Предыдущая часть
Плетнев облюбовал под раскидистой елью место и оборудовал наблюдательный пункт. Вырыл яму глубиной около метра, длиной в свой рост, застелил ее буркой. Вторую бурку растянул на кольях и присыпал снегом. Получилось неплохое логово. Влез внутрь с винтовкой и замер.
Лыткарин продолжал наблюдать за пленным турком, который сидел связанным на плоском камне и тяжелыми, выпуклыми глазами смотрел на вершину горы. Казалось, ему нет никакого дела до жующего табак казака, с почерневшими, кривыми зубами. Но и брезгливости тоже не было, чего не могли не почувствовать окружающие. Только опытные казаки знали, насколько коварен бывает восточный воин, поэтому ни на секунду не расслаблялись.
Свистунов занимался обустройством лагеря: освобождал лошадей от груза, таскал хворост, расчищал снег.
- До чего же, девки, вы
Разум мутите.
Перед носом у меня
Задом крутите.
Карманов минировал дорогу до шлагбаума со стороны моря, ставил растяжки, прятал в снегу противопехотные мины, острые рогатки и трофейные турецкие клинки, даже установил охотничий самострел, использовав одну из винтовок.
Вихляев еще раз решил поговорить с пленным турком. Он никак не мог принять решения: что же с ним делать? Расстреливать поверженного старика не хотел, но и отпускать тоже было бы глупо.
- Ваше имя! – спросил он, подходя к пленному.
Лыткарин с винтовкой встал сбоку, положив палец на спусковой крючок.
- Зачем тебе мое имя, рус? – старик повернул лицо, глаза его были полны слез.
- Ты эт поаккуратнее с им, вашбродь. Порой таких из себя страдальцев сделают, хочь в пору сам заплачь, а потом кинжалом в ребра. – сказал Лыткарин.
- Спасибо за совет, Спиридон Фомич!
Старик продолжал смотреть куда-то сквозь штаб-ротмистра, безучастно и устало.
- Вы его забыли? – попытался съязвить Вихляев.
- Ты его скоро забудешь. Ты доблестный воин. У нас таких нет. Но и враг должен проявить уважение.
- Вы о чем?
- Позволь мне похоронить сына. Он хорошо дрался. Прояви ко мне и к нему уважение. Я все тебе сказал, что знаю. Можешь пытать меня, но ничего не узнаешь больше. Клянусь Аллахом.
- Хорошо. Идем.
- Ох, вашбродь. – выдохнул Лыткарин.
Они спустились к месту недавнего боя. В нарастающих сумерках тела убитых и кровь страшно чернели на белом снегу. Из-за густого ельника послышался протяжный волчий вой.
Вихляев кивнул старику. Тот бросился к трупу, обнял за плечи и прижал разрубленную голову к груди.
- У нас мало времени, уважаемый!
Старик не ответил. Он бережно положил отрубленную кисть в свой карман, перетянул веревкой развалившийся череп и взвалил останки на плечи. Поднялся к выступу, на котором еще совсем недавно были атакованы Вихляев и Колесников. Под выступом темнела небольшая ниша. Турок положил в нее труп сына и стал закладывать камнями. Никто не увидел, как тускло блеснул клинок в руке пленного. Острие мгновенно нашло ложбину между ребер и тут же провалилось по самую рукоять. Старик повалился на груду, только что им сложенных камней.
- Прохлопали мы с вами, вашбродь! Зарезал он себя! – Лыткарин смотрел на судорожно дергающуюся плоть.
- А, где был клинок?
- У сына егонного и был. Они столько порой на себе ножей всяких носят, сколько даже Мишка Плетнев не видел.
- Ну вот, само все и разрешилось. – сказал Вихляев отворачиваясь от умирающего.
Зымаев промыл рану водкой, дал сделать несколько глотков Колесникову.
- Ну терпи теперь ужо, Яша.
Колесников стиснул зубами рукоять нагайки. За дверью пел Свистунов. И от его пения и впрямь на душе у всех светлело.
Моя милка так плясала
Да мысочком об порог
И любовь теперь не греет
Не налазеет сапог.
Зымаев зашил рану и наложил тугую повязку. Отер пот со лба.
- Ну все пока. Теперича штаб-ротмистра лечить надо. А ты, Яша, поспи.
Он вышел. Огляделся. Увидел хромающего Вихляева.
- Вашбродь. Иди, глянуть надо быть. Вишь, захромал уже. Спина дело нешуточное.
- Иду. – Вихляев оглядел лагерь, удовлетворенно кивнул и направился к Зымаеву, на ходу распахивая шинель.
Зайдя в камору, лег на соседнюю лежанку.
- Вы как, Яков? Зымаев не коновал? – пошутил, как шутят, пряча поглубже страх.
- Неее. – вверх поднялся большой палец. – Ежли бы что, то я бы его стал звать Коноваленко. Был у нас один такой. Вспоминать жуть. Не боись, вашбродь. Сделает, как надо.
- Чего уж боятся!
- Э-э, господин штаб-ротмистр. Да у тебя тут, парень, несколько косточек хорошо повыбито. Шибко басурман тебя ухайдакал. – Зымаев провел пальцами вдоль позвоночника.
- И что теперь? – Вихляев повернул голову.
- Да по-хорошему бы надо в госпиталь.
- Возвращаться мы не можем, Петр Васильевич. Сделайте так, чтобы я мог передвигаться.
- Передвигаться сможешь, но лечить надо срочно бы. А то худом большим обернется. Один знакомый мой вовремя не полечил, так потом и сел на лавку пожизненно.
- Что можно сделать?
- Могу наложить тугую повязку, но никаких резких движений, толчков, не дай Бог падений. Ежели встанет правильно, то твоя удача. Ну а нет так, на все Его воля!
- На реке стоит Мария
Ляжки са-ха-рны.
Из кустов глядит Иван
Громко а-ха-ти
Не гляди ты на нее
Да не а-ха-ти
Как не сдюжит скорлупа
Будешь пла-ка-ти.
Свистунов ввалился в камору, держа впереди себя вязанку хвороста.
- Эх, робяты. Поспать бы сейчас с жиночкой.
- Федька, ты хочь минуту можешь не думать об этом! – Зымаев продолжал щупать пальцами спину штаб-ротмистра.
- Ладно. Умолкаю.
- Продолжайте, Федор. – Вихляев тихо улыбнулся в рукав шинели.
- Нет уж. – Свистунов обиженно замолчал, ломая об колено хворостины.
Скоро пришли Карманов и Лыткарин. Расположились вдвоем у свободной стены. Свистунов подцепил из продуктового узла горсть сушеного телячьего мяса и закинул в котелок. В кипящей воде маленькие куски за несколько минут превратились в большие, такие, что ложку не поставить. Сытное мясное варево поманило голодных казаков.
- Налетай, робята! – Свистунов вытащил из-за голенища сапога ложку и первым попробовал еду.
- Ты бы хочь при господине офицере не показывал, что ложку в сапоге носишь. – Зымаев укоризненно поглядел на пластуна.
- А я ж ему свою и не дам. – деловито отозвался Свистунов.
- Ты ж ей из общего котла черпаешь!
- Не ссорьтесь, друзья! Петр, вы закончили? – Вихляев пошевелился и тут же поморщился.
- Не, вашбродь. Давайте мы спинушку перетянем. Есть у меня такие тряпицы специальные.
Тем временем наступила полная темнота. Подъесаул Мишка Плетнев неподвижно лежал в укрытии. И все бы ничего, пластун холода не боится, но из лагеря потянуло мясной похлебкой, которую Мишка уважал больше всего на свете…Эх, твари, бездушные. Жрать поди сели? Ну, ничего, я во другой раз тоже не пожалею…После голода, всегда начинает одолевать холод. Но вот тут самое главное, нужно следить внимательно, чтобы не впасть в оцепенение и не заснуть. Это люди, не повидавшие жизни, считают, что на холоде не спится. На самом деле, спится, да еще как. Мишка аккуратно полез за трубкой, боясь шевельнуть укрытие. Он проделывал это сотни раз. Не правильно, конечно, дымить на посту, но иной раз, хоть волком завой – но либо пожрать, либо покурить. Набил трубку. Огонек спички прыгнул в пальцах оранжевым жучком. Сладко затянулся и осторожно пустил дым под свою грудь, придавив большим пальцем уголек в трубке.
Волки выли совсем близко. Они чуяли Мишку, но трапезы и без того хватало, поэтому к нему не приближались. Он видел при свете полной луны их подведенные голодухой животы, выпирающие ребра, окрашенный кровью оскал. Вожак, широкогрудый и самый большой в стае, вцепился в лодыжку мертвеца и легко потащил в ельник, утробно урча. Остальные проводили его взглядом и набросились на угощение. Рык, хрипы, повизгивание щенков, чавканье, треск раздираемой плоти.
Плетнев с интересом наблюдал за волками. Даже забыл о своем голоде. Под грудью проснулся колючий зверек не то страха, не то чего-то еще. Зашевелился прямо в солнечном сплетении. Один доктор как-то сказал Мишке, что это возможно язва, но разве до нее, занудной. Да и шевелится она не всякий раз, как ей вздумается, а лишь когда дрожь по загривку бегает. Как-то ведь связаны они. Невры. Али как их там!
Продолжение