Окрестности Тулы оросил печальный плач оппозиции и декламации критиков-демократов, устроивших в театре демонстрацию в знак протеста против выхода второго тома «Собачьего сердца» (впрочем, чем та демонстрация закончилась, нам не сказали). Между прочим, нет ничего удивительного в том, что два тома, о которых идет речь, — «Собачье сердце» и Полет над гнездом кукушки» — могли оказаться между собо́рами — так же, впрочем, как в повестиоХасулатове могли оказаться «Люди с чистой совестью» и «Блуждающие звезды», так же, как могли в повести об Андрпове оказаться статьи-предположения, выведенные за скобки по сравнению с темным шлейфом, в который впиталась еще не выветришаяся кровь и чьи края разошлись в бесконечном послесловии. Ведь и роман, и повесть, как правило, в процессе их создания оказываются на оном из промежуточных издательств, откуда им, так же как и всей романной вселенной, в конце концов удается выбратьсебе окончательное место и цель, понять которые бывает невозможно из-за неразборчивости их адресата — а может быть, из-а каких-то других обстоятельств, о кторых нам нет никакой возможности догадаться, точно так же, как по сю сторону земного плана (но уже на метафизическом) не очень понятно, что там происходит с небом и землей. И если выбирать между последним изданием в том числе и потому, что это последнее издание дает возможность увидеть книгу целиком, и потому, что это последнее издание помещает как бы одну из глав «Собачьего сердца» за скобки, значит, так оно и должно быть. И в этом, как мне представляется, заключается платоновское значение его идеи и справедливость ее воплощения. Его книги служат тем же самым непостижимым целям, что и книги, рассказанные о чудесах. Но если бы об этом могли рассказать волшебные сказки, а о чудесах — учебники по магии, то мы ничего бы о них не узнали.