представляла, как она войдет в свое жилище, присядет к своему очагу — вдвоем с Кийку... Конечно, он постарался, — и лакомство какое-нибудь припас, и постель приготовил — свежую, мягкую... У него такие сильные руки — и осторожные, нежные... Скорей бы, — почему он так долго?..
В жилище было совсем темно, но Кийку знал здесь все, каждую пядь; мог безошибочно найти любую вещь, старательно убранную накануне на отведенное ей место. Вот очаг, — дрова уложены, как надо, осталось только подложить тлеющий трут, — а вот... Но где же дощечка и палочка с приостренным краем, — «огневой струг»? Их не было там, где они должны быть! Пошарив рукой вокруг, Кийку обнаружил и то, и другое, но поодаль, и не вместе, как он сложил, а в стороне друг от друга! И трут...
Сзади послышался легкий шорох. Даже если бы Кийку был готов к нападению, — здесь, в родном стойбище, в собственном жилище, в свою свадебную ночь! — он бы не успел защититься, — так стремительно и расчетливо действовал его враг! Чья-то могучая рука, зажав рот, рванула его назад, в глубь жилища, — неумолимо и почти беззвучно. Борьбы не было; Кийку был смят, скручен, и в тот же миг его пронзила острая боль от узкого лезвия, мгновенно пробившего и замшевую рубаху и спину, вошедшего глубоко под лопатку, сквозь сердце, навсегда пресекая всякую попытку к сопротивлению. Чувствуя, как толчками выплескивается его собственная кровь, Кийку последним, судорожным усилием извернулся, освободил правую руку и что-то рванул... В голове мелькнуло: «Лашии? АЙРИС!» — и он стремительно полетел в узкую, черную, бездонную яму...
В жилище слышался легкий шорох. Наверное, Кийку разжигает огонь в очаге... Но почему так долго? Или это ей только кажется? А, может быть, он еще ищет в темноте свои огневые палочки? Нет, с Кийку такого быть не может! ...Ночь была теплая, безветренная, но почему-то Айрис почувствовала пронизывающий, ледяной холод, — как будто льющееся с неба сияние вдруг превратилось в чуть колеблющееся морозное марево, какое бывает в самое суровое зимнее время. Она обхватила себя руками и потерла ладонями предплечья. Становилось страшно. Айрис вдруг поняла, что во всем стойбище только она одна все еще стоит у входа в дом мужа, в ее дом...
Почему он так долго?..
Наконец-то!
— Женщина, тебя ждут твой очаг, твой кров, и наша постель!
Почему-то голос Кийку изменился, звучал приглушенно, — как будто он говорил из-под тяжелой медвежьей шкуры... Но эта мысль, это легкое удивление только мелькнуло, не задержавшись в сознании. Айрис, измученная ожиданием, поспешила откинуть оленью шкуру и шагнула В ТЕМНОТУ!
Она даже не успела по-настоящему удивиться тому, что очаг еще не горит. У самого входа чья-то рука зажала ей рот, вторая — перехватила руки, и ее потащили прочь от входа, в глубину, в кромешную тьму... Самым страшным было то, что она, кажется, уже знала эти шершавые, мозолистые ладони, эти могучие руки (они казались такими надежными!), этот запах... И когда прерывистый шепот обжег ее ухо невероятными, не доходящими до сознания словами, — Айрис окончательно поняла: МАЛ! ЕЕ СТАРШИЙ БРАТ!
В том, что ему принадлежит по праву, было отказано. Он просил, он давал богатые дары, но Сильные ему отказали, — ссылаясь на Закон, который сами же придумали, чтобы держать слабых в повиновении, чтобы жить, не охотясь! Неважно, владеет ли Колдун любовным корнем, или нет! Как он смел отказать Малу — после всего того, что сделал первый охотник для общины, для Рода, для всех трех Родов! Колдун — лжец, и ничего больше! Но Мал — не простой охотник; Мал — Сильный! И он сумеет взять свое! Сильный сам устанавливает Законы!
Все свое мастерство первого охотника, все искусство следопыта вложил Мал в задуманное! Он понимал: малейшая оплошка, малейший повод для сомнений в его решении жениться на Наве, — и за ним будут следить в три глаза; ему помешают! И сейчас, ошибись он хоть немного, допусти шум или крик, — и все будет кончено! Мал — погиб! Он причиняет боль своей Айрис; ему самому от этого больно, но — так надо! (Сделай так, чтобы она пошла с тобой! Чтобы не могла не пойти!) Это — ненадолго; сейчас он все расскажет, все объяснит, и Айрис поймет! Не может не понять, — ведь она тоже любит Мала! И тогда они уйдут, — вместе, далеко-далеко! И Айрис не раскается, — всей своей жизнью загладит Мал эту минутную боль, это зло, которое причиняет он сейчас своей любимой!
— Айрис, Айрис, — это я, Мал, — шептал он, отступая подальше от входа (только бы не услышал какой-нибудь случайный полуночник!). — Я люблю тебя, давно люблю, — больше всего на свете! Прости меня, прости своего Мала, но я не могу! Не могу без тебя жить; мне не нужна никакая другая жена, — только ты! Мы уйдем отсюда, уйдем далеко, — на юг, на север, — куда захочешь! Ты не пожалеешь! Мал — лучший охотник; нас примут в другой Род; Мал и там станет первым, но жить он будет только для своей жены, только для Айрис!
В темноте, увлеченный шепотом, Мал споткнулся о край постели и повалился на нее, увлекая за собой Айрис. (О, жабье дерьмо! Только бы никто не услышал!) Девушка не сопротивлялась, не делала никаких попыток освободиться, бежать... И кричать не пыталась, — губы под ладонью чуть дрогнули, — и только... Может быть, она уже поняла? Уже согласна?
