Выпал мне случай беззаботно посидеть в уютном скверике, любуясь стаями голубей и
детворой, которая бегала наперегонки со щенком. Возле меня присел старичок и тоже
принялся наблюдать за весёлой детской вознёй.
— Кузя! Кузя, иди сюда, не прячься, позвал пёсика мальчик.
— И этот Кузя! Задумчиво произнёс дедушка.
— Хороший пёсик, люблю собак, — сказала я, глаз не отрывая от щенка.
— Этот мелкий, а у меня тоже Кузя был, только покрупнее, — ответил старичок. — Я щенка
Кузей назвал, потому что не знал, большим вырастет или мелким. Если маленьким, то Кузей и
останется, а большим вымахает — Кузьмой будет зваться — солидно.
И у меня вырос Кузьма, лохматый, угрюмый, с басовитым лаем. Что-то в его крови было от
кавказских овчарок, только ростом не вышел. Но сторож был знатный. Я ему будку соорудил,
цепь длинную, толстую и крепкий ошейник
Цепь была длинной, Кузьма на привязи мог обходить пол двора. А когда ему хотелось
вздремнуть, забирался в конуру, гремя цепью. Вот так весь день цепь и гремела — из конуры, в
конуру. Умом Кузьма, может, и не отличался, команды не выполнял, но хозяйственником был
знатным. Он знал, что у него есть миска, цепь, конура, и чтоб в миску что-нибудь положили,
надо чужаков во двор не впускать. Иногда, когда я присаживался во дворе на лавке покурить,
сзади меня слышался звон его цепи и он клал свою лохматую голову мне на колени
Я хотел ещё ему компаньона завести, чтоб не скучно было одному службу нести, но нового
щенка он едва не загрыз и на меня обиделся на два дня. Щенка я отдал знакомым, и только
после этого Кузьма успокоился. Пёс до такой степени был жадный до своей «должности», что
даже не любил, когда я его отвязывал ненадолго. Сам мне в зубах ошейник нёс да и шею
подставлял.
Оно бы и ничего, да стареть стал Кузьма, едва перешагнув одиннадцать годков. Мелкие собачонки дольше живут, а мой то медведь почти. Стал прихрамывать на задние лапы да
головой трясти. У человека бы, может, признаки болезнь Паркинсона, а кто же псу диагнозы
ставить будет, да ещё и дворовому? Дошло до того, что еле со своей конуры вылезал. Я ему
цепь снял с ошейником: «Гуляй по двору, налегке». А он цепь в зубах за мной тягает:
привязывай, мол, я ещё послужу. Решил цепь верёвкой заменить. Так он перегрыз её и
обиделся.
«Что же ты, старый жмот, так свои вериги-то жалеешь? Отдыхай уже, ведь еле ногами
дрыгаешь», — журил я пса, а тот смотрел на меня слезящимися глазами да тряс головой, «Эх,
старик, ты, я вижу, совсем умирать собрался. Как же мой двор-то без тебя будет? Кто же твои
цепи донашивать будет?» трепал я его по ушам
А Кузьме становилось всё хуже и хуже. Если человек ещё борется со старостью: вставляет
зубы, красит волосы, молодится, то пёс.. На него старость напала с яростью, с каждым разом
его цепь гремела всё медленнее, когда я курил на лавочке, а он шёл ко мне за порцией ласки.
Ая всё думал: Хоть бы он не умер в будке, мне же тогда его вытаскивать надо будет.
И я накаркал. Кузьма из будки не вышел. Я с огромным трудом вытащил его тело. Цепь с
ошейником швырнул обратно в Конуру, а пса отнёс к старому абрикосу и почти весь вечер
копал ему могилу. Земля была твёрдая, и я порядком умаялся. А потом, чувствуя боль в спине
и ногах, плюхнулся на свою лавку, намереваясь выкурить сигарету. Я уже сделал хорошую
затяжку и тут забыл выдохнуть дым. Я услышал привычный звук — гремящей собачьей цепи
за спиной. Этот звук я слышал годами. Он означал, что Кузьма вылезает из будки и идёт ко
мне, чтобы я погладил его по голове... Но ведь пса-то я только что похоронил! Кто же тогда
гремит цепью у меня за спиной? Моя шея одеревенела, по спине пополз мороз. Я каждой
волосинкой на голове ощущал, что кто-то смотрит мне в спину. Смотрит тот, кто выволок эту
цепь из конуры! И что мне делать? Что, если то, что гремит цепью, сейчас ещё и положит
голову мне на колени? Очень хотелось оглянуться, но внутренний голос мне кричал: «Не смей,
если оглянешься — пропадёшь Сиди, не двигайся, оно уйдёт само» И оно ушло, последний раз
звякнув цепью у моих ног, ушло. Возле меня действительно лежала цепь с ошейником.
Я помню, тогда пошёл на веранду и выпил почти бутылку водки. Пил и не пьянел, а в ушах
звенела цепь. Это как же надо было преданно служить, чтобы и после смерти прийти на
привязь? А я ведь планировал поселить в той будке молодого пса и ошейник с цепью ему
надеть. Но теперь стал понимать: не даст Кузьма житья новому псу в своей конуре. Придётся
всё сжечь, а цепь выбросить. Так я и поступил.
Много у меня после Кузьмы было собак, больших и маленьких, Я так и не понял, почему так
получилось с Кузьмой, зато ли предан он мне был слишком, то ли жаден до своего имущества,
то ли просто не понял, что умер. Но он показал, что и за гранью этого мира нет пустоты.