Мы жили на самой окраине Керчи, в районе со скучным названием Стройгородок, и насколько я помню, он считался именно городским районом, хотя по пути из центра города мы проезжали на автобусе село Капканы, то есть, оно было ближе, чем наши дома.
Первым моим воспоминанием могу считать это: я лежу на какой-то раскладушечке, в тени кустов и через их листья светит яркое солнце. Уже потом я увидела фото, и усомнилась, а точно ли это моё воспоминание, а не впечатление от рассказа мамы или как раз от этого старенького чёрно-белого снимка. На нём я, упакованная по-младенчески, действительно лежу неподвижным свёртком на самодельной крошечной лежанке. И точно помню, что это в общем дворе, который густо зарос кустами сирени. Могла ли я помнить это, если на фото мне явно меньше года, не знаю…
Наш дом, в два этажа на два подъезда находился на самом краю района. Дом в жёлтой штукатурке с серой шиферной крышей. Когда позже мы съезжали оттуда, получив квартиру в пятиэтажке на автовокзале, дом готовили на снос, но вот прошло больше сорока лет, да что там, почти полвека, а он, как и все такие же однотипные дома в Стройгородке, всё ещё стоит, и перед ним так же растёт дикая сирень, которая нам казалась когда-то огромным садом.
В двери подъезда вели несколько каменных ступеней, на широких бордюрах летом сидели соседи, переговариваясь. А старые массивные деревянные перила поднимались на второй этаж, где меж двух квартир была просторная площадка, отгороженная от лестничного пролёта теми же деревянными балясинами. Зимой мы там играли.
Мы жили во втором подъезде, на втором этаже, в квартире номер семь. Там было три комнаты, кладовка и маленькая кухня. И – никаких удобств. Колонка с водой на улице, за углом дома. И на каждые несколько окрестных домов – белые каменные уборные с дощатыми дверями и выгребной ямой у задней стенки. Зимой для нас мама ставила в кладовке ведро, накрывая его газетой. Да, и конечно, нам все три комнаты не принадлежали. Поначалу, когда мы въехали в дом на Ученической, вся семья, то есть, родители и мы с братом жили в одной небольшой комнате, выходящей окном во двор с сиренью. А две других комнаты – большую и совсем маленькую – они выходили окнами на огороды за домом, занимала другая семья.
Саму нашу комнату я помню плохо. Был большой стол, накрытый малиновой бархатной скатертью с помпошками, и под столом мы играли, а потому что места особенно не было. Совсем крошечной я спала в коляске, доводила родителей непрестанным ором, и мама, смеясь, рассказывала, как устав меня качать, папа в отчаянии тряс коляску за ручку, а я меняла ритм рыданий, выкрикивая прерывистое А!А!А!
У каждой семьи кроме комнат в доме были летние кухни, и те самые дощатые сараи, в моей памяти весьма величественные – высокие, с большими, но перекошенными старыми дверями. За линией сараев как раз и располагались летние кухни, такие типа времянки – домишки без отопления, но с какой-то там плиткой, столом и старыми полками. В летней кухне можно было готовить, закатывая всякие стеклянные банки, а ещё мы там мылись, натаскав воды из уличной колонки. Друзья моих родителей, которые жили в доме поновее, но без эдакой роскоши, как летняя кухня, приходили к нам помыться.
Я помню, там стоял прохладный полумрак, а снаружи дикая летняя жара, и чудесное было дерево, огромное и толстое, которое росло криво, почти уложив ствол на крышу времянки. Мы, конечно, на него лазили и верхняя часть ствола была вылощена нашими сандалетами. Сидеть там наверху было удобно и здорово.
Кроме таких кухонек были ещё огороды, чуть поодаль, краем выходили в степь. Уж не знаю, что там сажалось моими родителями, потому что папа дома бывал нечасто, он уже тогда ходил в загранрейсы, а мама ездила на работу с нашей окраины в самый центр города, но вот горошек я помню чётко. Я вообще в раннем детстве была рыдалица и страдалица, плакса и злючка. Есть фото, где я сижу, надутая, крепко вцепившись одной рукой в другую повыше запястья. Это я так себя растравляла, чтоб рёва было побольше, рыдала и одновременно щипала себя за руку.
Так вот, папа, чтоб меня утешить, протягивал руку и говорил, - ну что, Лёшка, пойдем смотреть горошек?
Это у меня такое домашнее имя было - Лёша)))
И я тут же забывала про обиды и слёзы, хваталась за его ладонь, и мы шли по двору, дальше, мимо колонки, в просторную светлую степь, от которой огороды были отделены незначительной изгородью из протянутых проволок. И там, на грядках росли крошечные кучерявые кустики, сперва усыпанные неяркими цветочками, а после – вот чудо – стручками с настоящим горошком! Наверное, там рос и лук, и картошка всякая, но – горошек! Это было для меня главным.
Мои воспоминания сейчас похожи на круги, что расходятся от центральной точки. Это тот маленький мир, который был вокруг меня, облегал меня плотно, как скорлупа или одежда. Каждую часть этого маленького мира можно приближать и рассматривать более пристально, вспоминая мелкие подробности, и я их тоже запишу. А пока я просто намечаю общие очертания моего тогдашнего мира.
И сюда, конечно же, входят еще несколько вещей. За торцевой стеной дома, за краем двора, по тропинке нужно было спуститься и там – совсем небольшое озерцо, с берегами, поросшими тростником и мокрой травищей. «Болото», говорили все. И на болоте мы тоже проводили немало времени. Помню шалаш, в который мы как-то умыкнули патефон. И несколько пластиночек к нему. Патефон заводился ручкой, на пластинку опускалась короткая толстая иголка, и через шипение и треск начиналась музыка. Неудивительно – музыка, а удивительно что – на болоте! Пацаны, конечно же, строили плот и пытались на нем путешествовать от берега к берегу, уж не помню, с каким успехом, но болото наше было маленьким и неглубоким. Зато лягушек в нём было полно, и они оглушительно орали весенними ночами.
Кроме лягушек ночами были слышны и более суровые звуки – за болотом, за грунтовой дорогой, располагалась воинская часть, она и сейчас там есть. И в ночи по этой дороге довольно часто, ревя и громыхая, проезжала всякая военная техника. Я просыпалась, смотрела на потолок и мне, маленькой, было страшно и неуютно.
Такой же полноценной частью маленького мира была вечная поленница старых шпал на обочине дороги, мощеной круглыми блестящими булыжниками. На первом фото в предисловии я как раз с этими шпалами (и котом). А мощёная дорога сама по себе тот ещё объект, помню, как пацаны гоняли там на великах, и устраивали гонки детских колясок. Вела дорога в мир побольше - к домам на других улицах, к магазинам на обочинах городской уже трассы, к автобусной остановке и дальше, через дорогу - к морю. О море отдельно надо, потому что - много его было у нас...
(продолжение следует)