В которой болеющая Оля, не выходя из квартиры, знакомится с супергероем и, кроме супергеройских поступков, направленных на спасение страждущих (на Олю, то есть), получает не очевидные дары, те, что вполне в состоянии перевернуть жизнь, о чём она пока не догадывается.
В понедельник шёл дождь. Оля решила набраться терпения и болела старательно, неторопливо. Тем более, что электричества так пока и не дали, а газ был и были таблетки, принесенные внезапным гостем. Денис, ну надо же, мысленно возмутилась она, укладываясь под нагретое одеяло с кружкой тёплого молока. Прихлёбывая, постановила обдумать, как бы его переименовать, ведь не возмущаться же каждый раз. С именами всегда смешно. Особенно с обычными. Вокруг всегда толпы Наташ и Свет, Игорей и Серёж. И даже когда случается человеку заиметь имя оригинальное, нечастое, как вот Лорик, которая по паспорту Глория, то чаще всего такой человек примеряет на себя имя обычное и носит его. С Денисом - по-другому. Это сейчас мальчишек называют Артёмами, Максами, Денисами, а сверстники Оли почти сплошь те же Юры и Серёжи. Так что, она помнит, как радовалась имени мужа и с удовольствием его произносила. И он тоже своё имя любил. И любит. Как, собственно, всё в себе.
Ставя кружку на тумбочку, она нахмурилась и сползла пониже, укрылась, слушая, как в коридоре Темучин гоняет смятую бумажку, шуршит.
Из-за того, что всё пошло у них наперекосяк, Оле имя разонравилось. Как будто оно тоже виновато в семейном крушении. Как будто слово «Денис» - симптом душевной горечи и болезни. И вдруг приходит, с заботой, такой с виду надёжный и одновременно странный, с этой своей кошкой. И тоже - Денис. Может быть, думала она, впадая в философское настроение, это специально, это знак, показать мне, что имя тут совершенно ни при чём. Он же не виноват, что родители так назвали. Сорок с лишним лет тому. Хотя, когда лицо серьёзное, выглядит и постарше, а если улыбается, то наоборот. Да ты и лица его толком не разглядела, упрекнула себя, развеселясь, разводишь философии. Но всё равно, имена - это серьёзно. И тут же - вроде как игра. В переодевания. Всякие там племена, в которых дают детское имя, тайное имя, а потом человек берёт себе взрослое имя, и оно уже настоящее - они, конечно, правы. Забавно. Сама она почему-то никогда не помышляла дать себе другое имя. Даже прячась в сети за никами, считала их просто масочками, почти и не своими. Как будто придуманное для сетевой болтовни имя - это просто такое, ну-у, пальто, выйти из дома, зная, что когда вернёшься, оно останется на вешалке.
И коты тоже... (в коридоре звякнуло, зашуршало, мягкий топоток удалился в сторону кухни). Вот у Тимыча дивное, прекрасное чёрное имя, может, он ещё из-за него вырос таким дивным и прекрасным котом. И он не требует, чтобы его называли обычным котовым именем, Мурчик там или Васька. А высокомерная Марта - хочет быть Муркой.
Оля закрыла глаза. Парацетамол сбил температуру и заодно, наверное, понизил давление: ей казалось - летает над смятыми простынями и одеяло свисает с живота и коленок углами до пола. А может быть, Муркой она была в прошлой жизни? Может быть, даже их маленькой Мурочкой? И потому они с Тимою так прекрасно поладили с первой минуты знакомства. Ах, сказки какие. Но милые сказки. Сказочно. Нет, «сказочная». Он сказал - это сказочная вышла история.
Тут ей расхотелось засыпать и мягкий полет над постелью сам собой прекратился. А как он вообще узнал? О том, что заболела, и что нужны таблетки? И лужа ещё эта, подсказал внутренний голос, но Оля с досадой от него отмахнулась. Причем тут лужа, ведь не он её сотворил. Ну да, сплошные загадки, и лужа не менее загадочна, но нечего путать божий дар с яичницей. Сил убирать не было, - вот посплю, решила она, снова закрывая глаза, потом принюхаюсь, уж будет понятно, нассал кот или откуда натекло, тоже мне - загадка.
День промелькнул удивительно быстро, потому что каждое действие превращалось в медленную работу, и как прекрасно, думала Оля, шаркая по коридору к туалету, что никто никуда не торопит, и надо же, она думает слово «прекрасно» - о процессе болезни. И маленькое «прекрасно» делало так, что большое «противно» кончится быстрее, и это снова прекрасно. Понедельник перейдёт во вторник, а там среда, и уже три дня простуды позади, можно будет жить, как будто почти здорова, только полный нос соплей и надоевший тёплый чай, и гадкие от количества таблетки.
Так что Оля, не торопясь, путешествовала в туалет, в ванну, где, не глядя в зеркало, умывалась и чистила зубы (ужасно не хотелось, но время убивает хорошо), в кухню, где снова ставила чайник, и грела себе молоко, и даже героически исполнила омлет, вылив на сковороду немного бульона и размешав туда пару яиц.
Омлет и поедание его оказались занятиями столь благословенно долгими, что серый день за окном превратился в серые сумерки и в квартире снова стало темно, а в коридоре без окон прямо таки кромешно.
Оля закинула в себя положенные таблетки и ушаркала в комнату, раздумывая, над чем бы ещё подумать, чтоб не заснуть, а то вдруг выспится и ночью придется куковать, и это будет тоскливо. Можно, конечно, почитать, заведя маленький нетбук, но у него слабая батарея, сядет через полчаса, да и глаза болят.
На пороге остановилась, прислушиваясь. В черноте коридора со стороны прихожей доносился негромкий звук. Будто кто-то скрёбся в дверь, стараясь, чтоб не услышали.
Оля испугалась. Одна, снова кинулось на нее слово, издеваясь. Одна! И вступиться некому, если вдруг что.
И тут же разозлилась. Мой дом - моя крепость. Моя! Болею я, ясно вам?
Шагнула в комнату, утешая себя тем, что замок стоит крепкий и ещё она, раскачав и капнув в зазоры масла, закрыла-таки непослушную тяжелую задвижку, так что, если кто собрался ломиться, она услышит. И тогда уже... Ну, побежит на балкон и станет оттуда орать хриплым простуженным голосом. Кидать на нижний балкон. Вещи. Какие-нибудь. А если это соседи пришли - она спит. Баста. Болеет и спит. Завтра приходите.
Но поскрёбывание возобновилось и по олиной ноге скользнул плавный бок, на мгновение. А в следующее мгновение Темучин заорал там, видимо, прямо под дверью. Тем голосом, каким выпрашивал вкусняшки, если Оля дразнила, держа руку повыше.
- Мнэау! - вывел сложную тираду, помолчал (наверное, ждал, когда хозяйка отреагирует) и повторил громче, с подвывом и раздражением, мол, чего копаешься, - ммынныеаууу!
Под раздраженный кошачий ор Оля медленно, ведя рукой по стене, дошла к прихожей. Цыкнула на хулигана и, нащупав задвижку, встала вплотную, ощущая, как по носу и подбородку дует лезвийная струйка сквознячка. Прислушалась. А вдруг это Мурка? Прибежала, потому что на этот раз помощь нужна ему - хозяину-гостю, ладно чёрт с ним - Денису этому длинному. Он-то пришёл, побеспокоился, вымок весь, а она...
- Кто там? - Оля отпихнула ногой суетящегося внизу кота, тот послушно исчез и теперь помуркивал сбоку.
- Кто-о-о?
- Бэтмен! - с сильным раздражением повторил невнятный голос, тоже откуда-то снизу.
Оля с усилием сдвинула тугой засов, повернула в замке ключ. Выдернула его, удобнее беря в кулак. И чуть приоткрыла дверь, впуская в темноту прыгающий красноватый свет. Ахнула, чуть не уронив свое оружие.
На уровне чуть выше её пояса маячила, мигая чёрными провалами и тенями, страшноватая блестящая рожа, сверху пришлёпнутая бликующей чернотой. А больше - ничего и не разглядеть.
Выныривая из темноты, к свечке, которую рожа держала в чёрной руке, поднялась вторая рука, с усилием держа обвисший, видимо тяжёлый пакет. Пакет Олю успокоил - уж больно он был настоящим и скучным, белый, с большими зелеными буквами, сейчас смятыми, но очертания логотипа знакомы. Супермаркет «Домашний».
- Чего не узнали, - обиделся хозяин пакета и покачал своей ношей, - бабуля вот. Хлеба вам.
Темнота за гостем вдруг ожила и сказала ворчливым низким голосом:
- Ну? Отдай уже тёти и иди обратно.
Оля поняла, там, в темноте, приоткрыта дверь напротив, и щурясь над головой пришельца, сказала наугад, осторожно прокашливаясь:
- Спасибо... (да как же её зовут-то). Не надо было.
- Я знаю, что надо, а чево нет, - отрезала собеседница, - Павлик, а ну давай домой. Быстро!
- Я поставлю, - пропыхтел Павлик, топчась на Олиных сланцах и протискиваясь мимо неё в квартиру, - я у кухню. Де кот.
- Кот! - ахнула Оля, в панике оглядывая темноту прихожей, темноту площадки и прочие безнадёжно тёмные углы, - убежит же. Ему нельзя. Павлику в смысле. Я же болею.
- А я тоже, - радостно сообщил Павлик, унося мерцающую свечку в сторону кухни, - та вот он, тётя. Он со мной идет. Кыс-кыс-кыс...
- Пятый день простужонный, - сообщила Оле внешняя темнота, - а свет сказали, дадут тока к вечеру завтра. Я там свечку поклала, в пакет. И спички. У нас дома фонарик, и лампа, а этот паршивец - вынь ему свечку зажги.
- Спасибо, - снова сказала Оля. И вдруг захотела почесать пальцами веки, их щипало, она что, собралась разрыдаться, и с чего бы, да ну. Это всё слабость от болезни...
- Я зажгу и Павлика провожу, сейчас.
- Та не торопись, коли не мешает. Все мозги прозудел. И деду тоже. Ежели не мешает, пусть полчасика посидит, он раньше с Феодоровной часто у кухне заседал, любила она его.
- А. Да, хорошо... - Оля придумывала, что бы ещё сказать, не превращаясь при этом в двух китайцев, померевших от вежливости в дверях, но услышала - дверь просто захлопнулась и щёлкнул замок.
Водя руками по темноте, пошла в кухню, откуда лился, очерчивая проём, приветливый розоватый свет. Пока шла, успела осуждающе удивиться: и отпустила же бабка маленького бэтмена к посторонней совершенно тётке, в темноту. Потом успела себя укорить, а потом и логически додумалась - ну почему незнакомой-то. Лорик всё лето гоняла тут своих рабочих, распоряжалась, уж Лорика бабка знает, и каждый Олин шаг за пределами квартиры, наверняка, со дня появления услышан и обдуман. Так что, Олю она знает, как облупленную, как и всех прочих соседей тоже.
(продолжение следует)