Последняя любовь Афанасия Фета
5 декабря исполняется 201 год со дня рождения Афанасия Фета – великого русского поэта и человека с очень непростой судьбой. Наш колумнист Юрий Моргунов рассказывает о личной жизни Афанасия Афанасьевича.
Запретная страсть
Любовь может настичь мужчину когда угодно и где угодно. И даже в весьма и весьма преклонном возрасте. Особенно это касается натур творческих. История знает массу тому примеров. Не избежал этой участи и Афанасий Фет – наше курское поэтическое всё.
Объектом его внимания стала племянница жены Елизавета Дункер. Правда, не все литературоведы согласны, что это была именно любовь. Например, Михаил Макеев, автор биографии Афанасия Фета, вышедшей в серии «ЖЗЛ» (мы уже рассказывали об этом в номере от 24 апреля 2021 года), вообще не упоминает о такой немаловажной сюжетной линии в судьбе поэта.
Кстати, за такой пробел (лакуну) Макеев тут же получил упрёк от коллег по цеху со страниц пока ещё авторитетного толстого журнала «Новый мир». Доктор филологии Андрей Ранчин:
«Не очень понятно умолчание биографа о поздней, «утаённой любви» Фета, свидетельства о которой сохранены в таких стихотворениях конца 1880-х, как «Е.Д. Дункер», «Руку бы снова твою мне хотелось пожать…», «Гаснет заря – в забытьи, в полусне…», «Запретили тебе выходить…», «Почему?».
Первое, напечатанное вначале без заглавия, а в четвёртый выпуск книги «Вечерние огни» включённое с заглавием-криптонимом «Е.Д. Д-ъ», обращённое к племяннице фетовской жены, – прямое признание: «Я расскажу, что тебя беспредельно люблю, – / Муза поведает, что я за муки терплю». А в «Запретили тебе выходить…» явственно звучит тема запретной любви:
Запретили тебе выходить,
Запретили и мне приближаться,
Запретили, должны мы
признаться,
Нам с тобою друг друга любить.
Но чего нам нельзя запретить,
Что с запретом всего
несовместней –
Это песня: с крылатою песней
Будем вечно и явно любить.
Никаких фактов, чтобы описать и даже просто понять это закатное чувство стихотворца, у биографа нет, однако в психологический облик позднего Фета эти поэтические свидетельства вносят новые, очень важные тона».
Росла на глазах
Добросовестные биографы, изучающие личную жизнь поэта, обращаются только к письмам Фета. Благо сохранилось более двух с половиной десятков. К кому? К племяннице? К возлюбленной? К дорогой Лиле… (Лиля – именно так называли Елизавету в домашнем кругу.)
Елизавета Дмитриевна Боткина – дочь брата супруги поэта Марии Петровны. Феты, часто бывавшие в Москве, нередко останавливались у Боткиных. Когда Афанасий Афанасьевич купил себе курскую Воробьёвку, то уже семья Боткиных стала гостить в этом имении.
Лиля, первый ребёнок Дмитрия и Софии Боткиных, росла на глазах поэта. Она родилась в 1859 году. Фету в это время было почти 40…
Прошло время, и в 1883 году Фет в письме к Боткиным просит передать «сердечный привет дорогой Елизавете Дмитриевне, единственной из московских барышень знающей про существование Валленштейна».
Письма же, о которых пойдёт разговор, охватывают период с 1887 по 1892 год. Но точно ли речь идёт о любви? Судите сами. Обычно Фет не писал сам письма к Лиле, он их диктовал. Но вот однажды, когда секретарь поэта ушла, он вдруг захотел было взяться за перо. И что же мы читаем в итоге?
«Дорогая Елизавета Дмитриевна, тотчас по прочтении милых строк Ваших, дня два тому назад, я до того вскипел желанием отвечать по горячим следам, что решился было, чего я никогда не делаю, писать сам. Но испугался мысли впасть в совершенно неудобопонятную лирическую чепуху.
Положение моё действительно показалось мне затруднительным: говорить Вам отдельные поштучные похвалы я не могу по причине банальности такой работы на Ваши глаза; а то, что хотелось бы сказать, может быть только, подобно стихам, понято между строками.
Со стихами справишься не во всякую минуту (лучше сказать, в редкие минуты), а пошлости говорить стыдно, – и приходится молчать».
Симпатия была взаимной. Елизавета Дмитриевна ценила внимание знаменитого поэта. Ещё в 1880 году она в письме к тёте просила передать «Афанасию Афанасьевичу большую благодарность за память и доброе расположение».
Доброе расположение среди прочего выразилось и в том, что Фет стал инициатором заказа художнику Илье Репину портрета дорогой Лили. Более того, по воспоминаниям Репина, «громко-наставительно-авторитетно давал советы».
Здесь важно отметить, что Елизавету Дмитриевну художник писал сразу после того, как закончил портрет самого Фета. Так что мы имеем возможность увидеть, какими они были – ещё почти совсем юная Боткина и уже почти старый Фет.
Сословные предрассудки
Личная жизнь Елизаветы Дмитриевны не задалась. Намечавшееся бракосочетание с корнетом кавалергардского полка графом Александром Гендриковым было расстроено. Когда граф подал прошение об отставке, собираясь жениться, то начальство повысило его в звании и отправило служить в Сибирь, в Иркутск.
А виной всему сословные предрассудки. Граф – он и есть граф. А Боткина – купеческого происхождения. Хотя имения были рядом, между прочим, в Курской губернии. Всё равно – дурной тон…
При этом, по мнению литературоведа Г.Д. Аслановой, причина даже не в родителях корнета, а в полковом командовании. Граф был наказан за попытку нарушить сословную традицию.
Елизавета Дмитриевна страдала. Страдал и Фет. Появилось несколько стихотворений. И непонятно было, то ли в них поэт говорит от себя, то ли от имени дорогой Лили. Одно из этих стихотворений приведено выше – «Запретили тебе выходить…».
В 29 лет Елизавета Дмитриевна отдала руку инженеру Константину фон Дункеру, интересы которого были далеки от интересов получившей столичное гуманитарное образование Боткиной. В её письмах нет ничего, что говорило бы о счастливом супружестве.
Любовь превратилась в дружбу
А дружба с Фетом продолжилась. Только теперь в Воробьёвке Лилю принимали с мужем. И в письмах Афанасий Афанасьевич передавал обязательный привет Константину Густавовичу. И пробовал советами помочь Елизавете Дмитриевне обрести счастье:
«Мне не впервой журить Вас за выставляемые напоказ идеалы счастья и благополучия. К счастью, я Вам в этом отношении не верю и, чтобы говорить начистоту, готов заодно демаскировать и свои, и Ваши батареи.
В Вас, как и во мне в подобном случае, говорит не зависть и не сожаление, а, напротив, замаскированное хвастовство, и, когда мне в прекрасных комнатах чисто одетая прислуга подаёт кофе на серебре, мне приятно назвать себя нищим. Но что бы я сказал, если бы этот напиток в подвальном этаже подала мне в жёлтой глиняной кружке зловонная кухарка? – я бы, пожалуй, стеснился назвать себя нищим.
Это вполне применимо к Вам, моя дорогая. Когда Вы сравните физически и нравственно здоровую и трезвую жизнь Вашего мужа с жизнью других молодых людей, то Вы начинаете хныкать, уверяя, что противоположные Вашему мужу только и умеют жить. Это похоже на то, как если бы я говорил, что болезненно завидую смушковой бекеше Ивана Никифоровича или брусничному фраку Чичикова».
Но это вовсе не тянет на отеческие советы. Согласитесь, это, скорее, показатель того, что и поэт был несчастлив вместе с Елизаветой Дункер. А интимность сохранялась. Как иначе оценить вот эти строки? Фет писал воспоминания и вслух читал их паре:
«Почему же фон Дункеры – единственные люди в кругу знакомых, которым я с удовольствием читаю страницы из прожитого мною? Согласитесь, что нужно много симпатических условий для того, чтобы это выходило просто и непретенциозно».
В заключение рассказа об этой любви Фета приведём его последнее письмо к дорогой Лиле:
«21 октября 1892 г. Дорогая Елизавета Дмитриевна, от души поздравляю за себя и за тётю новорождённую, прося передать всем близким, начиная с Константина Густавовича, наши усердные поздравления. Тётя только что перед подачей Вашей записки прилегла по нездоровью отдохнуть. Поэтому мы её не будили, и я желал бы сердечно подтвердить слова о том, что мне значительно лучше. К сожалению, мне очень тяжело. Дядя Ваш А. Шеншин».
Юрий МОРГУНОВ
Фото из открытых источников