Амелия
С Амелией я познакомился на рынке "Рокки Сантейру", который расположен в окрестностях Луанды. На выжженной солнцем красной песчаной равнине бок обок теснятся лотки с овощами и фруктами. Терпкая смесь банана, маракужа, папайя, лайма, апельсина, батата, маниока, настоянная на запахе пальмовых листьев и мангровых прутьев, которыми местные торговки покрывают дающие сетчатую тень навесы, сладким месивом висит в неподвижном раскалённом воздухе. Толпа чёрной ребятни суёт мне в руки верёвчатые гроздья высохшего чеснока и красного перца. "Джиндунга, джиндунга", - кричат они и заставляют меня откусить кончик плода. Ещё секунда и я подпрыгиваю на месте. Мне не хватает воздуха, во рту ощущение атомного взрыва. Сквозь слёзы я вижу своего спасителя, "чумазого", вымазанного белой краской негритёнка, лет семи, протягивающего мне банку холодного пива Cuca. "Mais uma lata (ещё одну банку; порт.), - переведя дух, с трудом проговариваю я, - и в два глотка повторяю божественный нектар". Вокруг стоит гремящий детский хохот. "Branco, maluco, olha, esta parece a cebola (белый, дурак, посмотри, он похож на луковицу)". Пожилая негритянка в грязном цветастом платье, смотрит на меня добрыми и очень умными глазами. На её губах играет лёгкая улыбка. "Vamos comiqo о мной (пойдём со мой)", - говорит она и показывает в сторону небольшой хижины, приткнувшейся к стволу огромного баобаба, из которого торчали длинные корявые ветви. Листвы на них почти не было: сухой сезон "касимба". Я бросаю в чёрную толпу пригоршню монет и послушно следую за Амелией. Так зовут женщину, которая угостила меня субботней "фейжоадой" и чья судьба потрясла меня до глубины души. Её рассказ был обстоятелен и нетороплив. Ни единой эмоции не промелькнуло на её лице за всё это время. Только лишь завершив его, с лёгкой досадой взглянула на меня и сказала, что "только конец этой истории она придумала специально для меня"…
Бог создал людей равными друг другу, но одним он уготовил вечное спасение, а другим бесконечную муку. Амелия знала это лучше, чем кто-либо, потому что она была чёрная анголанкой. Горе впервые вошло в её жизнь пятнадцать лет назад, когда поздно вечером в её доме раздался короткий и властный стук. Унитовские партизаны забрали её мужа с собой, на войну. Сборы были недолгими, да и собирать было почти нечего: рубашка, запасные брюки и маленький мешочек риса. Она не стала будить детей: пусть они всё узнают завтра, а пока она прижималась к мужу и молила Господа о том, чтобы Он послал ему как можно меньше страданий, и обещала остальные с благодарностью взять в собственную жизнь. Мужа она больше никогда не видела: он погиб через месяц, где-то на севере и никто не знал, что она долго плакала по ночам, прячась от соседей. Эти слёзы она скрывала даже от Бога, потому что не хотела признаваться в том, что боится своей дальнейшей судьбы. Через девять лет убили её старшего сына, он был её гордостью – капитан, командир колонны армии УНИТА. Его смерть оказалась лёгкой: пуля попала в голову, когда он вёл своих солдат в атаку, во время боёв за их родной город Уамбо. Но потеря сына не оказалась для неё столь же тяжкой как потеря мужа, но об этом знал только Господь и её племянник-священник, которому она исповедалась. Тогда он спросил ее, о чём она горюет больше: о гибели сына или по собственной судьбе? Амелия помнила, что ей стало очень стыдно, и поэтому она солгала. Она знала, что это был очень тяжёлый грех, но утешала себя тем, что солгала лишь собственному родственнику, но не Богу. Стыдно было также потому, что она догадалась, что племянник понял её ложь, и потом про себя она искренне благодарила его за то, что он отпустил ей и этот грех.
Её второй сын погиб ровно через год, так же в борьбе с правительственной армией. Амелия помнила, что приняла это известие почти спокойно. Она печалилась лишь о том, что у неё уже не будет сыновей. Дочерей она не любила и не стала бы их больше рожать, даже если бы и могла. С тех пор её жизнь опустела. Младшая дочь уехала с мужем в провинцию Бенгела и о матери не вспоминала. Впрочем, Амелия была благодарна ей и даже гордилась тем, что её единственный зять занимает высокий пост в правящей в стране партии MPLA. Старшая дочь замужем так и не побывала, хотя и родила троих детей. Амелия знала, что не должна их любить, и поэтому никогда не ласкала. Временами ей казалось, что Бог обманул её, и взамен своим несчастием она ничего не получила и даже не знала того, страдал ли её муж, после того как его увели с собой партизаны. Но до последнего времени Амелия гнала от себя эти мысли прочь, страшась, что Господь обидится на неё и лишит даже той жизни, которая у неё была.
Ночь наступила быстро. В Анголе нет вечеров. Солнце стремительно падает с неба и тонет в тёплом океане за какие-нибудь полчаса, оставляя за собой ненадолго лишь розовую полоску воды. Каждый вечер Амелия ходила на берег слушать голос моря. Здесь, когда рядом никого нет, она может рассказать мужу о своих делах. Она знает, что он слышит её и жалеет, и она благодарна ему за эту, остававшуюся с ними любовь. Она была единственной верой, которую Амелия боялась потерять.
Становилось совсем темно. Пока не остыли угли, нужно было идти и готовить еду. Последнее время Амелия всё чаще ела одна, хотя и не хотела признаваться себе в том, что ищет одиночества. Обычно она готовила себе фунжу и ела бобы с острым соусом джиндунгой. По субботам готовила фейжоаду1, и тогда вся семья садилась за стол вместе. Амелия, чтобы доставить удовольствие детям, покупала кусочек копчёности, которая придавала блюду особый аромат. После ужина Амелия вновь уходила к океану и иногда сидела там до самого утра, забывая о времени. Ночь была дня неё тем постоянством, которого ей так не хватало в жизни: она наступала примерно в одни и те же часы: зимой - чуть раньше, а летом позже, даря ежедневную половину суток покоя. Она много думала, и мысли её были одни и те же, и она благодарила за это ночь. Утром, выпив стакан молока, Амелия уходила на рынок. Добираться до него нужно было на платном маршрутном такси «кандонге». Она очень сердилась на свои ноги из-за того, что они не выдерживали долгий подъем в гору. Рынок назывался «Роки Сантейро», где у Амелии была своя рыбная лавка. Она не любила оставаться там подолгу. Обычно приводила себя в порядок, мела пол, чистила прилавок, поправляла тростниковый полог, который заваливал порой ночной дождь, а затем исчезала, дождавшись прихода дочери.
Вернувшись домой, Амелия легла отдохнуть в комнате внуков, где было не так жарко потому, что сверху падала тень от росшего рядом старого, уже засыхающего баобаба. Сон не был глубоким и прерывался надоедливым жужжанием комаров, которых, не смотря на наступающий сухой сезон – «касимбу», было необыкновенно много. Амелии, тем не менее, было хорошо: во сне она снова любила мужа. Последнее время этот сон приходил ей всё реже и реже, и она уже начала боятся, что чувство уходит от неё. Она проснулась, открыла глаза и посмотрела наверх. Сквозь неплотно пригнанные щели досок и настеленную поверх них плёнку светило солнце. Тёмная полоска термитного следа шла из верхнего угла комнаты вниз к полу, причудливо извиваясь вокруг неровностей, создаваемых небрежно выложенной кладкой глиняных кирпичей. Время от времени на усланный соломенными циновками пол с лёгким шорохом с потолка падали тонкие песчаные струйки, которые сбрасывали вниз волны морского бриза.
В доме становилось жарко, и Амелия решила сходить за водой для детей, которые скоро должны были прийти из школы. У неё никогда не было часов, и они не были нужны ей потому, что их заменяло солнце и привычка к жизни. Внуки однажды показали ей, как по часам можно определять время, но она даже не стала в это вникать и крепко отругала свою дочь за эту дорогую и ненужную покупку. Вода была рядом, в колонке, наполнявшейся из водопровода, который питал Луанду рекой Бенго. Амелия также принесла домой огромный таз с пахнущей океаном рыбой и села отдохнуть в тени баобаба. У неё сильно болели шейные позвонки, и она уже не могла переносить, как прежде, большие тяжести на голове. Дочь говорила, что ей нужно сходить к врачу, но Амелия не хотела этого – она не верила в медицину. Не верила, прежде всего, потому, что врачами были в основном белые люди, а белые не могут желать добра чёрному человеку. Это она хорошо усвоила там, на базе в Джамбе, на политических занятиях, которые проводили унитовские комиссары. Сама она редко общалась с белыми людьми, но верила, что в них таится зло.
Сегодня Амелия решила навестить своего двоюродного брата. Он был генералом унитовской армии, а теперь состоял депутатом в парламенте страны. В Луанде она встретила его случайно: по телевизору шел репортаж из Национальной ассамблеи и в кадре мелькнул ее Афонсу, приятель по детским играм, сын сестры отца Амелии. Последний раз она виделась с ним сразу после того, как в свой последний раз на войну ушел её муж. Тогда она пришла к брату и просила не отправлять своего Педро далеко от дома. Но Афонсу сказал, что перед революцией все равны, и что он сам и все его родственники должны быть преданы ей безоговорочно и сражаться за нее там, куда пошлет партия. Эти слова успокоили Амелию, но оставили в ней горькое чувство. Через пятнадцать лет, когда она пришла к зданию парламента и увидела там Афонсу в красивом костюме, садящегося в дорогой автомобиль, она вспомнила все то, что он ей когда-то сказал. Чувство горечи снова вернулось к ней, и Амелия его уже не забывала.
Афонсу жил с семьей в современном поселке Гомек к югу от Луанды. Больше получаса она ехала туда на «кандонге» (маршрутка) по пыльной дороге, а потом долго шла пешком по красной с трещинами земле. Это была чужая для Амелии земля, и она не любила ее. Вся ее жизнь прошла среди поросших лесом небольших гор, изрезанных многочисленными ручьями. Даже зимой, в сухой сезон, в них была вода. Ночью становилось холодно, и для того, чтобы согреть жилище, ее отец часто оставлял у входа горящий костер. Для Амелии было большим счастьем, когда отец посылал ее следить ночью за огнем. Тогда-то, наверное, она и полюбила ночи. В них слышался вой гиен, приходивших посмотреть на яркий свет, но он не вызывал у Амелии страха, наоборот, он роднил ее с лесом. Ночь и свет огня стали смыслом ее жизни. Поэтому, она не боялась леса, хотя и знала, что он мог быть прибежищем злых духов. С недавних пор она стала верить, что однажды он вернет ей мужа, и поэтому была равнодушна к Луанде, вокруг которой не было лесов. Поездка к брату была вынужденной. У него она хотела попросить денег и знала, что он ей не откажет, хотя у того самого было шестеро детей. Она считала, что Афонсу чувствует вину перед ней за мужа, но это было совсем не так: просто партия, по мнению брата, должна была помогать таким, как Амелия, оказавшим УНИТА большие услуги. Несмотря на то, что брат мог рассчитывать только на собственные деньги, он по мере сил выполнял этот долг…
Амелия никогда не вспоминала тот день, когда много лет назад она гостила у своей тетки в маленькой деревушке в провинции Мошику. Она просто не знала, что день этот окажется настолько важным для ее последующей жизни. Тетка ушла на рынок, и она оставалась в доме одна, когда в него ворвались двое бородатых мужчин с автоматами. Она хотела уже, было закричать, но те заговорили с ней на ее родном языке умбунду и попросили спрятать от преследовавших их отряда португальцев. Она послушалась и даже потом, когда белые солдаты стали ее бить, она не выдала своих гостей. У Амелии оказалась сломанной рука, и один из бородачей, которого звали Мигель, наложил ей шину. Второй, имени которого она не знала, обещал не забыть ее, когда победит революция. При этом ей был передан небольшой сверток под обещание вернуть его тогда, когда придет время. Какое-то время спустя Амелию отправили на юго-восток страны, на главную унитовскую базу Джамба, где она окончила курсы медсестер, вышла замуж и затем переехала в Уамбо. Амелия не знала, что Афонсу был именно ей обязан своей карьерой в УНИТА. Он никогда не говорил об этом, но всегда помнил. С Мигелем она, правда, никогда больше не встречалась. От брата она узнала, что через год он погиб в боях с португальцами. Сверток она продолжала хранить у себя. Что в нем, она не знала.
Амелия знала, что домой она уже больше не вернется. Этой ночью она снова разговаривала с мужем, и он сказал, что ждет ее. Амелия знала, куда ей нужно идти. Так, давным-давно, сразу после свадьбы, они с мужем поехали к устью реки Кванзы и там на три дня остановились в хижине – «кимбе», сделанной из тростниковых веток, сплетенных вокруг вкопанных в песок тонких пальмовых стволов. Эти три дня Амелия помнила всегда, но не потому, что с ними были связаны какие-то необыкновенные впечатления. Вовсе нет. Но как оказалось потом, это время стало для нее самым счастливым в жизни. Природа Кванзы напоминала Амелии ее родные места: высокий, полный запахами, быстро чернеющий от влаги лес, сквозь который с трудом проглядывало жгучее желтое солнце. Утром и вечером, по впадающей в океан огромной реке, плыли маленькие, оторвавшиеся от берега, островки из сплетенной травы. Подчиняясь воле прилива, вечером они возвращались в устье, а утром медленно тянулись в бескрайнюю даль океана. К этой «кимбе» и должна была ехать Амелия. Там ждал ее муж, и на берегу океана должна начаться ее новая жизнь. Она никогда не была хорошей христианкой: она боялась злых духов и колдунов. Христианский бог был для нее защитой и утешением, и она боялась его разгневать так же, как и оскорбить прах своего далекого предка, скрытого в ритуальной погребальной маске. Все несчастья, на которые Амелия делила свою жизнь, были для нее не следствием собственных грехов, а невыполнением высшими силами договора об ее защите и спасении. До сей поры богу, которого белые привезли с собой в Анголу, она не видела причины не доверять, и поэтому самое дорогое, что у нее было – муж, был поручен его заботам. Но сегодня утром Амелия поняла, что белый бог обманул черную анголанку, и ее Педро жив. Наверняка, жизнь мужа тоже была полна горечи, но он точно избежал самого страшного, на что его она сама так необдуманно обрекла тогда, в ту ночь, поклявшись заслужить для мужа у белого бога легкую смерть.
Амелия перешла дорогу и села на корточки возле засохшего дерева, незаметно поправив пояс, куда она спрятала полученные от брата деньги и так бережно хранимый всю жизнь свёрток. Вокруг валялись банки из-под кока-колы и втоптанные в пыль окурки. Здесь была остановка «кандонги», и она ждала её минут двадцать, вдыхая удушливую смесь песка и паров бензина от проезжавших машин. Амелия решила провести наступающую ночь на «трех баобабах» - небольшом рынке, у самого выезда из Луанды. Когда она подъехала туда, торговля уже стихала. Переругиваясь между собой, торговки запихивали непроданные фрукты и овощи в грязные мешки, которые затем, поставив на головы и, придерживая руками, уносили с собой. Кричали дети, брошенные своими матерями, которые были заняты переноской вещей и уборкой мусора. Возле самой дороги собирались больные калеки и старики. Целыми днями они вымаливали подачки, бросаемые раздраженными посетителями. Теперь они разбредались по своим домам.
Одни шли вверх, в сторону города, где их ждали голодные братья, сестры, племянники – все, кто иначе уже не был способен или не хотел себя прокормить. Другие – в основном изувеченные войной калеки, которые не могли далеко уйти, спускались по дороге вниз и располагались в пустых «кимбах», стоявших у самого берега океана, за тонкой полосой мангр. По ночам их мучил холод, и поэтому они припасали с собой, брошенные торговками картон и бумагу, обертывая ими гниющие от проказы руки или подкладывая под обрубки ног, оставленные на минных полях Анголы. Когда они спали, им никогда не снились сны. Последними с рынка уходили дети. Девочки – подростки уносили своих младших братьев и сестер, подвязав их, уже почти всегда спящих, к своей спине или животу кусками материи. Мальчишки, весь день слонявшиеся по рынку в ожидании подъезжающих автомобилей, которые они нанимались мыть или охранять, помогали отцам собирать выставленные для продажи поделки из дерева и слоновой кости. Их нужно было обязательно отнести домой и запереть под замок, хотя и это не всегда спасало от воров. Стоимость украденных вещей нужно было возмещать хозяину или отрабатывать на их нелегальной перевозке из южных районов Конго. Многие семьи на ночь стаскивали свой товар в хижины, выстроенные прямо возле рынка и нанимали сторожей для их охраны. Но большинство торговцев сами жили в них и сдавали свободные углы для ночлега.
Последнее время Амелия почти не следила за своей одеждой и поэтому выглядела довольно неопрятно. Её когда-то желтое с черными цветами платье смотрелось теперь серым куском бесформенной материи, края которой топорщились из-за впитанной дорожной пыли. Пристально оглядев Амелию, хозяйка попросила плату вперед. Получив сто кванз, она указала рукой на заднюю часть хижины и ушла, не сказав ни слова. Амелия легла на циновку и закрыла глаза. Она ненадолго уснула, и ей снились гиены. Проснулась Амелия от тусклого лунного света, сочившегося из тростниковой стены. Она отвернулась и снова закрыла глаза. Амелия хотела представить себе Педро, но не смогла. Он пришел к ней только под утро, как в тот первый раз, под конец ее неровного и беспокойного сна: высокий, мускулистый и с белозубой улыбкой. В руках он держал шелковый платок, свой первый подарок. Она встретила его глаза и тут же отвернулась, пытаясь смехом преодолеть смущение. Амелия поняла, что он должен стать ее мужем.
Наступил день. Луну сменило солнце. Амелия на минуту вышла из хижины и, вернувшись, стала собирать вещи. Их было немного – только то, что могло стать для них с Педро необходимым на первых порах. Небольшой котелок, несколько ложек, две чашки и снасть для удочки. Завернув это все в тряпичный кулек, Амелия перебросила его через спину и вышла из хижины. «Кандонги» не ходили в сторону Кванзы: слишком далеко, да и пассажиров в том направлении набиралось немного. В основном это были женщины из селения Кабу-Леду, расположенного за Кванзой. Это был рыбацкий поселок, и у них был свой автобус, ходивший по расписанию. Амелия решила его дождаться, но потом передумала, остановила машину, шедшую в нужную сторону, и попросила ее подвести. Водитель Тойоты – молодой и очень толстый парень ехал к своей подруге. Всю дорогу он рассказывал Амелии о своей семье и даже сказал, что она похожа на его мать. Ей это не понравилось, и она перестала его слушать. Парень этого не заметил и продолжал говорить о своем брате, служащим в ангольской армии. Вскоре автомобиль остановился. Амелия потянулась к своему поясу, где лежали ее деньги, но не могла их нащупать. Уже не стыдясь и, сняв из–под платья пояс, она внимательно его осмотрела: пакетик с деньгами был аккуратно вырезан вместе с куском полотна. Однако заветный кулёк был на месте. Сев на обочине дороги, Амелия стиснула в кулаки свои сморщенные ладони и заплакала – без слез, давно уже выплаканными глазами.
Ангольское солнце уже садилось, когда Амелия поняла, что дальше идти не сможет. Подошвы сандалий раскалились о высушенный асфальт и жгли пальцы ног. Сильно болела от усталости голова. Особенно мучила боль в шейных позвонках: давняя и всё чаще напоминающая о себе в последнее время. Амелия спустилась с дороги к океану. Стало совсем темно. Рядом дышала огромная, равнодушная стихия. Амелия прислушалась: в шелесте волн звучал чей-то голос, похожий на крик птицы. Затем он смолк, и наступила полная тишина. Назавтра предстоял трудный путь, но Амелия не думала об этом. Следующий день почти ничего для нее не значил, потому что идти было нужно ещё очень и очень долго. Она опять ждала своего Педро, но он не пришёл. Амелия провела ночь, лёжа, глядя на тонкий стебель огня от зажженного ею костра. В нём она снова видела себя молодой…
Она сидела перед домом, где жила вместе со своими подругами – такими же юными анголанками, которых партия обучала и воспитывала с тем, чтобы они могли прийти на смену погибшим в боях или уставшим от войны товарищам. Педро рассказывал ей о том, что сегодня его похвалил инструктор, обучавший их мастерству подрыва мостов, минированию и обращению с взрывчатыми материалами. Инструктором был молодой белый южноафриканец. Изо всей группы он выделил одного Педро, который единственный смог правильно заложить учебную взрывчатку под условный объект противника. Педро объяснил Амелии, что в качестве макета цели использовался советский танк времён второй мировой войны, удивительная судьба которого забросила его в лесные чащи юго-востока Анголы. На других занятиях изучались также способы передвижения воинских подразделений ангольской правительственной армии и отрядов кубинцев. Особенно интересной оказалась лекция товарища по борьбе, который преподавал русский язык в высшей партийной школе УНИТА. Амелии не были интересны эти рассказы, но она любила слушать голос своего мужа, и поэтому не прерывала его. Чтобы продлить радость общения с Педро, она сама рассказала ему о сегодняшних политзанятиях, которые проводил тот самый человек, который тогда – то пообещал не забыть Амелию и устроить её судьбу. Он очень захватывающе говорил о борьбе ангольского народа, ведущейся под руководством партии, против советского империализма и его местных и кубинских марионеток. О помощи, которую Анголе оказывают американские друзья и китайские товарищи. Но главным было то, что Амелия чувствовала себя среди друзей, единомышленников, сплочённых идеями ангольской национальной гордости, социального равенства и справедливости. Педро всегда слушал её внимательно, но иногда как-то некстати улыбался, и это улыбка смущала Амелию. Она очень хотела, но вместе с тем ужасно боялась угадать её причину. Они никогда не говорили о своей любви, и в этой невысказанности была особая прелесть, заставлявшая трепетать её сердце…
Утром Амелия вновь вернулась к дороге и смотрела в ту сторону, куда ей предстояло идти. Машин на дороге было очень мало, а те, что проезжали, проносились мимо, даже не снижая скорости. Впрочем, она и не наделась на то, что её кто-нибудь подвезет. Минуту спустя она уже шла вверх по обочине, радуясь тому, что её ноги, хорошо отдохнувшие за ночь, двигались уверено и легко. Первые два часа пути прошли незаметно. Амелия не видела вокруг себя ничего: она смотрела на дорогу и ни о чём не думала, погрузившись в тупое оцепенение, сковывавшее ум и ощущения. Прошел еще один час, когда женщина поняла, что ей хочется пить. Вода была с собой – в пластиковой бутылке, тёплая и с неприятным запахом. Вкуса Амелия не почувствовала и, аккуратно закрутив платье, засунула ее обратно за пояс. О еде она вспомнила лишь после долгого подъема. У нее закружилась голова, и Амелия решила дать себе короткий отдых. Первый раз за день она посмотрела вокруг. Разгоралось солнце, и в его свете исчезали тени сухих деревьев, стоявших по обочине дороги. Внизу темнел океан…
Однажды, Педро и его сокурсников отправили на пять дней на охрану военного аэродрома, расположенного неподалёку от Джамбы. Тогда, Амелия ещё не могла признаться себе в том, что тоскует без него. Она старалась казаться весёлой, беззаботной, но всё же в глубине души знала, что боится этой разлуки. Боится потому, что знала: война рано или поздно отберёт у нее любовь, как это случалось с подругами Амелии. Она чувствовала, что не в силах противиться этому, но не могла примириться с тем, что все могло случиться уже сегодня. Она так явственно ощущала в себе эту ещё не совершившуюся потерю, что иногда ловила себя на мысли о бесцельности ведущейся войны, о ее ненужности, и это пугало Амелию. И много лет спустя, и особенно сейчас, она стыдилась этих мыслей, прекрасно зная, что они не были достойны ни ее Педро, ни ее собственной судьбы. Более того, именно благодаря этому, она, в конце концов, и потеряла своего Педро, вложив заботу о нём в руки белого бога. Амелия знала точно, что никогда не была цельной натурой, хотя именно за эти ее качества ее и полюбил муж. Себе она могла признаться в том, что в жизни ей всегда не хватало веры, хотя она и искренне считала, что обрела ее в борьбе.
Эта любовь выбила почву из-под ее ног, заставила перечеркнуть полученные в Джамбе знания, ставшие основой ее жизненного уклада. Амелия со дня этой первой разлуки с Педро поняла, что не может отдать партии право распоряжаться их судьбой. Он принадлежал ей, и только он и она могли решать, когда и где они могли бороться за свое счастье, которое постепенно уходило от них. Амелия чувствовала свою вину перед мужем: благодаря ей они уехали из Джамбы и прожили затем в Уамбо несколько счастливых лет на положении беглецов, но она боялась мести. Партия оказалась великодушной и простила ее, но это не вернуло ей ее счастья, потому что взамен ей пришлось отдать Педро, который должен был опять уйти на войну, снова ставшей частью их жизни. Амелия знала, что она не вправе была просить чьей – либо помощи, чтобы оберегать свое счастье. Она должна была бороться за него сама, и поэтому сегодня шла к своему мужу и верила, что он ее ждёт...
Только на четвёртый день Амелия достигла конечной цели своего пути. Немного не дойдя до огромного железного моста через Кванзу, она повернула направо и несколько километров прошла по ведущей к устью этой реки дороге. Затем она двинулась напрямик через сухие пальмовые заросли и скоро поняла, что ей не нужно было этого делать: жёсткие острые листья сухой травы расцарапали ей руки. Но Амелия решила не останавливаться и, непременно, ещё до наступления ночи увидеть своего Педро. Их хижина казалась совсем заброшенной, когда она туда вошла. Плетеные из листьев стены покосились, уже готовые рухнуть под тяжестью изъеденных термитами бамбуковых палок, поддерживающих крышу. Чувствовался запах сгнившей травы. Амелия села у входа и стала ждать...
Ее тело нашли только через неделю. На него было неприятно смотреть, и поэтому португальский священник, случайно оказавшийся тогда в тех краях, не стал его трогать. Он лишь прочитал молитву и осенил Амелию святым крестом.
Таким, наверное, должен быть конец этой истории. Но судьба распорядилась иначе. Однако в глазах Амелии явно читалось сожаление о том, что Господь сохранил эту ненужную ей жизнь. Возвращаясь в Луанду, вглядываясь сквозь окно автомобиля в остывающую бездну океана, пожирающего у меня на глазах раскалённое солнце, я думал об этой женщине и искал ответ на вопрос о том, что такое истинное счастье?