Двор узкий. Чтоб разворачивать свою машину, отец Аршака соорудил
из деревянных брусьев небольшой поворотный круг. Радости детворе было
выше ушей — встанешь на круг, оттолкнешься ногой — скрип, треск,
удовольствие... Машина въезжала на круг, затем набегала мелюзга, дружно
разворачивала ее в сторону гаража. Иначе невозможно было в него попасть.
Сейчас круг не вращается, все забито землей, песком, мусором. После
того как отец Аршака вернулся домой, машину продал и за руль никогда не
садился. Круг просится в истории, но о нем выдумывать ничего не хочется.
Сто лет простоял наш каменный, черного туфа дом и еще сто лет
простоит, если не угодит под тяжелую руку генплана. Потолки у нас под
четыре метра, хоть второй этаж в каждой комнате надстраивай. В коридоре
можно бегать наперегонки. Но горячую воду только в прошлом году
провели, а канализация раз в месяц как по расписанию засоряется и
фонтанирует на первом этаже. У нас, слава богу, второй.
Если идти мимо гаражей через подворотни, через минуту можно
выйти к музыкальному магазину, напротив большой интуристовской
гостиницы. Иногда шальные туристы забредают в наш лабиринт переулков
и грязненьких двориков, восхищенно ахают на деревянные веранды с
резными перилами, на переплетения крыш и балконов, на живописно
развешанное многоцветное белье, по колориту не уступающее
неаполитанскому городскому пейзажу. Экзотика...
Над нами живут Парсадановы, они давно мечтают выбраться из
экзотики в дом со всеми удобствами, желательно новый. Барсегяны, что
напротив, тоже перманентно ворчат — полы прогнили, трубы ржавые и
поют, самим ремонтировать — денег не напасешься, а домоуправление не
чешется...
А мне нравится. Центр. До всего близко. Ко всему — на двоих три
комнаты. К нам долго подкатывались, пугали подселением, предлагали
фантастически выгодные обмены, но когда мать задумывалась над
вариантами, я упирался. И наоборот.
Пыль и бумажная труха легли в прихожей на мокрые половицы
грязными полосами. Пришлось заново протирать.