Меня спрашивают, почему я не выложила свое окончательное мнение о недавно прошедшем на экране сериале.
Не потому что реакция аудитории, в числе которых немало моих старых друзей, менялась день ото дня. Кто-то так и остался на высшей ступени восторга. Кто-заглянул в архивы, ахнул и стал задавать создателям фильма вопросы, а по окончании сериала завис между двумя стульями: с одной стороны - обращение к трагический и яркой странице истории, факт, о котором многие и не знали, по крайней мере, в деталях, впечатляющая работа режиссера и съемочной группы, образы, живущие в памяти до сих пор, с другой - столь же тонкое передергивание фактов, вносящее сумбур в понимание того во имя чего всё это было.
Бетховен это не стыдно. Война это стыдно.
Чья война? Кому должно быть стыдно? И от кого надо защищать Бетховена?
Меня раздирали на части сразу несколько обстоятельств.
Отец был участником нескольких войн. Ушел в армию еще до сорок первого. Но зимой того года умерли через день в селе Дмитриевка Алтайского края Шура и Коля, мои старшие брат и сестра. От кори. Но доктор сказал, что они недоедали. Были бы покрепче, может, хоть кто-то бы выжил. Мама знала вкус подобранных по случаю картофельных очисток. Я у нее самая последняя, шестая. И хотя родилась спустя много лет после войны, видела в своей медицинской карточке в детстве слово "рахит".
Всё это совершенно несравнимо с тем, что испытали люди в блокадном Ленинграде. Но в детстве мы играли в кусочек хлеба - резали ножом на части и смотрели. Я это помню очень хорошо, хотя память работает выборочно. И я не знаю, зачем она сохранила ту картинку.
Второе обстоятельство, которое мешало мне полностью погрузиться в происходящее на экране - то, что с Алексеем Гуськовым мы были знакомы много лет назад. Я рассказала о его потрясающей роли Робинзона в спектакле театра на Малой Бронной, с которого наше знакомство и началось. Но опустила страницы общения с людьми из театра Гоголя, где он работал позднее. Коллеги отмечали его необычайную для творческого человека коммерческую жилку и стремление быть немного вне и даже над коллективом артистов, частью которого он был.
Этим в общем трудно удивить. В искусстве побеждает яркая индивидуальность, о чем мне вчера напомнила героиня Татьяны Дорониной в фильме "Старшая сестра". Но почему-то когда я видела выразительные крупные планы главного героя, его местами отстраненный взгляд, красивые проходы по гранитным ступеням к Неве, между рядами замерших зрителей, ранение, контузию и глухоту, приблизившую образ дирижера скорее к Бетховену, чем к Элиасбергу, то невольно, уж простите меня, друзья, вспоминала детали из рассказов бывших коллег, которыми я с вами не могу поделиться.
Но отчего-то я готова поверить в то, о чем говорят сегодня причастные к цеху люди - заранее была договоренность о показе сериала в Германии.
Поэтому - война это стыдно, а Бетховен - нет. Без дополнительных штрихов и подробностей.
Еще одно обстоятельство всегда влияет на то, что и как я смотрю, но здесь оно сработало особо.
Так получилось, что дочь работала на съемках фильма "Уроки фарси". Ленту снимали зимой в Бобруйске, где в годы войны было три лагеря смерти. В районе одного из них и построили декорации концлагеря.
Я помню рассказ о том, как трудно собирали массовку. Худых, согласных войти в бараки в страшном тряпье. Как помогла съемочной группе местная еврейская община. Как непросто было немецким актерам, прилетавшим из Берлина, вновь и вновь играть чудовищную бессмысленную жестокость. Как долго приводили в чувство Науэля Бискаярта после самой тяжелой сцены фильма - его герой избежал смерти, но память сохранила тысячи имен погибших и он начинает их перечислять. К шоку и ужасу уцелевших.
***
То, что сделано съемочной группой "Седьмой симфонии" - великий труд и подвиг.
И, наконец, главное и, наверное, решающее обстоятельство.
В детстве я играла в симфоническом оркестре.
Только в четвертом классе, наконец, уговорила маму отдать меня в музыкальную школу. Она же платная. Но в десять лет зачисляли в так называемую вечернюю, хотя она отличалась только тем, что ты должен был учиться не семь, а пять лет (мне потом предлагали остаться), а плата сводилась к нескольким рублям в месяц. Пианино семья, где в школу ходили четверо детей, позволить себе не могла. Но я сразу выбрала скрипку. С ней тоже были трудности. Однако школа давала ее за копейки "на амортизацию".
Мы пришли аж в декабре. Но меня взяли за абсолютный слух и длинные тонкие пальцы. Мама сказала, что прибьет меня на месте, если я потом брошу. А я и не собиралась. В день выдачи скрипки я, дрожа от нетерпения, просидела три часа в ожидании кладовщика, отпиравшего дверь сокровищницы.
Дома я закутала скрипку в белый пуховый бабушкин платок. Разучивать гаммы и этюды приходила на кухню, ставила ноты на буфет... Но мама не оценила. И попросила упражняться в дальней комнате.
Однажды темной зимой, возвращаясь с занятий, на пути с троллейбусной остановки, я увидела, как за мной бежит стайка мелких местных бандюганов. Когда они меня, увы, настигли, то выдохнули: "Это что у тебя - скрипка? Покажи. Мы никогда не видели вблизи". Я объяснила про опасности мороза и открыла футляр в близлежащем подъезде. Никто не тронул пальцем - ни скрипку, ни меня. Наоборот - нас торжественно проводили до дома.
Очень яркое воспоминание о том, что я никогда не успевала поесть. Надо было примчаться домой, схватить скрипку и нотную папку, добежать до троллейбусной остановки. Потом быстрей, еще быстрей, по приезде - до музыкалки. Еле дыша, открыть дверь в кабинет педагога, тверже сжать смычок, чтоб рука не дрожала...
Я не была выдающейся скрипачкой. Но меня очень быстро зачислили в струнный ансамбль и оркестр. Это сейчас я понимаю, что не в каждой районной детской музыкальной школе был самый настоящий симфонический оркестр.
Только на днях обнаружила в интернете, что наш дирижер Александр Иванович Зубарев двадцать лет спустя после моего ухода получил орден за организацию детского оркестра. Он был директором школы № 21, созданной в Тимирязевском районе Москвы, в 1946 году.
По возрасту Александр Иванович, должно быть, прошел Великую Отечественную. Не помню, чтоб он когда-нибудь об этом говорил.
Но когда мы играли "Интернационал", зал вставал на первых же нотах. А вы бы видели глаза нашего дирижера в эти мгновения. Он был очень худой, морщинистый, сейчас бы сказали, щуплый. Но в какой комок энергии он превращался, когда брал в руки дирижерскую палочку! Уму непостижимо, как после какофонии настройки, вдруг по его вздоху, взгляду, движению бровей, мы понимали, что должны делать. И черные точки нот на пюпитрах обретали на глазах божественную плоть.
Какую лексику только не пускал он в ход, когда кто-то ленился или фальшивил.
Как он добыл колокола, чтоб мы полнокровно, по-настоящему сыграли "Славься" Глинки в Большом зале консерватории? И какой это был триумф - и зала, и нашего вдохновения.
Но начинала я свою жизнь в оркестре с увертюры Моцарта к опере "Похищение из сераля". Наши дирижер так разложил партии, что была вовлечена вся школа - кроме пианистов, к которым все мы относились с состраданием, поскольку общность нашего оркестра была им недоступна.
Пишу и слушаю эту увертюру в исполнении взрослого симфонического оркестра - снова удивляюсь отваге и решимости нашего дирижера.
Это играли мы, дети московской окраины? Не заевшиеся, не с серебряной ложкой во рту? Неважно одетые и обутые, чего уж греха таить. Не с лучшими инструментами. Руками в цыпках, которыми мыли в классе полы и клеили дома обои.
Дирижер на репетиции был центр Вселенной, царь и Бог. Я не помню ни одного человека ни справа, ни слева от меня. Только его руки и глаза. Не нажмешь на клавишу - не засияет свет. От дирижера, от слова, сказанного даже тихим голосом - энергия и сила. А дальше только музыка поднимает тебя за облака... И ты забываешь все горести, боли, ссоры. Даже потери озаряет свет звуков - ты закутываешь, обнимаешь их звучаньем своей скрипки.
Я не знаю, как передать словами, что делает с человеком музыка - особенно если он сам участник создания чуда.
Еще одно воспоминание. Штрих. В школе был и струнный ансамбль, и я в нем играла. Как вспомню!... Марш Прокофьева из оперы "Любовь к трем апельсинам". Непростая штука для школьников. Знаете, что такое играть щипком? Но была еще "Аве Мария" Баха-Гуно. И когда мы начали репетировать, я поняла, что безумно хочу играть основную мелодию, а не вторую скрипку, потому что она была просто волшебной! Как я плакала и просила нашу руководительницу...
Но она сказала, что если все захотят играть главную тему, то исчезнет гармония, пропадет волшебство.
И я вытерла слезы.
Я и в хоре пела второе сопрано, партии которого никогда не совпадали с мелодией, исполнявшейся всей массой хора. Нас можно было по пальцам перечесть. Абсолютный слух. Мои ноты я безошибочно выводила ради общей гармонии, потому что они работали на волшебство.
Да, как только я поступила в музыкальную школу, сразу попала в хор. А хор пригласили в зал Чайковского на концерт, посвященный 200-летию Бетховена. Радостную песню я не помню, а второй была очень красивая колыбельная, в которой я долго думала над одним не очень понятным тогда словом "сонмы снов несет с собой".
Простите, если я в чем-нибудь ошиблась. Я не музыкант. Но я так ждала, наблюдая оркестр "Седьмой симфонии", тех самых знакомых ощущений!
Не случилось. Даже Шостакович не помог. Его я слушала отдельно. Потом.
********
В те же дни увидела сообщение о том, как в далекой Венесуэле собрался оркестр из 12 тысяч юных музыкантов. В надежде, что в Книгу рекордов Гиннесса запишут их достижение, и о стране на весь мир прозвучит хоть одно хорошее слово. Предыдущий рекорд по числу оркестрантов принадлежит нашему Питеру, он же Ленинград.
О системе, что существует в стране, даже "Дойче велле" однажды написала статью "Великая музыка нищих детей". У нас, быть может, вы что-нибудь читали?
В 1975 году экономист, композитор и дирижер Хосе Антонио Абреу запустил бесплатную программу обучения классической музыке для маленьких детей из очень бедных семей - El Sistema. В ней участвуют по сей день сотни тысяч малышей и подростков. Благодаря классической музыке, дети из трущоб оказываются в другом мире. Музыкальная подготовка придает уверенность в себе, меняет возможности ученика в обычной школе, вытаскивает его из среды преступлений и наркотиков.
Приходя в оркестр, он перестает быть одиноким, брошенным на произвол судьбы.
Среди участников программы есть музыканты с мировым именем.
Но главное - музыка стала великой объединяющей идеей всей страны.
Автор поста, рассказавший два года назад в ЖЖ об Эль Системе и о Simon Bolivar Symphony Orchestra был вынужден удалить и отключить комментарии к тексту, ибо был поражен той пропастью, которая отделила его от их авторов.
Я, понятно, не знаю, их содержания. Но, исходя из того, что с нами происходит, могу догадываться. Мне тоже иногда хочется отключить и удалить. Думаю, причины бы совпали.
Тем, кто понял, о чем и зачем я хотела всё это рассказать, я благодарна всем сердцем. Счастье, что вы есть у меня.
