В 1571 году Москва, кроме вечной борьбы с крымцами, шедшей в фоновом режиме, билась еще на северных границах, шла Ливонская война. Этот конфликт, начавшийся с серии эффектных успехов, постепенно застопорился. Война оказалась изнуряющей, к решительным результатам не вела и отнимала много сил. Девлет-Гирей, хан крымский, подошел с ордой к засечной черте (линии наших пикетов и крепостей) весной. Изначально он намеревался дойти широкой облавой до Козельска и свалить. Но аппетит приходит во время еды, хан нашел предателя (некто Кудеяр Тишенков), и крымцы, перемахнув Угру и обойдя русские блокпосты, рванулись в глубину страны. Береговые были ослаблены откачкой войск в Ливонию, а главное, крымцы, пользуясь услугами хорошо знавшего местность перебежчика, продвигались необычным маршрутом и обошли основные оборонительные линии Береговой рати. Налетчиков никто не останавливал. Армия, действовавшая против крымчаков, по своей малочисленности просто не смогла прикрыть все переправы.
Воеводы спешно двинулись к Москве. Но никакой военный гений не мог бы теперь собрать растянутую завесу Береговой рати в кулак. 23 мая боярин Бельский с теми отрядами, которые успели к столице, подошел к городу и приготовился принять бой. Неприятель превосходил осажденных весьма ощутимо, однако Бельский огрызался контратаками прямо с улиц. Воевода получил несколько ранений и был унесен в Москву. Ордынцы подошли к Неглинной от Ваганькова, и в ходе боя подожгли острог. Это стало началом катастрофы. Москва вспыхнула и горела до позднего вечера. Особенно печальным положение стало, когда пожар дошел до пороховых складов, и все это добро начало взрываться. В огне погиб Бельский, огромное количество людей (неизвестно точно, сколько) и практически весь город. Крымцы оказались не в состоянии поживиться хоть чем-то, поскольку богатства Москвы исчезли в пламени. Хан отошел к югу и «распустил войну», он мог это сделать без особой боязни. Единственным препятствием был отряд Михаила Воротынского. Этот воевода сохранил дисциплину в своем маленьком войске и с переменным успехом уничтожал шайки мародеров, но это была уже попытка заткнуть пальцем прорванную плотину.
Дж. Горсей писал, что крымский посол, приведенный к царю, заявил, что он-де послан своим господином «…узнать, как ему пришлось по душе наказание мечом, огнем и голодом, от которого он посылает ему избавление (тут посол вытащил грязный острый нож), — этим ножом пусть царь перережет себе горло». Девлет активно упражнялся в остроумии, унижая Ивана. Но главным итогом похода стала не возможность издеваться над царем и даже не беспрецедентная масса рабов в 60 тысяч человек. Девлет-Гирей уже имел куда более серьезные амбиции.
В 1572 году Девлет обнаглел настолько, что начал впрямую требовать восстановления Казанского и Астраханского ханств. Иван Грозный не давал прямого ответа, и Девлету, естественно, вскорости дипломатия надоела. Хан намеревался уже не устраивать набега, а самому сесть в Москве полновластным правителем. К орде присоединились ногаи, черкесы, адыги — и «воины-интернационалисты» — некое число янычар. Пенской, впрочем, пишет, что скорее за янычар приняли пехотинцев-тюфенгчи. В общей сложности в перформансе участвовали порядка 50 тысяч супостатов. В июле 1572 года крымцы снова подошли к границе.
Однако на сей раз крымцев ждали во всеоружии. Командовал Береговой ратью Михаил Воротынский. Его боевой опыт составляли тридцать лет службы на Берегу, а во время несчастного набега 1571 он сумел действовать достаточно эффективно, к тому же Михаил Иванович, что важно, был аристократом первого ранга. Это обстоятельство страховало его от конфликтов с другими воеводами за старшинство.
Воротынский располагал примерно 25 тысячами бойцов, включая 12 тысяч конных детей боярских, 2 тысячи стрельцов и 4 тысячи казаков атамана Черкашенина. В преддверии решающей кампании русские заручились поддержкой днепровских казаков, а также привлекли немецких наемников под командой Юргена Фаренсбаха. Уже обстоятельства, при которых он попал на русскую службу, делают его любопытным типом. Фаренсбах был одним из участников посольства Ливонского ордена ко двору Ивана Васильевича. Дипломатический статус волка овечкой не сделает, и Фаренсбах принялся с ландскнехтами грабить края, через которые проезжал. Русские несколько изумились от того, каких деятелей к ним присылают для переговоров, и решили, что это не посол, а какой-то бандит. Фаренсбаха в педагогических целях заковали в цепи и некоторое время так подержали. После этого Иван Васильевич решил, что лихого дипломата можно употребить с пользой для Отечества. Фаренсбаха поставили перед простым выбором: военная служба царю или несколько тысяч дней в обществе соломы и крыс. Ариец думал недолго и между спокойствием туберкулезного подвала и кровопролитием в степи решительно выбрал кровопролитие. Первым его заданием был набор наемных кавалеристов-гофлейтов для Ивана. Фаренсбах благополучно сформировал себе полк, с каковым и воевал. Кстати, немецкие всадники оказались интересным противником для татар: они воевали в несколько более жесткой манере, чем и русские, и татары, без долгих перестрелок палили в упор из пистолетов и сразу схватывались врукопашную. Этот стиль боя позже дорого обошелся неприятелю, а пока гофлейты вместе с остальной армией маршировали на юг.
Воротынский не был очень креативным парнем, зато был дотошным и организованным полководцем, это был не генерал «Руби-коли-гони», а скорее Мольтке-старший. Все возможные переправы были укреплены, воеводам написаны блок-схемы, что в каком случае делать, Воротынский лично объехал Берег и дороги на Москву, буквально перепахав носом будущий театр военных действий. По границам Дикого поля непрестанно перемещались усиленные патрули с задачей вести разведку и наблюдение за степью. «Тотальная мобилизация» ратных людей и хорошая дисциплина, установленная Воротынским, дали свои плоды — весенние смотры показали хороший уровень боеготовности Береговой рати. Людей собирали и с отдаленных концов страны: в войске присутствовали ратные люди в том числе даже из глуховатых колоний Новгорода.
В июле 1572 года пауза наконец завершилась. Крымская орда пошла в наступление. В десятых числах передовая разведка засекла противника в степи, а 25 июля противник обнаружился уже под Тулой. Воротынский, развернувший полевой штаб у Серпухова, мог в известном смысле вздохнуть с облегчением. Силы противника и его маршрут были примерно ясны. Томительному ожиданию пришел конец. Партия началась.
Длинная засечная черта не могла быть защищена вся в равной мере. 26 июля переправиться через Оку завоевателям не удалось. У Сенькина брода ордынцы попытались форсировать Оку, однако столкнулись с жестким организованным сопротивлением заслона под командой воеводы Ивана Шуйского. Переправа обернулась хладнокровным расстрелом всадников в воде, перебравшиеся на северный берег были опрокинуты в воду контратакой дворянских конных сотен. Но, конечно, так легко ордынцы сдаваться не собирались. Девлет-Гирей отправил отряды на запад и восток искать слабые места в линии обороны по Оке, а сам вновь атаковал Сенькин брод, создав наконец численное преимущество, действительно позволявшее рассчитывать на успех: двадцать тысяч степных конников против двухсот человек заслона. Через несколько часов свирепого боя степняки все-таки сумели взять приступом полевые укрепления, оплатив кровью каждый шаг. Почти одновременно ногайский князь Дивей-мурза «перелез» Оку у Дракина, оттеснив небольшой отряд Никиты Одоевского.
Поместная конница у Сенькина брода и Дракина легла в высшей степени не напрасно. Темп наступления был сбит, Воротынский собрал силы в кулак и мог начать активную контригру. Весь день главная армия русских вела орудийную перестрелку с татарской артиллерией, доставленной на верблюдах к Оке. Получив данные о форсировании реки, Воротынский свернул лагерь и начал маневрировать. Пробившиеся через реку татарские войска продвигались достаточно медленно. Заслоны русских были сбиты, но не уничтожены — отряды отходили организованно, отплевываясь огнем. Русские понимали, что пушки составляют их главный козырь, поэтому, отступая, упорно продолжали тащить с собой артиллерию. Из-за этого активного сопротивления Девлет даже не мог толком пограбить и пожечь окрестности: попытка «распустить войну» могла кончиться скверно. В это время армия Воротынского, бросив позиции у Оки, шла по пятам крымского войска. Сложилась парадоксальная ситуация: силы Девлета шли на русскую столицу впереди догонявших их «береговых» бойцов. Хан стал одним из тех завоевателей, которых Москва притянула как магнит и для кого она стала капканом. Объясняя свой замысел, Воротынский вполне недвусмысленно заявил о намерении использовать Москву как наковальню: город неизбежно притягивал ордынцев, подставляя их под удар молота идущей по пятам Береговой рати.