— Убогое, нищенское чудо у тебя получилось.
Анна говорила смело. Стояла она в грязи, строгая, прямая, а потом словно сломалась, давясь слезами, зашептала:
— Боря, ведь я тебя любила! Боря, меня забыл, хоть дочку пожалей! Вернись!
Тихим воплем прозвучало это последнее слово. Бориско даже заколебался на мгновение, но вспомнил о даровом бочонке рыжиков, о сладком монастырском квасе — отвердел. Откинув широкий рукав, поднял руку.
— Дай благословлю чадо.
Анна рванулась в сторону, всем телом заслонила дочь от благословляющей руки Бориски.
— Прочь, святоша! Забыл, отрекся, ну и сиди здесь черным вороном, набивай монастырскими харчами брюхо!
Разбуженная криком Анны, заплакала Нюра. Анна, стоя спиной к келье, ласково уговаривала ее:
— Не плачь, сиротинка, не плачь. Чего о таком плакать…
Оглянулась, обожгла Бориску взглядом и пошла прочь, а Бориско, опаленный неистовым блеском ее темных глаз, так и стоял истуканом, забыв опустить руку. Дивной красавицей показалась ему Анна в этот сумрачный вечер, и тоскливо сжималось у него сердце, пока глядел он ей вслед. Но вот скрылась она в ельнике, затихли шаги. Бориско медленно опустил руку, как во сне, закрыл дверь, задвинул деревянный засов.