Первым реагирует Ибаньес. Он идет к музыкальному центру, несколько секунд шарит, отыскивая ручку, регулирующую звук, наконец находит и собирается мягко ее повернуть.
Но не успевает. Музыка неожиданно сама по себе умолкает. И в тот же миг за окнами происходит ослепительно-белая вспышка — она длится не дольше секунды. Тотчас гаснет свет — и зал погружается в полную темноту. Вернее, не совсем все-таки полную: глазам, привыкшим к свету, только в первую минуту мрак кажется непроглядным. Но очень скоро стало возможно различить бледный свет в маленьких окошках — едва заметное призрачное свечение, вроде того что льется глубокой ночью от ущербной луны.
И тут послышались голоса:
— Ну вот! Теперь еще и свет пропал! Только этого нам не хватало!
— Эй, какую кнопку ты там нажал? Все выключилось…
— Я ничего не нажимал! Свет погас раньше.
— Была какая-то вспышка!
— Да, я видела молнию.
— А я никакой молнии не заметил.
— Где здесь у них пробки? Должен быть шкаф с…
— Господи!.. А это еще что такое?..
— Что… что происходит? Что там снаружи происходит?!
— Ребята, идите сюда… скорей! Вот это да!
— Да что там такое? Не толкайтесь!
— Небо, смотрите, небо… и звезды!
Все уже вышли наружу. Опустел темный зал с двумя бледными квадратами окон и прямоугольником побольше — дверным проемом как единственным ориентиром. Снаружи, на площади, звучат взволнованные голоса, по-детски восторженные возгласы. Они перебивают друг друга, и кажется, будто конца им не будет.
Уго выходит первым. Он задерживается на пороге и глядит вверх, потом неуверенно делает несколько шагов вперед, восхищенно вскрикивая. Все небо покрыто, усыпано, усеяно звездами. Все небо сейчас — сплошная россыпь света, миллионы крошечных точек, которые причудливым образом жмутся друг к другу и срастаются в гроздья, образуя зоны разной плотности. Но что больше всего впечатляет, так это невозмутимое спокойствие всего в целом. Звезды не вспыхивают и не мерцают — они излучают спокойный и холодный свет, в каждом случае с очень резко определенным источником, несмотря на обилие этих самых источников, — на черном фоне, черном как чернила, лишенном оттенков, совершенно одинаковом и бездонном. Нет ни одного облака. И только мягкий сухой ветерок, который и разогнал тучи, до сих пор еще кружит повсюду, вылизывая землю и скользя по коже чувственной лаской.
Остальные тоже начинают выходить. И никто в этот миг не способен испытывать ничего другого, кроме изумления и восхищения — самых непосредственных и элементарных.
— Это… это невероятно!
— Ты когда-нибудь видел что-нибудь подобное?
— Нет, такого — никогда… никогда, даже в тот раз… нет, и тогда было совсем не так, не так…
— Даже страх берет от такого… от такого!..
— Как чудесно!
Это зрелище не меркнет, не рассеивается и не исчерпывает себя, как закат солнца. Оно остается все таким же величественным. Весь простор небесного свода дышит покоем и чистотой, которые становятся все явственнее, по мере того как зрачки избавляются от напряжения и расширяются, забывая недобрый свет ламп, горевших в зале.
Только по прошествии нескольких минут, когда иссяк поток первых стихийных восторгов, начинают рождаться вопросы.
— Наверное, отключили электричество, везде отключили, поэтому видно сразу столько звезд…
— Может, отключили, а может, и нет. Надо сначала проверить пробки… Или еще что случилось, и надо просто…
— Нет. Это что-то другое. Не видно ни одного огонька во всей округе.
— Но ведь мы находимся довольно далеко от любого жилья.
— А я вот чего никак не могу понять… Как могло так быстро очиститься небо? Я выходил совсем недавно и…
— А вспышка — эта молния? Откуда взялась молния, если нет туч?
— Какая еще молния?
— А ты разве не видела?
— Наверное, это сухая гроза.
— Сухая гроза — она совсем другая. Сухая — значит, без дождя, а не без туч, без туч молний не бывает…
— Какая разница, что это было! Зато какой приятный ветерок — не холодный и не жаркий.
— Вот ветер и разогнал тучи.
Четверо мужчин и пять женщин образуют группу, которая веером развернулась в центре выложенной плитами площади. Их лица — бледные пятна, едва различимые при холодном и мертвом свете звезд. Каждого можно узнать только по голосу, по росту, по особому контуру прически, но вот черты лица разглядеть невозможно, они как-то суетливо искажаются, делаются все обманчивее, по мере того как ты пытаешься усмотреть хоть что-нибудь на блекло-молочном овале. Точно так же окружающие предметы превращаются в огромные темные фигуры, и никак нельзя определить, то ли это кроны деревьев колышутся от ветра, то ли нас обманывает зрение, когда мы силимся поточнее разглядеть их очертания. Зато голоса звучат отчетливо, обычно, а ветерок, гуляющий по площади, тепл, бодр и совершенно лишен материальности.
— Ньевес, где там находятся пробки?
Это спрашивает Уго — он повернул голову вправо, туда, откуда только что доносился детский голос Ньевес.
— Сразу как войдешь — справа, — отвечает Ньевес. — Это вроде закрытого шкафа. Ключ лежит сверху.