некоего Фернана Магеллана.
— Что вы имеете в виду, благородный доп Альвариш? — подняв брови, спросил король. — Мне не ясен смысл ваших слов.
— Ваше величество, если слухи правдивы, приняли к себе на службу Магеллана и оказали ему высочайшее доверие, назначив его начальником большой экспедиции? — почтительно осведомился дон Альвариш.
— Слухи эти совершенно справедливы, — небрежно ответил Карл. — Остается непонятным, благородный дон Альвариш, что тревожит моего царственного дядю и брата?
— Мой король, светлейший дон Мануэл, просил меня передать вашему величеству, что эта весть его удивила и огорчила, потому что Магеллан не заслуживает подобной чести. Мой король просит также передать его совет — отложить экспедицию хотя бы на год, с тем чтобы найти на место начальника одного из подданных вашего величества более достойного, чем Магеллан.
— Передайте же моему царственному родственнику, что я чрезвычайно благодарен ему за драгоценные советы и за его заботу о пашем благе.
— Кроме того, — продолжал Альвариш да Коста, — мой король выразил некоторое недоумение по поводу того, что Магеллану отказано в его просьбе вернуться в Португалию, тогда как…
— Как! — вне себя от изумления перебил сладкоречивого посланника Карл I. — О чем вы говорите, благородный дон Альвариш?! Не иначе как вы стали жертвой чьей-то неостроумной шутки! Магеллан никогда не просил моего разрешения вернуться в Португалию, он не заикался ни о чем подобном!
Удивление Карла было так велико, что Альвариш понял, что хватил через край! Версия его была столь смехотворна и невероятна, что теперь ему уже нечего ждать королевского указа об отмене экспедиции. Он выдал себя с головой, и даже неопытный молодой король понял, почему так нежелательна экспедиция Магеллана его королю Мануэлу.
Не все еще потеряно, ободрял себя Альвариш. Придется пускать в ход другие средства. И он, полный решимости, бросается в атаку на ничего не подозревающего Магеллана, занятого всеми помыслами предстоящей экспедицией.
Долго было бы перечислять все козни, все ловушки, расставленные лукавым царедворцем. Но Магеллан с удивительным терпением улаживал неприятности, возникавшие по милости его соотечественника, который прикидывался добрым другом.
Умный и проницательный, Магеллан вскоре разгадал, по чьему наущению и для чего строит ему козни дон Альвариш. Магеллану приходилось теперь затрачивать много больше сил для дел экспедиции, чем это требовалось бы без любезного содействия хитрой лисы Альвариша. А Магеллану и без того приходилось трудно. Испанцы не слишком щедро снабжали его средствами, а затрат предстояло много. Список необходимых вещей и продовольствия был велик. Неизвестно, сколько времени пробудет в море экспедиция. И опытный, предусмотрительный моряк старался запастись по возможности всем необходимым.
На вопрос Магеллана, почему Картахена позволяет себе такое отступление от общего, заведенного адмиралом правила, небрежно, дерзко отвечает, что не считает это важным.
Магеллан промолчал. Да, не так-то просто будет совладать с этим вельможей и другими знатными грандами, участниками его экспедиции. Но он ведь знал, на что шел. Он выжидает, и никто не догадывается, что ему все известно о заговоре. Он ждет своего часа, и, когда этот час настал, он во время совета в своей каюте вызывает Картахену на ссору и неожиданно, на глазах у всех, объявляет его арестованным.
Никто из присутствующих не осмелился вступиться за своего товарища, все остолбенели от удивления и ужаса. Только Луис де Мендоса почтительно попросил Магеллана отдать ему как бы на поруки Картахену, не заковывать его в кандалы из уважения к его высокому званию. И Магеллан согласился.
Так был дан первый бой! Но это только начало. Впереди долгие дни пути… Корабли попали в полосу сильнейших штормов, дождей, противных ветров. Не раз во время грозы вспыхивали на мачтах огни св. Эльма — безобидные заряды атмосферного электричества, хорошо знакомые суеверным морякам. В одну бурную ночь на грот-мачте полыхал большой султан, и под конец он так вспыхнул, что буквально ослепил всех. Моряки перепугались, решили, что настал их последний час, но буря тут же стихла.
Наконец флотилия повернула к западу и скоро оказалась у благословенных берегов Бразилии, о которых так подробно и красочно писал Америго Веспуччи. Здесь моряки были вознаграждены за невзгоды плавания. Они лакомились вкуснейшими плодами, грелись на солнце, любовались диковинками бразильской природы — пестрыми крикливыми попугаями, маленькими желтыми обезьянками с гривами, до смешного похожими на львов, словно маленькая забавная копия. Они заходили в продолговатые дома, жилища бразильцев, рассматривали плетенные из хлопка гамаки, в которых спали местные жители (так что знайте: гамаки, такие знакомые вам теперь, в свое время были привезены из Южной Америки).
Жизнь в Бразилии была приятной, удобной, всем там нравилось, и все огорчились, когда по приказу адмирала пришлось поднимать паруса и плыть дальше.
Но Магеллан торопился. Не выдавая своего нетерпения, он только и думал, как бы закончить небольшой ремонт и загрузить трюмы продовольствием, чтобы поскорей пуститься в дальнейший путь, к заветному сороковому градусу, где, как уверяет Мартин Бехайм, находится пролив.
…Тот день, когда они достигли указанного на карте Бехайма места, был одним из самых тяжелых для Магеллана.
Картограф ошибся.
Да, моряки увидели широкий поток, он оказался устьем реки, именуемой нынче Ла-Платой.
