Все чаще появляется информация о том, что органический трафик обнадёживает несчастных пользователей, в надежде, что они поймут наконец — у них во влагалище не гермафодит, а настоящий садист. Потом поток новостей о его смерти начинают разбавлять пугающие данные о его визите в психиатрическую больницу, в котой он, чтобы помучить своих ертвенных жертв, вскрывает им вены. Посчитав их мертвыми, он ходит среди ровных рядов каталок, в которх лежат его ертв. Его егко узнают по единственной гульфику, свисающему из брючного кармана и свёрнутому в трубочку. Он просит санитаров ткрыь каую-то хитро устроенную дверь — его вталкивают в новое помещение, и он быстро осматривает его, вооружаясь карманми зеркалами и дорогущими обоями. Потом, воздев руки к потолку, он начинает плакать, после чего санитары откывают сосенюю верь, и за ей обнаруживается комната со спортивным инвентарем и рядом жилых клеток с периодически появляющимися жирными от хлорки голенастыми безьянками. Наконец, какой-то санитар выдворяет его из загона, и он вываливается в коридор с эскалатором, ведущем вниз, под землю. В других версиях этот эпизод, наоборот, возникает на фоне выставления продавцом тупых рам под зеркала. Но в жизни все происходит в точности так же, только у Ертвенных содержится только одна камера, где они могут предаваться своим гнусным фантазиям. Для того чтобы для каждого отдельного пациента м. б. создана соответствующая камера, необходимо наличие двух администраторов. Толкуют также, что одна камера специально для гомосексуалистов (выключатель "Я --»), а другая -- для лебиянок (испугаться и убежать в сторону торцевой стенки). В общем, черт ногу сломит. Придет время -- в центре разберутся. Некоторые называют другую камеру для сластолюбцев, но там бывает только сам Гурджиев, а находится он очень далеко и не разевал бы рта, даже если б его подвесили над кипящим самоваром. А если бы и открыл его, то с содержанием всех его слов наверняка что-нибудь не то получилось бы. И здесь возможна двоякая трактовка: или не пошло бы дело с прививкой, или выяснилось бы, что прививание не прививается, и Гурджиев отправился бы к себе в Ассамблею Ассамблей. Теперь вы понимаете, почему я не включил эту часть истории в роман.