Борис Емельянов
Утром в воскресенье дети сидели на подоконнике и глядели во двор: ждали маму.
Во дворе дотаивали на солнце снежные кучи, и от крыльца к воротам под горку бежал ручей. Мохнатое существо, закутанное в платки и башлыки, похожее на медвежонка, носило на лопатке снег — от кучи к ручью.
— Нюшка, — сказала Маша с завистью,— гуляет. А мы тут сидим.
— Ну и что,— сказал Миша.— Мама сейчас придёт, и мы тоже пойдём гулять. Вон она, мама, в воротах, гляди, бежит.
Мама у Маши и Миши была молодая, тоненькая, как девочка, мама-подружка.
Папа плавал на ледоколе далеко в море, такая ему выпала служба, мама работала на фабрике, и дети часто и подолгу оставались дома одни с бабушкой.
Маму свою Миша и Маша любили.
Сегодня мама задержалась во дворе, и брат с сестрой глядели на эту задержку с неодобрением. Неужели она не понимает, её дети ждут! Что за человек! Ни с того ни с сего мама остановилась возле мохнатой Нюшки и долго смотрела на неё и смеялась. А потом стала завязывать и перевязывать бесчисленные Нюшкины шарфы, платки, башлыки, тесёмки от варежек и тесёмки от шапкиных ушей. Нюшка, видно, была довольна, стала крутить головой в разные стороны, а раньше не могла. А под конец, что уж было совсем ни к чему, мама расцеловала Нюшку в круглые красные щёки. Маша даже отвернулась, чтоб не видеть такое.
— Ну,— наконец сказала мама,— где мои дети? Куда они делись?
Молчание в комнате испугало маму.
— Что случилось?..— спросила она громко.— Почему молчите?
— Мы на тебя обиделись,—мрачно сказала Маша.— Мы здесь!
— Обиженные,— подтвердил Миша.
— За что?—спросила мама.
— Сама знаешь за что,— сказал Миша.— Зачем Нюшку целовала? Она что — твоя?
— Не твоя,— сказала Маша.— Не надо было её целовать.
— Башмаки у неё всегда развязываются,— сказал Миша.— Вчера у неё гамаша с ноги слезла и намокла. Нос у неё мокрый. Ты бы ей ещё нос вытерла.
— Вы, мои милые дети, что-то сегодня ерунду говорите,— сказала мама.— Я Нюшу люблю, она хорошая девочка. Нос у неё сухой. Живёт она на нашем дворе, в нашем государстве. Мы с Катей, её матерью, рядом за станками стоим и на вас, шалопутов, работаем. А вы, дети мои,— глупые ревнивые дураки!
— Ладно, — сказала тогда Маша совсем обиженно. — Пусть глупые. Целуй умных.
Маша с Мишей залезли за диван и долго там сидели и шептались.
— Так,— говорил Миша громким, на всю комнату, шёпотом.— Мы на тебя ещё и папе пожалуемся, когда он приедет, чтоб не обзывала дураками. Мы тебе устроим.
— Жалуйся, ябеда,— сказала мама с другой стороны дивана.— Устраивай. Очень мне только интересно, вы со мной, обиженные, пойдёте гулять или останетесь дома?
Дети за диваном минуту помолчали.
— Можем пойти,— сказал Миша.
— Сделайте такое одолжение,— засмеялась мама.— Пожалуйста, пойдёмте.
Бабушка осталась печь пироги. Дети отправились с мамой в зоопарк, ходили там по мокрым весенним дорожкам.
Мама сказала:
— Отойдите от загородки подальше. У этого верблюда страшная морда, и он может на вас плюнуть.
— Верблюд этот совсем не страшный,— сказал Миша.— Это наш верблюд!
Маша добавила твёрдо:
— Мы этого верблюда любим. Нюшка плюётся, когда сердится, а этот верблюд никогда.
— Вот что,— сказала мама и посмотрела на ребят с великим удивлением.— Вот что,— повторила она.— Вот, значит, какие мы!
Мама схватила в охапку Мишу и Машу и стала их тормошить и целовать, а они кричали: — Пусти! Целуй свою Нюшку!
Вечером Миша и Маша опять сидели за диваном. На этот раз они загадывали и разгадывали трудную загадку: за что они на маму обиделись?
Загадку эту они так и не разгадали: обижаться было не за что, да и вспоминалась обида с большим трудом.
