В моих командирских планах появился пункт: - провести беседу с жёнами лётчиков звена о соблюдении предполётного режима. Тема мне хорошо известная, и без подготовки могу прочитать целую лекцию. Сам я к предполётному режиму отношусь трепетно: всегда отдыхаю перед лётными сменами столько, сколько требует Наставление по производству полётами. И семью настроил так, чтобы в это время меня никто не тревожил. Да и условия у лётчиков для этого были. Двухкомнатная квартира выделялась, если появлялись дети. Это не роскошь, а возможность уединиться лётчику для предполётного отдыха в отдельной комнате.
Пункт есть, но выполнять его я не спешил. Претила мне эта мысль. Для начала переговорил с Карамазовыми и не единожды. Толку не было. Предупредил их, что мне придётся провести с их жёнами воспитательную беседу. Им было это по барабану. Но я тянул резину с этой беседой, ждал, когда во мне накопится критическая масса недовольства нарушениями предполётного режима подчинёнными. Да и времени у меня особо не было разгуливать: летал на полной загрузке.
Судите сами: за август месяц сделал 35 полётов с общим налётом 25 часов. Такого месячного налёта у меня ещё не было ни разу в практике. 11 лётных смен! За месяц прошёл программу маневренных воздушных боёв парой. Получил допуск к сложному пилотажу на малой высоте и отлетал самостоятельные полёты. Вылетел сам ночью после длительного перерыва и восстановился в простых метеоусловиях. А конец месяца прошёл под знаком полигона. Я уже и забыл когда бомбил и стрелял.
Подход к полётам на полигон в Мерзебурге был гораздо серьёзнее, чем в Орловке. Без преодоления ПВО и воздушной разведки не обходился ни один вылет на полигон. Карта для разведки быстро вытиралась от частого использования, ведь на ней надо было делать пометки, стирать их, и в пакет её не помещали. Полигон был микроскопический, крутиться на нём надо было чёртом, чтобы никто тебе не подрезал на маневре и не выскочить за границы полигона. Пришлось выучить все кусты на подходе к мишенному полю, чтобы находить мишени при плохой видимости. А плохая видимость была частенько. Мишень проявлялась только на пикировании. Командир полка оказался мужиком рисковым, не признавал плохой видимости.
Мне пришлось капитально попотеть, чтобы не мешать на полигоне старожилам полка, которые знали мишенное поле лучше, чем свои пять пальцев. Я так резко действовал рулями на противозенитных маневрах, что меня поначалу слегка укачивало, но потом влетался, поймал темп работы группой на полигоне и проблем у меня не было.
Однако были поначалу у меня проблемы с бомбометанием. Пара двояков в Лётной книжке стоит. Именно - за сброс бомб. А стрельба из пушки и НУРами в этих же полётах была удачной. Оценки: 4 и 5. Потом и бомбометание подтянулось.
Мои старлеи тоже оживились, когда начались парные и звеньевые полёты. Я заметил, что они снисходительно ко мне относились, а ведомый пытался меня опекать на воздушных боях. Смотрел на это сквозь пальцы: имеют право везунчики так ко мне относиться в профессиональном плане, ведь я только выхожу на их уровень. Но я знал, что опыт гораздо важнее текущего уровня, именно опыт увеличивает выживаемость истребителя. Если он вдумчиво относится к своей профессии.
Я присматривался к своим летунам, пытался оценить их надёжность в воздухе. Николай Т. у меня сомнений не вызывал, но он вскоре уйдёт, а молодёжь останется.
Случай не заставил себя долго ждать.
Полк кому-то подыгрывал на учениях. На нашем аэродроме сидели посредники-проверяющие.
Моей паре выпало задание сделать имитацию атаки на воздушную цель. Простой перехват на большой высоте. Проинструктировал Карамазова-2, чтобы он «сосал крыло», прицел не включал, во избежание помех на моём индикаторе, я сам отработаю. Если у меня не будет получаться, то дам команду работать по цели ему. Всё просто. Лётчику 1-го класса — нечего делать!
Карамазов-2 согласно покивал головой.
Наводимся. Ведомый «сосёт крыло» в правом пеленге. Обнаруживаю по командам ОБУ (офицера боевого управления) цель, захватываю, жду входа цели в зону поражения, чтобы сделать имитацию пуска ракет. Только собрался нажать боевую кнопку, как ОБУ даёт мне отворот влево на другую цель, мол, это не ваша цель. И сразу подсказывает новый курс. Я поворачиваю голову в сторону разворота и обнаруживаю новую цель, которая тянет за собой инверсионный след на встречном курсе выше нас. Энергично, не контролируя ведомого, — 1-й класс у человека — разворачиваюсь на цель, догоняю её и успешно имитирую пуски ракет. ОБУ даёт мне высоту и курс на привод нашего аэродрома. Занимаю высоту и курс.
Проверяю ведомого. Его не видно. Запрашиваю его место. Отвечает, мол, справа на месте. Сделал крены, осмотрел пространство — нет ведомого. Куда он делся? Опять запрашиваю. Ведомый удивляется, мол, вот он я, туточки, справа на месте. Делаю небольшую змейку, чтобы осмотреться, потом переворачиваю самолёт. Ведомого нет. Холодок ползёт по спине: потерял ведомого. Какой позор! Господи, сам никогда не терялся, ведомого ни разу не терял. И вот — угораздило.
Меня переводят на радиоканал посадки. Давлюсь словами, докладываю РП, что иду на аэродром. РП не проявляет никакого интереса к моему одиночному статусу. Спокойно даёт условия подхода и посадки.
На аэродроме жду ведомого у самолёта, он тоже прорезался в эфире вскоре после меня. Надо договориться что будем брехать начальству. Мне уже понятно, что он начхал на мои инструкции, решил меня подстраховать, включил прицел и работал по первой цели. Но увлёкся и пропустил команду ОБУ на перенацеливание пары. Я развернулся, а он в это время пялился в прицел.
Ведомый подошёл со сконфуженным видом, но виниться и не думал. И правильно, ведь я тоже должен был контролировать его место. Мы оба виноваты.
...Ведомый сделал «пуски» ракет по первой цели, оторвался от прицела, начал искать меня и обнаружил неподалёку пролетающий самолёт. Карамазов-2 быстренько пристроился к этому самолёту в правый пеленг. И тут я запрашиваю его место. Ведомый отвечает, удивляется вопросу, потому что стоит он на установленной дистанции, и, на всякий случай, подходит ближе. Я снова запрашиваю, он снова удивляется и подходит ещё ближе. Тут он обнаруживает, что я иду не с тем курсом, который мне дал ОБУ. И даже не на той высоте. Присматривается к номеру впереди летящего самолёта и понимает, что самолёт с другим номером. Даже с другого полка самолёт. И ведет его на чужой аэродром.
Карамазов-2 отваливает от чужака и берёт курс на привод своего аэродрома.
Удивительно, но никто из начальства не поинтересовался этим вопиющим фактом потери ведомого. Группа руководства, если и заметила это, то афишировать в присутствии посредников-проверяющих не стала. Зачем выносить сор из избы?
Но я оторвался на ведомом по полной. Всё, что у меня к этому времени накопилось, высказал ему.
Выпекли первоклассников так быстро, что сырые места остались.
После этого случая мой ведомый перестал демонстрировать своё превосходство передо мной. Стал покладистее и внимательнее к моим инструкциям. А я перестал без оглядки ему доверять.
Сентябрь был тоже напряжённым месяцем. 9 смен, 27 полётов и общий налёт 19 часов. Круто!
В сентябре я восстанавливаюсь ночью при минимуме, летаю на разгон и потолок, а потом и на перехваты в стратосфере. Это идёт уже конкретная подготовка к боевому дежурству.
Прохожу программу пилотажа ночью на малой высоте.
А днём меня провозят на атаки наземной цели со сложных видов маневра. Это, громко сказано. Сложных маневров — много, интересных маневров: бомбометание с петли, с горки… Реально учусь бомбить и стрелять после подскока боевым разворотом. За первое бомбометание со сложного вида тоже стоит двояк, а потом дело идёт на поправку — 3 и 4. А стрельба у меня стабильная — 4 и 5.
Кроме полётов по Курсу боевой подготовки у меня в августе-сентябре есть вылеты на облёты и на разведку погоды в составе экипажа. Подозреваю, что командиры решили мне дать существенную натренированность, после прозябания в Орловке и в Фалькенберге. За три месяца я восстановился до своего уровня по метеоусловиям днём и ночью, а днём вышел на уровень маневренных воздушных боёв парой. И налетал за три месяца чуть меньше, чем в Орловке за восемь месяцев в год замены.
Впереди у меня были звеньевые маневренные воздушные бои. Конечно, их поменьше, чем парных, но дело пойдёт помедленнее — надо ради меня задействовать звено самолётов и один или пару самолётов, которые будут изображать цель или атакующих. Затратное, в материальном плане, дело. Моё звено уже это всё проходило, и снова будет проходить вместе со мной. Это им пойдёт на налёт, поддержку натренированности и опыт. Эти же полёты будут способствовать слётанности звена: лётчики поймут в каком стиле действует их командир, а командир поймёт, на что способны его лётчики.
Если в лётном плане всё было замечательно, даже учитывая, что комполка изощрялся в остроумии на разборе полётов надо мной за промахи в бомбометании. Но это мной уже воспринималось, как неизбежное бесплатное приложение к совершенствованию профессионализма. Самое безобидное его высказывание в мой адрес звучало так: «Я уже сомневаюсь, что у этого капитана есть хоть одна извилина под фуражкой!»
Нет, мне не нравились такие выпады в мой адрес. Я краснел, бычился и с ненавистью смотрел в глаза комполка, играя желваками. Но молчал. Это было главное. Не возражать. Такое правило игры.
У этого начальника был большой словарный запас, прекрасная речь. Кстати, мне нравилось, что комполка почти не сквернословил. Помню, как он, однажды, злобно и с отвращением сказал капитану в заключение разбора его ошибок: «Толстый, жирный и… ленивый!»
А мог бы сказать короче: долбо...
Капитан тоже знал правила этого полка и смолчал. Он и вправду был полноват.
В лётном деле было всё замечательно! А вот мои командирские навыки подверглись новому испытанию.