Задача разведчиков была ясна: или незаметно подползти к окопу и, бросив гранату, сразу бежать назад, или, проникнув в окоп, перерезать дозорных, и, захватив их оружие, вернуться к своим, гордо похваляясь трофеями, или, совсем уж джигитский поступок — зарезать одного и заминировать труп, а второго приволочь к себе живым. На большее такой маленькой группе рассчитывать не приходилось.
Очередная ракета. Двое застыли. Дроздов видел их, а они его нет — в бруствере было сделано хитрое маскирующее углубление, позволявшее оставаться невидимым снизу, со склона. До ближайшего оставалось метров шестьдесят-семьдесят, до второго, за валуном, восемьдесят- девяносто. Дроздов даже успел различить серое лицо ближнего, его предельное напряжение. Он был с бородой, не молодой и не старый — лет тридцати-тридцати пяти. «Матери тогда было двадцать восемь, тем пятнадцать-шестнадцать, сейчас ей сорок четыре, значит, этим должно быть тридцать один-тридцать два».
Когда вновь вспыхнула ракета, ближний был уже метрах в пятидесяти. Со следующей позиции он мог бросить гранату — пора было начинать. Дроздов стал целиться в дальнего, что за валуном. Тот, видимо, чувствовал себя в полной безопасности: его вязаная шапочка слишком уж беспечно высовывалась из-за камня — бездействие Дроздова явно усыпило его бдительность. К тому же они знали, что мерзнуть в дозоре у федералов всегда назначают первогодков, и если они так долго их не обнаружили, то наверняка спят. Изнеженные сопляки, не способные убить, дрожащие от одного звука гортанного акцента, видят во сне своих грудастых и задастых коров-мамаш.
Короткая очередь гулким эхом прорезала ночь и пошла гулять отзвуками по распадку. Только что торчащая над валуном шапочка неестественно дернулась и пропала. Это было попадание в десятку. Видимо, тот нерв, что не дал возможности Дроздову окончить снайперскую школу, наконец успокоился и уже не мешал плавно спускать курок. Он целился недолго — ракета все еще горела. Ближний бородач распластался лицом вниз, стараясь втиснуться в каменистый склон. Ему некуда было деться, его уже никто не прикрывал, а бежать назад к камням было далеко. Дроздов же ждал, что он побежит все-таки назад, покажет спину, наклонится… и тогда появится возможность всадить очередь снизу, под бронежилет… в промежность.
Ракета погасла, Галеев очнулся и начал поливать из своего укрытия в небо трассерами. «Духи» тут же стали отвечать из «зеленки» — оказывается, их было там много, а эти двое всего лишь нечто вроде авангарда диверсионной группы. В свою очередь Галеев, бегая с места на место, создавал впечатление, что в траншее засел целый взвод. Сосредоточив весь огонь на изображавшем «море огня» клубном работнике, отряд в «зеленке» лишил последнего прикрытия своего лежащего перед окопом товарища. Дроздов спокойно дожидался «света», не обращая внимания на надрывавшийся от звонков телефон. Он и так хорошо видел цель, и если бы «дух» сделал хоть малейшее движение в любую сторону… Но «дух» лежал ничком, как мертвый, оцепенел, а может, молился… Взлетело сразу несколько ракет и стало светло как ярким днем, сигнал тревоги в тылу сливался с беспорядочной стрельбой… Уже было слышно, как с бряцанием приближается тревожная группа, когда Дроздов выпустил длинную очередь в голову застывшего в ужасе чеченца.