Кто я?
Я подставляю своё лицо мелким кусочкам льда с неба и глубоко затягиваюсь горькой сигаретой. Как хорошо! С первым снегом всегда чувствуешь себя так, как будто вступаешь в новую жизнь. Словно змея, сбросившая кожу и переродившаяся вновь.
Эта мысль опускает меня на землю. Я смотрю по сторонам: мимо идут люди, они пренебрежительно скользят по мне колючими глазами, как будто царапая ими. Любоваться особо не на что: оранжевая жилетка поверх изношенной куртки, лопата для снега лежит сбоку. Но дело даже не в этом. Город у нас большой, не все знают, кто я такой.
Я тот с кем вы будете опасаться поздороваться за руку. Тот, о ком скажут: «Сам виноват!» Тот, кто часто без денег, но не потому что лентяй. На моих пальцах чёрные печати-клейма. Я бывший заключённый.
Поколение обожжённых
Мы были из поколения конца шестидесятых. Выросли на примерах Д’Артаньяна и Гагарина, а угодили в кризисы конца 80-х и начала 90-х. Вот когда реальность расходится с идеалами! До армии я был совсем зелёный, глупый мальчишка, мечтавший о славе и подвигах Зайцева и Матросова, рвавшийся защищать Родину, даже радовавшийся в душе, когда узнал, что отправят в Афганистан.
Но реальность – это не кино и книжки. Безводная пустыня, голод и жажда открыли мне глаза ни нищету и неподготовленность нашей армии к этой войне. А смерти друзей – на то, что наше государство гораздо охотнее жертвует людьми, чем финансами. Это и сейчас так же…
Вернулся я совсем другим, угрюмым и тёмным. Как мутное обожжённое стекло, которое нужно потереть чистой материей, чтобы очистить. Но не нашлось такой руки, чтобы сделала это. Родители не понимали, что происходит. Они просто радовались, что сын дома. Ребята помладше походили на меня пару лет назад. А с товарищами по несчастью мне было встречаться очень тяжело.
Неправильная дорога
Я отучился, получив свои вторые корочки. До армии был сварщиком, теперь ещё и каменщиком стал. Но рабочие перспективы меня на тот момент не особо привлекали. Началась совсем другая жизнь, и я в ней пошёл самой неправильной дорогой.
С ребятами мы сколотили группу и стали заниматься крышеванием. Были мы тогда зелёные и быковатые, глупые совсем. И я не лучше других, насмотрелся резни и кровищи, и никак это из меня выйти не могло.
Охраняли мы мужика одного, а он стал оплату зажимать. Приехали разобраться, а он героя включил. Мы его и побили. Вынесли из дома телевизор, магнитофон, деньги и ещё что-то по мелочи. Думали, что проучили, а оказалось, убили. Присудили мне 12 лет. Помню, как мама голосила на суде, а отец стоял с серым лицом. Я и сам полумёртвый был от страха, только и думал: вот и закончилась жизнь.
Я и четыре стены
Одна из моих наколок на пальцах так и называется: заключённый в четырёх стенах. Это перстень с пятью точками, одна посередине, и четыре по сторонам, охраняют её, чтобы не убежала.
12 лет – большой отрезок жизни, целая отдельная судьба. Но я не люблю вспоминать об этом времени. К счастью, мне удалось как-то остаться мужиком, пройти через все испытания. Хотя бывало всякое, и, к моему стыду, приходилось иногда просить помощи у родителей. И они выручали, собирали последнее с нищенской пенсии и высылали мне. На зоне всегда кажется, что главное – выйти. А там всё сложится, лишь бы перетерпеть!
Вторая наколка – заштрихованный прямоугольник на пальце. Означает, что я отмотал срок от звонка до звонка. Кто знает, как бы всё сложилось, выйди я раньше?
Дивный новый мир
Вернувшись из колонии, я попал словно в другой мир. Не в другую страну или город, а на иную планету. И я на ней был пришельцем. Родители умерли, пока я мотал срок. Мама не дожила восьми месяцев, а отец ушёл через пару лет после суда. Так, убив одного, я приписал к нему ещё двух.
Поддержать меня было некому, в глаза глядели ужасающая бедность и одиночество. Хорошо хоть жильё осталось. Я точно знал, что мать делала небольшие накопления к моему освобождению, чтобы легче было встать на ноги, но ничего не обнаружилось. Потом я узнал, что дальняя родня быстренько прибрала всё, как только узнала. Махнул на них рукой.
Стыдно сказать, но в первые месяцы свободы мне пришлось побираться. Однажды я не ел 3 дня, и уже терял сознание от голода. Когда пошёл с протянутой рукой, немногие подавали. Молодой, здоровый – иди работать! Как объяснить, что такого, как я, нигде не берут?
Бывшие товарищи и одноклассники за это время чего-то добились, сделали карьеры и удачные инвестиции. А я остался за бортом. Переступая через себя, пытался просить помощи, но везде получил категоричный отказ. Обращаясь в фонды и группы поддержки, слышал более мягкое, но всё то же: «За что сидели? Ах, извините, помочь ничем не можем! Нет средств». Когда я уже почти совсем отчаялся, неожиданно пришла помощь.
Помощь или отвержение
Однажды меня, озябшего и голодного, приметил директор одного кафе. Был он с виду маленький, шустрый, весь как будто на шарнирах. Расспросил, что да как, я честно ответил. Он посмотрел ещё раз, более внимательно, и, прикинув что-то в уме, бросил: «Пойдём!» В тот день, семь лет назад, я получил эту работу.
На тот момент у них запил дворник, он же был и грузчиком. Ящики раскидать некому, продукты таят. Вот директор и позвал меня. Сначала работал на испытательном сроке совсем за копейки, потом взяли на постоянную за 15 тысяч. А я был рад-радёшенек!
Но человек такое существо, которому всегда хочется чего-то большего. Проработав 2 года, я набрался смелости и пришёл к директору с моими корочками. Мол, и то могу, и это, знаю, что вам на другой объект рабочие нужны. Он посмотрел на меня, вздохнул и отказал: такие не нужны. Я психанул: за всё время ни единого нарекания, уйду ведь! Директор улыбнулся: уходи, куда тебя с волчьим билетом при нынешней безработице возьмут? И он прав, пришлось остаться.
Сейчас мне чуть за 50, а я чувствую себя стариком. Современному поколению я таким и кажусь: жалкий седой дед с метёлкой. Но внутри я ещё живой, мне хочется того же, что и вам: любви, тепла, какого-то развития. Оказывается, и на воле можно чувствовать себя, как за решёткой. Ведь мне положен строгий предел, перешагнуть который не позволено.
Для экономики государства я, скорее, балласт, ведь пользы от меня мало. Для бывших зэков у нас вся жизнь становится продолжением срока. А ведь мы тоже граждане и могли бы приносить пользу. Нужно лишь протянуть руку, чтобы помочь подняться. Но в ответ на наши просьбы мы получаем только пинки и крики.
У меня в голове засела мысль: что-то не так с этой системой, если упавших государство прокатывает, как каток. А нужна всего-то какая-нибудь поддерживающая программа, чтобы очухаться в первое время, и чуть-чуть меньше осуждения. Ведь я уже наказан за своё преступление и довольно сурово!
Потери и потерянные
Погибших на войне относят к людским потерям и припечатывают клеймом дежурного почтения. Оно не оставляет возможности для сомнений. Кто был четным и смелым парнем, кто трусил и отсиживался – оба попали под огонь, и оба равны теперь.
А тем, кто остался в живых, нужно ещё доказать, что они люди. Ведь у нас в России это не само собой разумеется. Я вот не справился, выпал, как груздь из корзинки. И теперь лежу на пыльной дороге, надеясь на какое-то чудо. Мне бы встать, да сил нет.