замаскировать её и показать подчинённым свою власть.
Таких маленьких нюансов в творчестве Кафки очень много и про это можно даже написать отдельное эссе. Читатель может не придавать этому значения, но он подсознательно, на инстинктивном уровне их чувствует, из-за чего создаётся тот самый неуловимый эмоциональный фон, — неуловимый шарм Франца Кафки.
Есть ещё один похожий момент в начале новеллы. Когда Грегор лежит на диване, к нему в комнату по очереди стучатся родители: сначала мама, потом отец и в конце — сестра.
Мама говорит: «Грегор, — услыхал он (это была его мать), — уже без четверти семь. Разве ты не собирался уехать?»
Отец говорит: «Грегор! Грегор! — кричал он. — В чем дело?»
Последней говорит сестра: «Грегор! Тебе нездоровится? Помочь тебе чем-нибудь?» Немного позже она добавляет шёпотом: «Грегор, открой, умоляю тебя».
В этот момент у нас — у читателей — растёт яркий интерес к сестре Грегора. Мы забываем о его маме, забываем о его отце, — перед нашими глазами стоит только образ его сестры, ибо она — как нам кажется — всё поняла уже в эту минуту и отнеслась к своему брату с состраданием и семейной нежностью; в отличие от родителей, ибо их больше интересовало, почему Грегор не уехал, нежели что случилось с Грегором.
Возможно, что Вы не замечали этого, — как не замечал я при первом прочтении, — но я убеждён, что каждый из нас неосознанно это чувствовал. Такова прелесть поэтики Франца Кафки: по маленьким крупицам, через образы, аллегории и метафоры автор разжигает в нашей душе нужные эмоции, чтобы мы смогли ощутить текст всем своим сердцем.
Продвигаясь по новелле, мы замечаем, что родители Грегора не такие добродетельные, как он. Даже его сестра — как узнается впоследствии — помогает брату из лукавого желания показать родителям, что она уже взрослый человек, а не какая-нибудь простая девушка, как про неё всё это время думали.
«Первые две недели родители не могли заставить себя войти к нему, и он часто слышал, как они с похвалой отзывались о теперешней работе сестры, тогда как прежде они то и дело сердились на сестру, потому что она казалась им довольно пустой девицей».
Грегор узнаёт, что часть денег, которые он приносил в дом, родители откладывали в течение пары лет. Очень важно отметить, как описан этот фрагмент.
«Кроме того, оказалось, что деньги, которые ежемесячно приносил домой Грегор — он оставлял себе всего несколько гульденов, — уходили не целиком и образовали небольшой капитал. Стоя за дверью, Грегор усиленно кивал головой, обрадованный такой неожиданной предусмотрительностью и бережливостью. Вообще-то он мог бы этими лишними деньгами погасить часть отцовского долга и приблизить тот день, когда он, Грегор, волен был бы отказаться от своей службы, но теперь оказалось несомненно лучше, что отец распорядился деньгами именно так».
Чем дальше мы читаем повесть, тем лучше видим, что родители главного героя — порочные люди. Мы видим это вместе с Грегором, но он никогда не винит своих родителей, никогда не обижается на них, — он всячески подчёркивает в них только хорошее и продолжает их любить. Виноватым во всей этой истории он чувствует только себя и даже испытает жгучий стыд, подобно персонажам Достоевского, творчество которого Франц Кафка жгуче любил.
«Уж не должна ли была зарабатывать деньги старая мать, которая страдала астмой, с трудом передвигалась даже по квартире и через день, задыхаясь, лежала на кушетке возле открытого окна? Или, может быть, их следовало зарабатывать сестре, которая в свои семнадцать лет была еще ребенком и имела полное право жить так же, как до сих пор, — изящно одеваться, спать допоздна, помогать в хозяйстве, участвовать в каких-нибудь скромных развлечениях и прежде всего играть на скрипке. Когда заходила речь об этой необходимости заработка, Грегор всегда отпускал дверь и бросался на прохладный кожаный диван, стоявший близ двери, потому что ему делалось жарко от стыда и от горя».
Важно, что всю новеллу главный герой живёт в своей комнате. Он выходит из неё ровно три раза, всегда с добрыми побуждениями, — и каждый раз встречает жестокость от своей семьи: сперва отец прогоняет его и даёт пинка, потом в него бросают яблоки, а затем сестра, — та самая сестра, которая первая проявила к нему сочувствие, а он ради неё постоянно прятался под кровать, испытывая стыд! — она первая отвергает его:
«Дорогие родители, — сказала сестра, хлопнув, чтобы призвать к вниманию, рукою по столу, — так жить дальше нельзя. Если вы этого, может быть, не понимаете, то я это понимаю. Я не стану произносить при этом чудовище имя моего брата и скажу только: мы должны попытаться избавиться от него. Мы сделали все, что было в человеческих силах, мы ухаживали за ним и терпели его, нас, по-моему, нельзя ни в чем упрекнуть».
Это равносильно предательству, одному из самых тяжёлых грехов. В новелле только у двух персонажей есть имя — у Грегора и Греты. Первый воплотил в себе наибольшую добродетель, вторая — наибольший грех. Франц Кафка тонко подчёркивает это в последних секундах жизни главного героя:
«О своей семье он думал с нежностью и любовью. Он тоже считал, что должен исчезнуть, считал, пожалуй, еще решительней, чем сестра».
«An seine Familie dachte er mit Rührung und Liebe zurück. Seine Meinung darüber, daß er verschwinden müsse, war womöglich noch entschiedener, als die seiner Schwester».
Заметьте: сперва он думает с любовью о семье в целом, а потом — в другом предложении — упоминает свою сестру. Грета со своей решительностью как бы отделена автором на уровне языка от них, — и отделена, как вы уже поняли, не просто так, ибо воплощает в себе главного предателя.
Но Грегор всё равно не чувствует к ней зла, — он чувствует всепрощающую, христианскую любовь. На зло — даже в тотальном его проявлении — он отвечает добром.
Перед тем, как я сделаю вывод во всей этой новелле, а также раскритикую одну из популярных трактовок литературоведов, — некоторые утверждают, что Грегор Замза — это Иисус, — я бы хотел затронуть иной вопрос: откуда Франц Кафка черпал вдохновение для своей повести?
С одной стороны, мы можем проследить сильное влияние Достоевского. Думаю, многие из Вас замечали, как похожи диалоги в творчестве этих двух авторов, — особенно внутренние диалоги! Благодаря умелой стилизации мы чувствуем, как они исходят из глубин человеческой души, из-за чего персонажи оживают в наших глазах.
Сложно сказать, какое именно произведение оказало влияния на «Превращение». Мне кажется, что это был роман «Идиот». Во многом потому, что главный герой — князь Мышкин — олицетворяет собой идеал христианского человека, либо самого Иисуса (о чём часто спорят литературоведы). Грегор Замза действительно отдалённо имеет черты Льва Николаевича Мышкина. У них даже есть два устойчивых образа, которые ввели авторы: у одного образ идиота, у другого — насекомого/паразита.
Но есть ещё один писатель, которого очень любил Франц Кафка. Писатель, который оказал на «Превращение», возможно, ещё большее влияние, нежели Достоевский. Его имя и фамилия — Гюстав Флобер. Если Вы читали роман «Госпожа Бовари», то, возможно, замечали, что между судьбами Шарля Бовари и Грегора Замзы есть небольшое сходство. Но для начала я хочу привести доказательство из письма к Фелиции от 2 сентября 1913 года:
«Любимая, то, что Ты мне говоришь, я повторяю про себя почти беспрестанно, малейшее отторжение от Тебя для меня как ожог, происходящее между нами повторяется во мне куда страшней и мучительней, перед Твоими письмами, перед Твоими фотографиями я не в силах устоять. И все же… Сама посуди: из четверых людей, с которыми я (не ставя себя с ними рядом ни по силе, ни по мощи охвата) чувствую кровное родство, – это Грильпарцер, Достоевский, Клейст и Флобер – один лишь Достоевский женился, и один лишь Клейст, когда, загнанный в тиски внутренними и внешними невзгодами, застрелился на Ванзее, нашел, вероятно, самый правильный выход. Все это само по себе, возможно, не имеет для нас ровно никакого значения, каждый живет свою жизнь заново, пусть бы я стоял даже в самой темной сердцевине их тени, осенившей наш век. Но это главный вопрос жизни и веры вообще – и с этой точки зрения указующий пример тех четверых обретает больше смысла…»
Из этого письма видно, что и Достоевский, и Флобер были для Кафки незыблемыми авторитетами. Конечно, есть ещё влияние и Грильпарцера, и Клейста. К примеру, от последнего он явно унаследовал спокойный, размеренный стиль повествования, который сочетается вместе с жестокой, разрывающей действительностью, — что, конечно, можно найти в новелле «Превращение». Но «Госпожа Бовари» повлияла сильнее всех.
Что мы помним об этой книге? Флобер начинает её со школьных лет Шарля Бовари, мельком рассказывает о его взрослении, первой свадьбе, а затем, постепенно, внимание переходит к Эмме Бовари. Ближе к концу мы увидим сцену, в которой главная героиня даст лучшую характеристику своему мужу:
«Она испробовала все. Круг замкнут. Когда Шарль придет, она скажет ему начистоту:
— Уходи отсюда. Ковер, по которому ты ступаешь, уже не наш. От всего твоего дома у тебя не осталось ни одной вещи, ни одной булавки, ничего как есть, и это я разорила тебя, несчастный ты человек!
Тут Шарль разрыдается, а когда выплачется, когда первый порыв отчаяния пройдет, он простит ее.
— Да, — шептала она, скрежеща зубами, — он простит меня, а я и за миллион не простила бы Шарлю того, что я досталась ему… Никогда! Никогда!
Эта мысль о моральном превосходстве Шарля выводила ее из себя».
Я думаю, что Франц Кафка смотрел на эту историю именно с такой стороны. Я думаю, что он сместил акцент с Эммы в сторону Шарля и увидел историю о простом — даже тривиальном — человеке, на котором паразитируют все вокруг, включая его жену.
Дальше будет спойлер. Если Вы хотите избежать его, пролистайте вниз к абзацу, который начинается со слов: «Самое время подвести итог».
Вы же помните концовку? Шарль узнаёт об изменах своей жены, встречается с Родольфом — первым её любовником — и, в какой-то степени, прощает его, а затем, на другой день, умирает в саду с невнятным приливом любви:
«Была даже минута, когда Шарль такими жуткими глазами посмотрел на Родольфа, что у того промелькнуло нечто похожее на испуг, и он смолк. Но мгновенье спустя черты Шарля вновь приняли то же выражение угрюмой пришибленности.
— Я на вас не сержусь, — сказал он.
Родольф окаменел. А Шарль, обхватив голову руками, повторил слабым голосом, голосом человека, свыкшегося со своей безысходной душевной болью:
— Нет, я на вас больше не сержусь!
И тут он первый раз в жизни прибегнул к высокому слогу:
— Это игра судьбы!
Этой игрой руководил Родольф, и сейчас он думал о Бовари, думал о том, что нельзя быть таким благодушным в его положении, что он смешон и даже отчасти гадок.
На другой день Шарль вышел в сад и сел на скамейку в беседке. Через решетку пробивались солнечные лучи, на песке вычерчивали свою тень листья дикого винограда, благоухал жасмин, небо было безоблачно, вокруг цветущих лилий гудели шпанские мухи, и Шарль задыхался, как юноша, от невнятного прилива любви, переполнявшей его тоскующую душу.
В семь часов пришла звать его обедать дочка. Она не виделась с ним целый день.
Голова у него была запрокинута, веки опущены, рот открыт, в руках он держал длинную прядь черных волос».
Повторюсь: я думаю, что Франц Кафка видел в этой истории такой смысл. В этом фрагменте есть и своеобразное прощение, и прилив любви перед смертью, и гибель в одиночестве с тёплыми мыслями — всё это напоминает последние минуты Грегора Замзы.
Также огромное сходство есть в концовке. В «Госпоже Бовари», как и в «Превращении», авторы показывают нам контраст двух жизней: первая — на которой все паразитировали — обрывается, а вторая — которая паразитировала — расцветает.
«После смерти Бовари в Ионвиле сменилось уже три врача — их всех забил г-н Оме. Пациентов у него тьма. Власти смотрят на него сквозь пальцы, общественное мнение покрывает его.
Недавно он получил орден Почетного легиона».
Кафка закончил повесть так же, как и Флобер, выделив счастье семьи Грегора, но особенно — тело его молодой сестры:
«Когда они так беседовали, господину и госпоже Замза при виде их все более оживлявшейся дочери почти одновременно подумалось, что, несмотря на все горести, покрывшие бледностью ее щеки, она за последнее время расцвела и стала пышной красавицей. Приумолкнув и почти безотчетно перейдя на язык взглядов, они думали о том, что вот и пришло время подыскать ей хорошего мужа. И как бы в утверждение их новых мечтаний и прекрасных намерений, дочь первая поднялась в конце их поездки и выпрямила свое молодое тело».
Самое время подвести итог. Многие исследователи причисляют Кафку к модернистам за притчеобразность его произведений. Действительно, что такое «Превращение», если не притча о том, как в насекомом/паразите, существующем в небольшой, грязной комнатке, живёт и продолжает жить любовь к своей семье, которая от него отвернулась? Притча о том, насколько прекрасным может быть существо внутри и одновременно неказистым — снаружи? И в то же время — среди внешнего блеска, здоровья и красоты — есть люди, испорченные, ужасные изнутри, подобно его семье.
Бытует мнение, что Грегор Замза — это Иисус. Оно появилось из-за нескольких нюансов в тексте. К примеру, главный герой периодически упоминает Рождество, — отсюда появилось мнение, что превращение свершилось в праздник. Отец бросил яблоко в спину Грегора, — и многие узрели в этом символ грехопадения. Грегор три раза выходит из комнаты, — исследователи узрели в этом символ сакрального числа, подобно христианской доктрине Триединого Бога, трём распятиям на Голгофе, воскресению Христа через три дня и т.д.
Есть ещё несколько деталей, которые могут дополнить такой взгляд. Однако я смотрю на это иначе, ибо зачастую яблоко — это просто яблоко, число 3 — случайность, а Рождество — просто упоминание. Кафка — в отличие от того же Гессе — не любил использовать символы, — он активнее оперировал метафорами, образами, сравнениями и аллегориями, о чём прекрасно знает любой, кто читал его тексты. Даже Йозеф К. из романа «Процесс» больше напоминает своей судьбой Иисуса Христа, чем Грегор Замза.
Франц Кафка далеко не мой любимый писатель. Но я вижу в нём не просто большого писателя, а поистине великого, гениального писателя, — и именно поэтому я считаю, что Грегор Замза — обычный человек, а не Иисус Христос, и сейчас объясню, почему.
В хорошей притче всегда есть назидательный смысл. Лучше всего читатель воспринимает тех персонажей, с которыми может ассоциировать себя.
Если Грегор Замза — это Иисус, то между ним и читателем вырастает огромная пропасть: мы уже не будем видеть себя в персонаже. Читатель скажет: «Да, Грегор Замза всепрощающий и любящий человек, но Он же Иисус, Он Сын Божий, поэтому не может быть иначе». В таком ключе герой отдаляется от читателя, он становится образом, неким идеалом, к которому сможет подойти далеко не каждый читатель.
Но если мы взглянем на Грегора, как на обычного человека, то эта широкая и длинная пропасть исчезнет у нас на глазах. И мы сможем с лёгкостью сказать, что каждый из нас может быть точно таким же прекрасным, любящим и красивым человеком внутри, каким был он.