1-е тысячелетие до нашей эры начнется тогда же, когда бронзовый век сменится железным.
В это же время в Израиле наступает период монархии. Саул (по-еврейски "Shaoul" значит "Желанный") — первый царь Израиля.
Та иерархия, которую мы видим в библейских книгах, дает пророкам преимущество над царями. Один из пророков — против собственной воли — полагает начало монархии, другие будут возвещать ее конец.
Можно удивиться, что ни рождение Саула, ни рождение Давида не описывается как что-то чудесное. Эту нишу занимает рождение судьи и пророка Самуила (1 Цар 2. 1-21; ср. 9. И): он дарован Богом бесплодной женщине Анне, столь удрученной своим горем, что священник, видящий, как она молится в святилище, думает, что она пьяна. Когда Бог внемлет ее мольбе, она возносит такую победную песнь, которая вполне соответствует рождению какого-нибудь военачальника (1 Цар 2. 1-10).
Однако Анна рождает Самуила, а Самуил не станет военачальником. Уместно спросить: а не относилась ли эта воинственная песнь первоначально к рождению Саула?
Происхождение монархии рассматривалось поздними редакторами как смесь добра и зла, которую невозможно напрямую приписывать чудным делам Божиим. Отсюда и перемена места этой древней песни с ее батальными и победными акцентами — песни, которая в один прекрасный день вдохновит "Песнь Богородицы" (Лк 1. 46-55).
О начале царствования Саула повествуется трижды. В 1 Цар 9. 1 - 10. 16 Саул после помазания на царство входит в состояние пророческого транса. В 1 Цар 10. 17-26 обрамление военное, и повествование подчеркивает исполинский рост Саула. Не потому ли ему понадобилось прятаться в обозе?
Его не помазывают на царство, а провозглашают царем. В 1 Цар 10. 27 - 11.15 Саул рассекает на части пару волов, и этот жест вызывает столько страха и уважения, что сподвигает колена Израилевы на победу, которая оборачивается для Саула новым возведением на царствование. Самуил призывает не обольщаться тем, что обстоятельства сложились в пользу монархии; из его речи следует, что монархия — зло, которое Бог только терпит (1 Цар 12. 1-25).
Эта речь — эхо первого обличения монархии, прозвучавшего из уст того же пророка (1 Цар & 10-22). Предваряя всю историю режима, он предвозвестил огосударствление, которое сделает каждого подданного рабом, обслуживающим богатства и войны царя. Тем не менее, это предсказание начнет сбываться только во времена Соломона и, особенно, во времена его сына. Саул же будет просто не способен исполнить и даже постичь подобную программу. Ни атмосфера того времени, ни, тем более, его собственный характер ему этого не позволят.
Его образ останется символом того Израиля, который еще не очень-то отличается от Ханаана. Сигналом к смене эпох послужит экспансия филистимлян — народа чужеродного, пришедшего из-за моря. Писатель представляет их как обладателей "тридцати тысяч колесниц и шести тысяч конницы" (1 Цар 13. 5), а также, что особенно важно, как обладателей монополии на производство железных орудий (1 Цар 13. 19-22).
В конце концов, они достигнут территории Галилеи. Именно там Саул окончит свою жизнь в борьбе с ними. А пока доминирующей особенностью его царствования будет неопределенность функций царя, жертвой чего он и окажется. Такой неясный статус очень точно соответствует страху, который живет в его душе.
Поначалу же он становится жертвой двойственной и очень примитивной формы профетизма — бреда. Свидетели удивляются (1 Цар 10. И). Рассказ о деятельности Саула обрамлен двумя преступлениями, за которые он платит своим низложением. Он совершил обряд жертвоприношения, узурпировав место Самуила (1 Цар 13. 7-15).
Трофеи, которые Саул должен был уничтожить во имя "заклятия", он сохранил, чтобы использовать их для жертвоприношения (1 Цар 15. 15, 21-23). Виновен он или нет, речь всё время идет о превышении им своих полномочий. Такая ситуация тем более поразительна, что Израиль, вплоть до Вавилонского пленения, будет предпочитать более определенное различение функций царя, священника и пророка, в то время как у первого царя они остаются смешанными, что делает его фигурой архаичной.
Действия, которые в эпоху Судей представлялись насилием, допустимым в силу обычаев, у Саула приобретают вид каких-то совершенно не приемлемых крайностей. Так, Саул готов убить собственного сына, чтобы исполнить обет (1 Цар 14. 44): подобная черта, о которой без малейшего сомнения рассказывается в связи с Иеффаем (Суд 11. 35-37), осуждается в Сауле. Он пойдет намного дальше: желая истребить в Номве "восемьдесят пять священников, носивших льняной ефод" (1 Цар 22. 18*), он, когда его телохранители погнушаются это сделать, поручит то же самое потомку Исава. Крайности, святотатство, а также страх, который могла успокоить только арфа прекрасного юноши из Вифлеема по имени Давид.
Давид появляется тогда, когда Саул клонится к закату. Ребенок Давид убивает великана- филистимлянина Голиафа, не пожелав облачаться в доспехи, которые предлагал ему царь; Давида величают женщины; Саул терзается ревностью. Он проявит к юноше столько же ненависти, сколько и любви.
Саул оказывается двойником Давида — двойником того солнца, которое, в силу только того, что оно солнце, вытесняет Саула в ночную тьму. Может быть, самый драгоценный плод истории отринутого царя — знание о том, что этот человек был любим, память о слезах, которые проливал Самуил, произнесший вердикт о его низложении (1 Цар 15. 26, 35). Трудно не предположить, что Бог упрекает Самуила за его плач о падении Саула (1 Цар 16. 1), чтобы не показать, что в это же время плачет и Он Сам.
Кузнецов не было во всей земле Израильской; ибо филистимляне опасались , чтобы евреи не сделали меча или копья.
1 Цар 13. 19
Любви и Мира, братья и сестры!
Храни Вас Господь!
Подписывайтесь на наш Telegram-канал, чтобы увидеть больше!